, приобретавшей 
облик экспериментальной науки. Испытуемый в этих опытах должен был 
отреагировать на предъявляемое ему слово-раздражитель первым пришедшим в голову 
другим словом, т. е. непосредственной вербальной реакцией. Связь между 
словом-раздражителем и словом-реакцией трактовалась с позиций ассоциативной 
концепции, предполагавшей, что эта связь детерминирована частотой 
предшествующих сочетаний этих слов, их смежностью и т. п. Дальнейшее изучение 
вербальных реакций на предъявляемый стимул выявило, что в ряде случаев 
наблюдается их необычность, задержка (торможение) реакции и т. п. Это дало 
основание предположить, что привычный поток ассоциаций нарушается под влиянием 
аффективной значимости того слова, на которое испытуемому было предложено 
отреагировать. Сам испытуемый не мог разъяснить, почему его реакция оказалась 
столь непривычной, странной. Первоначально факт влияния неосознаваемых аффектов 
на ассоциативное течение представлений был выявлен швейцарским психиатром Юнгом,
 сблизившимся с Фрейдом в первый период деятельности, но затем разошедшимся с 
ним. Данные Юнга стимулировали разработку понятия о комплексе – особом 
психическом образовании, в котором значимые для личности идеи бессознательно и 
прочно сливаются с аффектами. Понятие комплекса заняло в системе представлений 
Фрейда прочное место. Кроме индивидуальных комплексов он выделил общекультурные,
 которые выступают в качестве детерминанты психической деятельности всех людей, 
принадлежащих к данной культуре. 
[121]
испытуемому предлагалось как можно быстрее ответить любой реакцией на 
слово-раздражитель. Затем изучались интервал между раздражением и реакцией, 
характер ответной реакции, ошибки при повторении того же эксперимента и 
подобное. Цюрихская школа под руководством Блейлера и Юнга дала объяснение 
происходящим при ассоциативном эксперименте реакциям, предложив испытуемому 
разъяснять полученные реакции дополнительными ассоциациями, если они сами по 
себе привлекали внимание своей необычностью. Затем оказалось, что эти необычные 
реакции самым тесным образом связаны с комплексами испытуемого. Тем самым 
Блейлер и Юнг перебросили мост от экспериментальной психологии к психоанализу.

На основании этих данных вы можете сказать: «Теперь мы признаем, что свободно 
возникающие мысли детерминированы, не произвольны, как мы полагали. То же самое 
мы допускаем и по отношению к мыслям, возникающим по поводу элементов 
сновидения. Но ведь это не то, что нам нужно. Ведь вы утверждаете, что мысли, 
пришедшие по поводу элемента сновидения, детерминированы какой-то неизвестной 
психической основой именно этого элемента. А нам это не кажется очевидным. Мы 
уже предполагаем, что мысль по поводу элемента сновидения предопределена 
комплексами видевшего сон, но какая нам от этого польза? Это приведет нас не к 
пониманию сновидения, но только к знанию этих так называемых комплексов, как 
это было в ассоциативном эксперименте. Но что у них общего со сновидением?» 
[122]
Вы правы, но упускаете один момент. Кстати, именно тот, из-за которого я не 
избрал ассоциативный эксперимент исходной точкой этого изложения. В этом 
эксперименте одна детерминанта реакции, а именно слово-раздражитель, выбирается 
нами произвольно. Реакция является посредником между этим словом-раздражителем 
и затронутым им комплексом испытуемого. При сновидении слово-раздражитель 
заменяется чем-то, что само исходит из душевной жизни видевшего сон, из 
неизвестных ему источников, т. е. из того, что само легко могло бы стать 
«производным от комплекса». Поэтому напрашивается предположение, что и 
связанные с элементами сновидения дальнейшие мысли будут определены не другим 
комплексом, а именно комплексом самого элемента и приведут также к его 
раскрытию.

Позвольте мне на другом примере показать, что дело обстоит именно так, как мы 
предполагаем в нашем случае. Забывание имен собственных является, собственно 
говоря, прекрасным примером для анализа сновидения; только здесь в одном лице 
сливается то, что при толковании сновидения распределяется между двумя. Если я 
временно забыл имя, то у меня есть уверенность, что я это имя знаю; та 
уверенность, которую мы можем внушить видевшему сон только обходным путем при 
помощи эксперимента Бернгейма. Но забытое, хотя и знакомое имя мне недоступно. 
Все усилия вспомнить его ни к чему не приводят, это я знаю по опыту. Но вместо 
забытого имени я могу придумать одно или несколько замещающих имен. И если 
такое имя-заместитель (Ersatz) придет мне в голову спонтанно, только тогда 
ситуация будет похожа на анализ сновидения. Элемент сновидения ведь тоже не то, 
что нужно, только заместитель того другого, нужного, чего я не знаю и что нужно 
найти при помощи анализа снови– 
[123]
дения. Различие опять-таки только в том, что при забывании имен я не признаю 
заместитель собственным [содержанием] (Eigentliche), а для элемента сновидения 
нам трудно стать на эту точку зрения. Но и при забывании имен есть путь от 
заместителя к собственному бессознательному [содержанию], к забытому имени. 
Если я направлю свое внимание на имена-заместители и буду следить за 
приходящими мне в голову мыслями по их поводу, то рано или поздно я найду 
забытое имя и при этом обнаружится, что имена-замес