ая личная заинтересованность в том, чтобы его ошибочному действию не 
придавали смысла. Может быть, и вам покажется, что неправильно с его стороны 
вести себя так грубо во время чисто теоретического обследования, но, в конце 
концов, подумаете вы, он сам должен знать, что он хотел сказать, а чего нет. 
Должен ли? Пожалуй, это еще вопрос.

Ну, теперь вы точно считаете, что я у вас в руках. Так вот какова ваша техника 
исследования, я слышу, говорите вы. Если сделавший оговорку говорит о ней то, 
что вам подходит, то вы оставляете за ним право последней решающей инстанции. 
«Он ведь сам это сказал!» Если же то, что он говорит, вам не годится, вы тут же 
заявляете: нечего с ним считаться, ему нельзя верить.

Все это так. Я могу привести вам аналогичный случай, где дело обстоит столь же 
невероятно. Если обвиняемый признается судье в своем проступке, судья верит его 
признанию; но если обвиняемый отрицает свою вину, судья не верит ему. Если бы 
было по-другому, то не было бы правосудия, а вы ведь признаете эту систему, 
несмотря на имеющиеся в ней недостатки.

Да, но разве вы судья, а сделавший оговорку подсудимый? Разве оговорка – 
преступление?
Может быть, и не следует отказываться от этого сравнения. Но посмотрите только, 
к каким серьезным разногласиям мы пришли, углубившись в такую, казалось бы, 
невинную проблему, как ошибочные действия. Пока мы еще не в состоянии сгладить 
все эти противоречия. Я все-таки предлагаю временно сохранить сравнение с 
судьей и подсудимым. Согласитесь, что смысл ошибочного действия не вызывает 
сомнения, если анализируемый сам признает его. Зато и я должен согласиться с 
вами, что нельзя представить прямого доказательства предполагаемого смысла оши– 
[52]
бочного действия, если анализируемый отказывается сообщить какие-либо сведения 
или же он просто отсутствует. В таких случаях так же, как и в судопроизводстве, 
прибегают к косвенным уликам, которые позволяют сделать более или менее 
вероятное заключение. На основании косвенных улик суд иногда признает 
подсудимого виновным. У нас нет такой необходимости, но и нам не следует 
отказываться от использования таких улик. Было бы ошибкой предполагать, что 
наука состоит только из строго доказанных положений, да и неправильно от нее 
этого требовать. Такие требования к науке может предъявлять только тот, кто 
ищет авторитетов и ощущает потребность заменить свой религиозный катехизис на 
другой, хотя бы и научный. Наука насчитывает в своем катехизисе мало 
аподиктических положений, в ней больше утверждений, имеющих определенную 
степень вероятности. Признаком научного мышления как раз и является способность 
довольствоваться лишь приближением к истине и продолжать творческую работу, 
несмотря на отсутствие окончательных подтверждений.

На что же нам опереться в своем толковании, где найти косвенные улики, если 
показания анализируемого не раскрывают смысла ошибочного действия? В разных 
местах. Сначала будем исходить из аналогии с явлениями, не связанными с 
ошибочными действиями, например, когда мы утверждаем, что искажение имен при 
оговорке имеет тот же унижающий смысл, как и при намеренном коверканий имени. 
Далее мы будем исходить из психической ситуации, в которой совершается 
ошибочное действие, из знания характера человека, совершившего ошибочное 
действие, из тех впечатлений, которые он получил до ошибочного действия, 
возможно, что именно на них он и реагировал этим ошибочным действием. Обычно мы 
толкуем ошибочное действие, исходя из общих соображений, 
[53]
и высказываем сначала только предположение, гипотезу для толкования, а затем, 
исследуя психическую ситуацию допустившего ошибку, находим ему подтверждение. 
Иногда приходится ждать событий, как бы предсказанных ошибочным действием, 
чтобы найти подтверждение нашему предположению.

Если я ограничусь одной только областью оговорок, я едва ли сумею столь же 
легко найти нужные доказательства, хотя и здесь есть отдельные впечатляющие 
примеры. Молодой человек, который хотел бы begleitdigen даму, наверняка робкий; 
даму, муж которой ест и пьет то, что она хочет, я знаю как одну из тех 
энергичных женщин, которые умеют командовать всем в доме. Или возьмем такой 
пример: на общем собрании «Конкордии» молодой член этого общества произносит 
горячую оппозиционную речь, во время которой он обращается к членам правления, 
называя их «VorscAssmitglieder» [члены ссуды], словом, которое может получиться 
из слияния слов Vorstand [правление] и AusschuЯ [комиссия]. Мы предполагаем, 
что у него возникло нарушающее намерение, противоречащее его оппозиционным 
высказываниям и которое могло быть связано со ссудой. Действительно, вскоре мы 
узнаем, что оратор постоянно нуждался в деньгах и незадолго до того подал 
прошение о ссуде. Нарушающее намерение действительно могло выразиться в такой 
мысли: сдержись в своей оппозиции, это ведь люди, которые разрешат тебе выдачу 
ссуды.

Я смогу привести вам целый ряд таких уличающих доказательств, когда перейду к 
другим ошибочным действиям.

Если кто-то забывает хорошо известное ему имя и с трудом его запоминает, то 
можно предположить, что против носителя этого имени он что-то имеет и не хочет 
о нем думать. Рассмотрим психическую ситуацию, 
[54]
в которой происходит это ошибочное действие. «Господин У был безнадежно влюблен 
в даму, которая