то в ряде случаев это намерение тоже 
достаточно ясно выражено. Оно обнаруживается в эффекте оговорки, если только 
взять на себя смелость считать этот эффект доказательством. Президент, который 
допускает оговорку с обратным смыслом, конечно, хочет открыть заседание, но не 
менее ясно, что он хочет его и закрыть. Это настолько очевидно, что тут и 
толковать нечего. А как догадаться о нарушающем намерении по искажению в тех 
случаях, когда нарушающее намерение только искажает первоначальное, не выражая 
себя 
полностью?
В первом ряде случаев это точно так же просто и делается таким же образом, как 
и при определении нарушенного намерения. О нем сообщает сам допустивший 
оговорку, он сразу может восстановить то, что намеревался сказать 
первоначально: «Das draut, nein, das dauert vielleicht noch einen Monat» [Это 
драут, нет, это продлится, вероятно, еще месяц]. Искажающее намерение он тут же 
выразил, когда его спросили, что он хотел сказать словом «драут»: "Das ist eine 
traurige Geschichte [Это печальная история]. Во втором случае, при оговорке 
«Vorschwein», он сразу же подтверждает, что хотел сначала сказать: «Das ist 
Schweinerei» [Это свинство], но сдержался и выразился по-другому. Искажающее 
намерение здесь так же легко установить, как и искаженное. Я намеренно 
остановился здесь на таких примерах, которые приводил и толковал не я или 
кто-нибудь из моих последователей. Однако в обоих этих примерах для решения 
проблемы нужен был один небольшой прием. Надо было спросить говорившего, почему 
он сделал именно такую оговорку и что он может о ней ска– 
[49]
зать. В противном случае, не желая ее объяснять, он прошел бы мимо нее. На 
поставленный же вопрос он дал первое пришедшее ему в голову объяснение. А 
теперь вы видите, что этот прием и его результат и есть психоанализ и образец 
любого психоаналитического исследования, которым мы займемся впоследствии.

Не слишком ли я недоверчив, полагая, что в тот самый момент, когда у вас только 
складывается представление о психоанализе, против него же поднимается и 
протест? Не возникает ли у вас желания возразить мне, что сведения, полученные 
от человека, допустившего оговорку, не вполне доказательны? Отвечая на вопросы, 
он, конечно, старался, полагаете вы, объяснить свою оговорку, вот и сказал 
первое, что пришло ему в голову и показалось хоть сколь-нибудь пригодным для 
объяснения. Но это еще не доказательство того, что оговорка возникла именно 
таким образом. Конечно, могло быть и так, но с таким же успехом и иначе. Ему в 
голову могло прийти и другое объяснение, такое же подходящее, а может быть, 
даже лучшее.

Удивительно, как мало у вас, в сущности, уважения к психическому факту! 
Представьте себе, что кто-то произвел химический анализ вещества и обнаружил в 
его составе другое, весом в столько-то миллиграммов. Данный вес дает 
возможность сделать определенные выводы. А теперь представьте, что какому-то 
химику пришло в голову усомниться в этих выводах, мотивируя это тем, что 
выделенное вещество могло иметь и другой вес. Каждый считается с фактом, что 
вес именно такой, а не другой, и уверенно строит на этом дальнейшие выводы. 
Если же налицо психический факт, когда человеку приходит в голову определенная 
мысль, вы с этим почему-то не считаетесь и говорите, что ему могла прийти в 
голову и другая мысль! У вас есть иллюзия личной психической сво– 
[50]
боды, и вы не хотите от нее отказаться. Мне очень жаль, но в этом я самым 
серьезным образом расхожусь с вами во мнениях.

Теперь вы не станете больше возражать, но только до тех пор, пока не найдете 
другого противоречия. Вы продолжите: мы понимаем, что особенность техники 
психоанализа состоит в том, чтобы заставить человека самого решить свои 
проблемы. Возьмем другой пример: оратор приглашает собравшихся чокнуться 
(отрыгнуть) за здоровье шефа. По нашим словам, нарушающее намерение в этом 
случае – унизить, оно и не дает оратору выразить почтение. Но это всего лишь 
наше толкование, основанное на наблюдениях за пределами оговорки. Если мы в 
этом случае будем расспрашивать оговорившегося, он не подтвердит, что 
намеревался нанести оскорбление, более того, он будет энергично это отрицать. 
Почему же мы все же не отказываемся от нашего недоказуемого толкования и после 
такого четкого 
возражения?
Да, на этот раз вы нашли серьезный аргумент. Я представляю себе незнакомого 
оратора, возможно, ассистента того шефа, а возможно, уже приват-доцента, 
молодого человека с блестящим будущим. Я настойчиво стану его выспрашивать, не 
чувствовал ли он при чествовании шефа противоположного намерения? Но вот я и 
попался. Терпение его истощается, и он вдруг набрасывается на меня: «Кончайте 
вы свои расспросы, иначе я не поручусь за себя. Своими подозрениями вы портите 
мне всю карьеру. Я просто оговорился, сказал aufstoЯen вместо anstoЯen, потому 
что в этом предложении уже два раза употребил „auf“. У Мерингера такая оговорка 
называется отзвуком, и нечего тут толковать вкривь и вкось. Вы меня поняли? 
Хватит». Гм, какая удивительная реакция; весьма энергичное отрицание. С молодым 
человеком ничего не поделаешь, но я про себя думаю, что его выдает 
[51]
силь