| |
1.
Термин “нарцизм” заимствован нами из описаной Р. Ncke в 1899 г. картины болезни.
Термин этот применялся им для обозначения состояния, при котором человек
относится к собственному телу, как к сексуальному объекту, т.е. любуется им с
чувством сексуального удовольствия, гладит его, ласкает до тех пор, пока не
получает от этого полного удовлетворения. Такая форма проявления нарцизма
представляет из себя извращение, захватывающее всю область сексуальной жизни
данного лица, и вполне соответствует тем представлениям и предположениям, с
которыми мы обычно приступаем к изучению всех извращений.
Психоаналитические наблюдения обнаружили, что отдельные черты нарцистического
поведения наблюдаются, между прочим, у многих лиц, страдающих другими
болезненными явлениями; так, например, по Sadger'y, у гомосексуальных лиц. В
конце концов возникает предположение, что проявления либидо, заслуживающие
название нарцизма, можно наблюдать в гораздо более широком объеме, и им должно
быть уделено определенное место в нормальном сексуальном развитии человека.
Такие же предположения возникают в связи с трудностями, встречающимися во время
психоаналитического лечения невротиков, так как оказывается, что такое
нарцистическое поведение больных ограничивает возможность терапевтически влиять
на них. Нарцизм в этом смысле не является перверзией, а либидинозным
дополнением к эгоизму инстинкта самосохранения, известную долю которого с
полным правом предполагают у каждого живого существа.
С тех пор как сделана была попытка осветить психологию Dementia praecox
(Kraepelin) или Schizophrenia (Bleuler) с точки зрения теории либидо, явился
новый важный повод к тому, чтобы заняться вопросом о первичном нормальном
нарцизме. У таких больных, которых я предложил назвать парафрениками,
наблюдается две следующие основные характерные черты: бред величия и потеря
интереса к окружающему миру (к лицам и предметам). Вследствие указанного
изменения психики такие больные не поддаются воздействию психоанализа, и мы не
можем добиться их излечения. Но необходимо более точно определить и выяснить
признаки и особенности этого ухода парафреника от внешнего мира. Как у истерика,
так и у невротика, страдающего навязчивыми состояниями, поскольку их болезнь
отражается на их отношении к миру, нарушено нормальное отношение к реальности.
Но анализ обнаруживает, что у таких больных тем не менее вовсе не утрачено
эротическое отношение к людям и предметам, оно сохранено у них в области
фантазии, т.е., с одной стороны, реальные объекты заменяются и смешиваются у
них с воображаемыми образами, с другой стороны, они не делают никаких усилий
для реального достижения своих целей, т. е. для действительного обладания
объектами.
Только для этих состояний либидо и следует сохранить употребляемое Jung'oм без
строгого различия выражение: интроверзия либидо (Introversion der Libido). У
парафреников дело обстоит иначе. У них, по-видимому, либидо совершенно
отщепилось от людей и предметов внешнего мира без всякой замены продуктами
фантазии. Там, где такая замена как будто наблюдается, дело идет, по-видимому,
о вторичном процессе, о попытке к самоизлечению, выражающейся в стремлении
вернуть либидо объекту.
Возникает вопрос: какова же дальнейшая судьба либидо, отщепившегося при
Schizophrenia от объектов? В этом отношении нам дает указание бред величия при
этой болезни. Он образовался за счет либидо объектов. Либидо, оторвавшись от
внешнего мира, обращается на собственное Я, и таким образом создается состояние,
которое мы можем назвать нарцизмом. Но самый бред величия не является чем-то
совершенно новым, а представляет из себя, как мы знаем, увеличение и выявление
бывшего уже раньше состояния. Нарцизм парафреника, возникший вследствие
перенесения либидо на собственное Я, является, таким образом, вторичным,
появившимся на почве первичного, до того затемненного разнообразными влияниями.
Отмечу еще раз, что я не собираюсь разъяснять или углублять здесь проблему
Schizophrenia, а делаю только сводку того, что уже говорилось в другом месте,
чтобы доказать необходимость включения нарцизма в общую схему развития либидо.
Третьим источником такого, как мне кажется, вполне законного дальнейшего
развития теории либидо являются наши наблюдения над душевной жизнью примитивных
народов и детей и наше понимание их психики. У примитивных народов мы наблюдаем
черты, которые могли бы быть приняты за проявления бреда величия, если бы
встречались лишь в единичных случаях. Сюда относится громадная переоценка
примитивными народами могущества их желаний и душевных движений, “всемогущество
мысли”, вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир,
составляющие “магию” и производящие впечатление последовательного проведения в
жизнь представлений о собственном величии и всемогуществе. Совершенно сходное
отношение к внешнему миру мы предполагаем и у современного ребенка, развитие
которого нам гораздо менее ясно [1 - S. Ferenczi “Entwicklungsstufe des
Wirklichkeitssinnes”, “Intern. Zeitschr. f. Arzte”, PSA., 1, 1913.]. Таким
образом, у нас создается представление о том, что первично либидо
концентрируется на собственном Я, а впоследствии часть его переносится на
объекты; но по существу этот переход либидо на объекты не окончательный процесс,
и оно все же продолжает относиться к охваченным им объектам, как тельце
маленького протоплазматического существа относится к выпущенным им псевдоподиям.
Мы, естественно, сначала не замечали этой доли либидо, так как исходили в
нашем исследовании из невротических симптомов. Наше внимание приковали к себе
только эманации этого либидо, его способность привязываться к внешним объектам
и снова обращаться во внутрь. Говоря в общих, более грубых чертах, мы видим
известное противоречие между Я-либидо и объект-либидо. Чем больше расходуется и
изживается одно, тем бедней переживаниями становится другое. Высшей фазой
развития объект-либидо кажется нам состояние влюбленности, которое рисуется нам
как отказ от собственной личности вследствие привязанности к объекту, и
противоположность которого составляет фантазия (или внутреннее восприятие)
параноика о гибели мира [2 - Имеются два механизма этой гибели мира, один —
когда все либидо переносится на любимый объект, другой — когда оно целиком
возвращается к Я.]. Наконец, что касается различных видов психической энергии,
то мы полагаем, что сначала, в состоянии нарцизма, оба вида энергии слиты
воедино, и наш грубый анализ не в состоянии их различить, и только с
наступлением привязанности к объектам является возможность отделить сексуальную
энергию в виде либидо от энергии влечений Я.
Прежде чем продолжать, я должен коснуться еще двух вопросов, которые вводят нас
в самую гущу всех трудностей этой темы. Во-первых: как относится нарцизм, о
котором здесь идет речь, к автоэротизму, описанному нами как ранняя стадия
либидо? Во-вторых: раз мы признаем, что либидо первично сосредоточивается на Я,
то для чего вообще отличать сексуальную энергию влечений от несексуальной?
Разве нельзя было бы устранить все трудности, вытекающие из отделения энергии
влечений Я от Я-либидо и Я-либидо от объекта-либидо, если мы предположим одну
единую психическую энергию? Относительно первого вопроса я замечу следующее:
совершенно неизбежно предположение, что единство личности Я не имеется с самого
начала у индивида: ведь Я должно развиться, тогда как автоэротические влечения
первичны: следовательно, к автоэротизму должно присоединиться еще кое-что, еще
какие-то новые переживания для того, чтобы мог образоваться нарцизм.
Требование дать определенный ответ на второй вопрос должно вызвать у всякого
психоаналитика определенно неприятное чувство. С одной стороны, стараешься не
поддаться этому чувству, вызванному тем, что оставляешь область
непосредственных наблюдений ради бесплодных теоретических споров, а с другой
стороны, все же нельзя избежать необходимости хоть попытаться дать объяснение
явлениям, с которыми сталкиваешься. Несомненно, представления вроде Я либидо,
энергия влечений и т. п. не отличаются ни особенной ясностью, ни богатством
содержания; спекулятивная теория этих отношений исходила бы прежде всего из
точного определения этих понятий. Однако, по моему мнению, в этом-то и
заключается различие между спекулятивной теорией и наукой, которая создается
посредством объяснения эмпирических данных. Последняя охотно уступает
спекулятивному умозрению все преимущества гладкой, логически безупречной
обоснованности и готова удовлетвориться туманными, едва уловимыми основными
положениями, надеясь по мере своего развития ясно их определить и, быть может,
заменить их другими. Не эти идеи образуют ту основу, на которой зиждутся все
построения нашей , науки; такой основой является исключительно наблюдение. Идеи
же эти составляют не самый нижний фундамент всего научного здания, а только
верхушку, крышу его, и могут быть сняты и заменены другими без всякого вреда
для целого. В последнее время мы переживали подобное явление в физике, основные
воззрения которой о материи, центрах силы, притяжении и т. п. вряд ли внушают
меньше сомнений, чем соответствующие положения в психоанализе.
Ценность понятий “Я-либидо”, “объект-либидо” заключается в том, что они
возникли благодаря переработке самых детальных незначительных особенностей
невротических и психотических процессов. Подразделение либидо на относящееся к
Я и на связанное с объектами непосредственно вытекает из первого положения,
отделяющего сексуальное влечение от влечений Я. Такое подразделение
предписывается анализом чистых неврозов перенесения (истерии, навязчивых
состояний), и я знаю только одно — что все другие попытки объяснить эти
феномены потерпели полную неудачу.
При полном отсутствии какого-либо учения о влечениях, дающего возможность
ориентироваться в этом вопросе, вполне допустимо или, лучше, даже необходимо
проверить какое-нибудь одно предположение, последовательно проводя его до тех
пор, пока оно не окажется несостоятельным или не подтвердится вполне. В пользу
предполагаемого первичного подразделения на сексуальные влечения и влечения Я
говорит, помимо удобства такого подразделения для аналитического изучения
“неврозов перенесения”, еще и многое другое. Я согласен, что один этот момент
мог бы допускать еще и другое объяснение, так как в таком случае дело шло бы об
индифферентной психической энергии, становящейся либидо лишь благодаря акту
привязанности к объекту. Но, во-первых, разделение этих понятий соответствует
общепринятому подразделению первичных влечений на голод и любовь. Во-вторых, в
пользу его говорят биологические соображения. Индивид действительно ведет
двойное существование — как самоцель и как звено в цепи, которой он служит
против или, во всяком случае, помимо собственной воли. Даже сексуальность он
принимает за нечто вполне соответствующее своим желаниям, между тем как, с
другой точки зрения, сексуальность является только придатком к его зачаточной
плазме, которому он отдает все свои силы в награду за наслаждение, являясь
смертным носителем, быть может, бессмертной субстанции, подобно владельцу
майоратного имущества, представляющему из себя только временного владельца
переживающего его майоратного института. Подразделение на влечения Я и
сексуальные влечения в таком случае явилось бы только выражением двойной
функции индивида. В-третьих, необходимо помнить, что все временно нами
допущенные психологические положения придется когда-нибудь перенести на почву
их органической основы. Весьма вероятно, что тогда окажется, что особенные
вещества и химические процессы выражаются в виде сексуальности, и через их
посредство индивидуальная жизнь становится продолжением жизни рода. Мы
считаемся с такой возможностью, подставляя вместо особых химических веществ
соответствующие особые химические силы.
Именно потому, что я всегда стараюсь устранить из области психологии все чуждое
ей, в том числе и биологическое мышление, я хочу в данном случае вполне
определенно признать, что допущение отдельных влечений Я и сексуальных, т. е.
теория либидо, меньше всего зиждется на психологических основах и по существу
обоснована биологически. Я буду поэтому достаточно последовательным и откажусь
от этого положения, если психологическая работа покажет, что по отношению к
влечениям более удобно пользоваться другим предположением. До сих пор этого нет.
Возможно, что сексуальная энергия либидо в глубочайшей основе своей и в
конечном результате составляет только продукт дифференциации энергии,
действующей вообще в психике. Но такого рода утверждение не имеет никакого
значения. Оно относится к вещам, столь отдаленным от проблем, связанных с
нашими наблюдениями, и имеет так мало фактического содержания в смысле
положительных знаний, что с ним одинаково не приходится ни считаться, ни
оспаривать его. Весьма возможно, что это первичное тождество энергии так же
мало имеет общего с тем. что представляет для нас интерес с аналитической точки
зрения, как первоначальное родство всех человеческих рас с требуемым властью
доказательством родства с покойником, оставившим наследство, для утверждения в
правах наследства. Все эти рассуждения ни к чему не приводят; так как мы не
можем ждать, пока какая-нибудь другая научная дисциплина преподнесет нам
стройное и законченное учение о влечениях, то для нас гораздо целесообразнее
попытаться узнать, какой свет может пролить на эти основные биологические
загадки синтез психологических феноменов. Примиримся с возможностью ошибки, и
пусть это не удержит нас от того, чтобы последовательно проводить
вышеупомянутое предположение о противоположности влечений Я и сексуальных,
которое стало для нас неизбежным выводом из анализа неврозов перенесения; но
посмотрим далее, сможем ли мы плодотворно развивать такие предположения, не
впадая во внутренние противоречия, и удастся ли нам применить их и при других
заболеваниях, например при шизофрении.
Дело обстояло бы, разумеется, совершенно иначе, если бы было приведено
доказательство, что теория либидо оказалась несостоятельной при Schizophrenia.
С. G. Jung это утверждает, чем и принудил меня высказать все вышеизложенное,
хотя я охотно воздержался бы от этого. Я предпочел бы молчаливо идти дальше той
же дорогой, которую избрал в анализе случая Schreber'a, не касаясь тех основных
положений, из которых я исходил. Но утверждение Jung'a, по меньшей мере,
слишком поспешно. Приводимые им доказательства очень недостаточны. Сначала он
ссылается на мое же собственное показание, утверждая, будто я сам почувствовал
себя вынужденным ввиду трудностей анализа Schreber'a расширить понятие “либидо”,
т.е. отказаться от его чисто сексуального значения и допустить полное
отождествление либидо с психическим интересом вообще. Ferenczi [3 - S. Ferenczi.
“Internationale Zeitschrift fur arztliche Psychoanalyse”-. Bd. I., S. 4, 1913.
] в исчерпывающей критике работы Jung'a изложил уже все, что необходимо было
для исправления такого неправильного толкования моих слов. Мне остается только
согласиться с названным критиком и повторить, что я никогда и нигде не заявлял
о таком отказе от теории либидо. Второй аргумент Jung'a, что трудно допустить,
чтобы потеря нормальной функции реального могла быть обусловлена исключительно
отщеплением либидо от своих объектов, представляет из себя не доказательство, а
декрет; it begs the question, этот аргумент предрешает вопрос и делает всякое
обсуждение его излишним, потому что вся суть вопроса в том и заключается, что
именно нужно доказать, возможно ли это, и если возможно, то каким образом. В
следующей своей большой работе [4 - C.G. Jung. “Versuch einer Darstellung der
Psychoanalytischen Theorie”, “Jahrbuch fur psychoanal. u. psychopathol.
Forschung.”, Bd. V, 1913.] Jung близко подошел к намеченному мною уже давно
решению вопроса: “При этом нужно еще во всяком случае принять во внимание — на
что, впрочем, ссылается Freud в своей работе о Schreber'e,— что интроверзия
Libido sexualis ведет к концентрации его на Я, вследствие чего, может быть, и
наступает потеря функции реальности. В самом деле, возможность объяснить таким
образом психологию потери функции реальности очень соблазнительна”. Но он не
останавливается долго на этой возможности. Несколькими страницами ниже он
отделывается от этого взгляда замечанием, что при таких условиях создалась бы
психология аскетического анахорета, но не Dementia praecox. Как мало таким
неподходящим сравнением можно разрешить вопрос, показывает соображение, что у
такого анахорета, “стремящегося искоренить в себе всякий след сексуального
интереса” (но только в популярном значении слова “ сексуальный”), вовсе не
должны непременно проявляться признаки патогенного приложения его либидо. Он
может совершенно потерять сексуальный интерес к человеку, но сублимировать его,
выказывая повышенный интерес к божественному, к природе, к животному миру,
причем либидо его не подвергается интроверзии на область фантазии и не
возвращается к Я. Такое сравнение, по-видимому, наперед не допускает
возможности отличать интересы, исходящие из эротических источников, от всякого
рода других интересов. Вспомним далее, что исследования швейцарской школы, при
всех ее заслугах, объяснили только два пункта в картине Dementia praecox:
существование при этой болезни тех же комплексов, какие встречаются и у
здоровых людей, и у невротиков, и сходство фантазий таких больных с народными
мифами. Но, помимо этого, они не могли пролить света на механизм заболевания. А
потому мы считаем неверным утверждение Jung'a, что теория либидо оказалась не в
состоянии объяснить Dementia praecox, вследствие чего она потеряла значение и
по отношению к другим неврозам.
2.
Непосредственное изучение нарцизма, как мне кажется, встречает особые
препятствия. Основным подходом к такому изучению останется, пожалуй, анализ
парафрении. Подобно тому, как “неврозы перенесения” (Uebertragungsneurosen)
дали нам возможность проследить либидинозные проявления влечений, так изучение
Dementia praecox и Paranoia позволит нам понять Психологию Я. И опять мы должны
будем составить себе представление о том, что кажется простым у нормального
человека на основании изуродованного и преувеличенного в патологических случаях.
Но нам все же открываются еще некоторые другие пути, ведущие к более близкому
знакомству с нарцизмом, и их-то я хочу по порядку описать. Пути эти составляет
изучение психологии больного органической болезнью, психологии ипохондрии и
проявлений любовного чувства у обоих полов.
В оценке влияния органической болезни на распределение либидо я следую
указаниям, полученным мною в беседе от S. Ferenczi. Как всем известно и кажется
вполне понятным, человек, мучимый органической болью и неприятными ощущениями,
теряет интерес к объектам внешнего мира, поскольку они не относятся к его
страданиям. Более точное наблюдение показывает, что у него пропадает также и
либидинозный интерес, он перестает любить, пока страдает. Банальность этого
факта не должна нам помешать описать его, пользуясь терминологией теории либидо.
Мы сказали бы в таком случае: больной сосредоточивает свое либидо на своем Я,
отнимая его у объектов, с тем, чтоб по выздоровлении вернуть его им. W. Busch
говорит о поэте, страдающем зубной болью: “Душа пребывает исключительно в
тесной ямке бокового зуба”. Либидо и интересы Я испытывают при этом одну и ту
же участь, и тогда их снова нельзя отделить друг от друга. Известный эгоизм
больных берет верх над всеми интересами без исключения. Мы находим это вполне
понятным, потому что прекрасно знаем, что, находясь сами в таком же положении,
будем вести себя также. Исчезновение самого сильного любовного порыва
вследствие телесных заболеваний и смена его полным равнодушием составляет тему,
которая находит широкое применение в юмористической литературе.
Как болезнь, так и состояние сна связано с нарцистическим возвратом либидо к
самому себе или, точнее говоря, к единственному желанию спать. В полном
согласии с этим находится и эгоизм сновидений. В обоих случаях мы имеем дело ни
с чем другим, как с изменением распределения либидо вследствие изменения
Я-комплексов.
Ипохондрия, как и органическая болезнь, выражается в мучительных болезненных
физических ощущениях и влияет на распределение либидо совершенно так же, как
физическое заболевание. У ипохондрика исчезает интерес, как и либидо,—
последнее особенно ясно — по отношению к объектам внешнего мира, и оба
концентрируются на занимающем его внимание органе. Различие между ними в одном:
при органической болезни мучительные ощущения являются следствием физических
изменений, которые можно объективно доказать, а при ипохондрии этого нет. Но,
оставаясь верным общему духу нашего обычного понимания патологических процессов
при неврозах, мы могли бы высказать взгляд, что известная доля правды имеется и
в ипохондрических представлениях, что кое-каких изменений в органах и при
ипохондрии не может не быть. В чем же могли бы состоять такие изменения? В этом
случае нами должно руководить то наблюдение, что и при других неврозах имеются
физические ощущения неприятного свойства, сходные с ипохондрическими. Я уже
однажды проявил склонность присоединить ипохондрию как третий актуальный невроз
к неврастении и неврозу страха. Не будет, вероятно, преувеличением, если я
скажу, что и при других неврозах, как правило, развивается также и известная
доля ипохондрии. Лучше всего это можно наблюдать при неврозе страха и при
развившейся на его почве истерии. Гениталии в состоянии возбуждения
представляют из себя образец такого болезненно-чувствительного, известным
образом измененного, но в обычном смысле здорового органа. К ним направлен
большой приток крови, они разбухли, пропитаны влагой и являются источником
разнообразных ощущений. Если мы назовем функцию какого-нибудь органа, состоящую
в том, что из этого органа посылаются в психику сексуально возбуждающие
раздражения, его эрогенностью, и если вспомним, что, по соображениям,
вытекающим из сексуальной теории, мы уже давно усвоили себе то положение, что
гениталии могут быть заменены другими частями тела, так называемыми эрогенными
зонами, то нам остается в данном случае сделать еще только один шаг. Нам нужно
решиться видеть в эрогенности общее свойство всех органов тела, и мы сможем
тогда говорить о повышении или понижении этой эрогенности в том или другом
месте организма. Параллельно с каждым таким изменением эрогенности в органах
могла бы изменяться концентрация либидо на Я. В этих моментах мы должны искать
первопричину ипохондрии, считая, что она может иметь на распределение либидо
такое же влияние, какое имеет органическое заболевание какого-нибудь органа.
Нетрудно заметить, что, следуя такому ходу мыслей, мы наталкиваемся на проблему
не только ипохондрии, но и других актуальных неврозов, неврастении и невроза
страха. Но ограничимся вышеизложенным и не будем переступать границы психологии
при изучении чисто психологических явлений, углубляясь так далеко в область
физиологического исследования. Достаточно только упомянуть, что, исходя из
данной точки зрения, можно предположить, что ипохондрия находится в таком же
отношении к парафрении, в каком другие актуальные неврозы находятся к истерии и
неврозу навязчивости, т.е. зависят в такой же степени от Я-либидо, как те от
объект-либидо, а ипохондрический страх находится в таком же взаимоотношении к
Я-либидо, в каком невротический страх относится к объект-либидо. Далее, если мы
уже усвоили себе взгляд, что механизм заболевания и симптомо-образования при
“неврозах перенесения”, т.е. процесс развития от интроверзии к депрессии,
необходимо связывать с накоплением и застоем либидо объектов, то мы должны
также усвоить себе представление о накоплении в застое Я-либидо и привести его
в связь с феноменами ипохондрии и парафрении.
Но тут мы должны будем задать себе другой интересный вопрос: почему такой
застой либидо-Я ощущается как нечто весьма неприятное. Я ограничился бы ответом,
что неудовольствие (Un-lust) является выражением высшего напряжения, т.е. оно
представляет из себя известную величину материального процесса, ведущего к
накоплению внутреннего напряжения, воспринимаемого психически как чувство
неприятного, неудовольствия. Решающим моментом в развитии чувства
неудовольствия является. однако, не абсолютная величина этого материального
процесса, а скорее известная функция этой абсолютной величины. Стоя на такой
точке зрения, можно решиться подойти вплотную к вопросу, откуда вообще берется
психологическая необходимость переступить границы нарцизма и сосредоточить свое
либидо на объектах. Ответ, вытекающий из общего хода наших рассуждений,
следующий: необходимость в этом наступает тогда, когда концентрация либидо на Я
переходит определенную границу. Сильный эгоизм защищает от болезни, но, в конце
концов, необходимо начать любить для того, чтобы не заболеть, и остается только
заболеть, когда вследствие несостоятельности своей лишаешься возможности любить.
Это похоже приблизительно на то, как Н. Heine изображает психогенезис
сотворения
мира:
“Болезнь, вероятно, была последней
причиной Всего стремления к
творчеству: Созидая, мог я выздороветь,
Созидая, стал я здоров”.
Нам известно, что наш душевный аппарат в первую очередь является для нас
орудием, при помощи которого мы справляемся с возбуждениями, обыкновенно
воспринимаемыми нами мучительно и грозящими оказать на нас патогенное влияние.
Психическая переработка этих возбуждений достигает исключительного напряжения,
чтобы направить по внутреннему душевному руслу те возбуждения, которые не
способны найти себе непосредственный выход наружу или для которых в данную
минуту не желателен такой выход. Но для такой внутренней переработки сначала
безразлично, производится ли она над реальными или воображаемыми объектами.
Различие проявляется лишь позже, когда переход либидо па нереальные объекты
(Introversio) ведет к застою его. Подобная же внутренняя переработка либидо,
вернувшегося от объектов к Я, делает возможным развитие бреда величия при
парафрении; весьма вероятно, что только после того как проявляется
несостоятельность этого бреда, концентрация либидо на Я становится патогенной и
вызывает процесс, который в дальнейшем развитии своем наблюдается нами в форме
болезни.
Теперь я попробую несколько углубиться в механизм парафрении и изложить
некоторые взгляды, которые, как мне кажется, уже теперь заслуживают внимания.
Различие между нарцистическими заболеваниями (парафрения, паранойя) и неврозами
nepeнecения я вижу в том, что либидо, освободившись вследствие
несостоятельности данного лица в жизненной борьбе, не останавливается .на
объектах фантазии, а возвращается к Я; бред величия в таком случае
соответствует психическому преодолению этих масс либидо, т.е. интроверзии в
область фантазии при “неврозах перенесения”; несостоятельность этой психической
деятельности (бреда) г ведет к развитию ипохондрии при парафрении, вполне
гомологичной страху при “неврозах перенесения”. Нам известно, что страх этот
может смениться дальнейшими продуктами психической переработки в виде конверзий,
“реактивных образований”, защитных мер (фобий). При парафрении вместо всех
этих процессов наступает попытка к самоизлечению, которая и вызывает все
наблюдаемые нами явления болезни. Так как парафрения часто,— если не в
большинстве случаев,— влечет за собой лишь частичный уход либидо от объектов,
то в картине ее можно различить три группы явлений: 1) явления, связанные с
сохранившейся нормальностью или неврозом (остаточные явления); 2) явления
болезненного процесса (отход либидо от объектов, сюда же относятся бред величия,
ипохондрия, аффективные нарушения, все регрессии); 3) явления самоизлечения,
возвращающего либидо к объектам по образцу истерии (Dementia praecox,
раraphrenia) или по образцу невроза навязчивости (paranoia). Этот возврат
привязанности либидо исходит из другого уровня психики и протекает при
совершенно других условиях, чем первичные привязанности. Различие между
образовавшимися при таком вторичном возврате либидо к объектам “неврозами
перенесения” и соответствующими картинами нормального Я должно было бы раскрыть
нам самое глубокое понимание структуры нашего душевного аппарата.
Третий подход к изучению нарцизма открывает нам любовная жизнь людей в ее
различной дифференциации у мужчин и женщин. Подобно тому, как Я-либидо
оказалось для нас сначала покрытым либидо-объектом, мы сначала заметили, что
ребенок (и юноша) при выборе своих сексуальных объектов исходит из своих
переживаний, связанных с удовлетворением основных потребностей влечений Я.
Первые автоэротические сексуальные удовлетворения переживаются в связи с
важными для жизни, служащими самосохранению функциями. Сексуальные влечения
сначала присоединяются к удовлетворению влечения Я и лишь впоследствии
приобретают независимую от последних самостоятельность; это присоединение
сказывается, однако, также и в том, что лица, которые кормят, ухаживают и
оберегают ребенка, становятся первыми сексуальными объектами его, как-то мать
или лицо, заменяющее ее.
Наряду с этим типом и этим источником выбора объекта, который можно назвать
ищущим опоры типом (Aniehungstypus), аналитическое исследование познакомило нас
еще с одним типом, которого мы вовсе не ожидали встретить. Мы нашли — особенно
ясно это наблюдается у лиц, у которых развитие либидо претерпело некоторое
нарушение, как, например, у извращенных и гомосексуальных,— что более поздний
объект любви избирается этими лицами не по прообразу матери, а по их
собственному. Они, очевидно, в объекте любви ищут самих себя, представляют из
себя такой тип выбора объекта, который следует назвать нарцистическим. Это
наблюдение и послужило самым решающим мотивом, побудившим нас выставить
положение, что нарцизм составляет определенную стадию развития либидо.
Мы вовсе не пришли к решению, что все люди распадаются на две резко различные
группы в зависимости от того, имеется ли у них нарцистический или опорный тип
выбора объекта, а предпочитаем допустить, что каждому человеку открыты оба пути
выбора объекта, и предпочтение может быть отдано тому или другому. Мы говорим,
что человек имеет первоначально два сексуальных объекта: самого себя и
воспитывающую его женщину, и при этом допускаем у каждого человека первичный
нарцизм, который иногда может занять доминирующее положение при выборе объекта.
Сравнение мужчины и женщины показывает, что по отношению к типу выбора объекта
наблюдаются основные, хотя, разумеется, и не абсолютно закономерные различия.
Глубокая любовь к объекту по опорному типу в сущности характерна для мужчины. В
ней проявляется такая поразительная сексуальная переоценка объекта, которая,
вероятно, происходит от первоначального нарцизма ребенка и выражает перенесение
и этого нарцизма на сексуальный объект. Такая сексуальная переоценка делает
возможным появление своеобразного состояния влюбленности, напоминающего
невротическую навязчивость, которое объясняется отнятием либидо у Я в пользу
объекта. Иначе происходит развитие у более частого, вероятно, более чистого и
настоящего типа женщины. Вместе с юношеским развитием и формированием до того
времени латентных женских половых органов наступает в этих случаях усиление
первоначального нарцизма, неблагоприятно действующего на развитие настоящей,
связанной с сексуальной переоценкой любви к объекту. Особенно в тех случаях,
где развитие сопровождается расцветом красоты, вырабатывается самодовольство
женщины, вознаграждающее ее за то, что социальные условия так урезали ее
свободу в выборе объекта.
Строго говоря, также женщины любят самих себя с той же интенсивностью, с какой
их любит мужчина. У них и нет потребности любить, а есть потребность быть
любимой, и они готовы удовлетвориться с мужчиной, отвечающим этому главному для
них условию. Значение этого женского типа в любовной жизни людей нужно признать
очень большим. Такие женщины больше всего привлекают мужчин не только по
эстетическим мотивам, . так как они обычно отличаются большой красотой, но
также и вследствие интересной психологической констелляции. А именно нетрудно
заметить, что нарцизм какого-нибудь лица. по-видимому, очень привлекает тех
людей другого типа, которые отказались от переживания своего нарцизма в полном
его объеме и стремятся к любви к объекту; прелесть ребенка заключается в
значительной степени в его нарцизме, самодовольстве и недоступности так же, как
и прелесть некоторых животных, которые производят впечатление, будто им все в
мире безразлично, как, например, кошки и большие хищники, и даже великие
преступники, и юмористы в поэзии захватывают нас благодаря той нарцистической
последонательности, с которой они умеют отстранять от своего Я все их
принижающее. Словно мы завидуем им за то, что они сохранили счастливое душевное
состояние неуязвимой позиции либидо, от которой мы уже давно отказались. Но
большая прелесть нарцистической женщины не лишена и оборотной стороны медали;
добрая доля неудовлетворенности влюбленного мужчины, сомнения в любви женщины,
жалобы на загадочность ее существа коренятся в этом несовпадении типов выбора
объекта. Быть может, не лишнее будет здесь подчеркнуть, что при описании любви
у женщины я далек от какой-либо тенденции унизить женщину. Помимо того что мне
чужды вообще какие бы то ни было тенденции, мне также известно, что такое
развитие в различных направлениях дифференциации функций соответствует очень
сложным биологическим отношениям; далее я готов допустить, что имеется много
женщин, любящих по мужскому типу, и у них развивается и имеющаяся у такого типа
сексуальная переоценка.
Но и для нарцистических. оставшихся холодными к мужчине. женщин остается
открытым путь, ведущий их к настоящей любви к объекту. В ребенке, которого они
родят, находят они как бы часть собственного тела в виде постороннего объекта,
которому ни могут подарить всю полноту любви к объкту, исходя из нарцизма.
Другим женщинам не надо даже дожидаться ребенка, чтобы сделать в своем развитии
шаг от (вторичного) нарцизма к любви к объекту. Сами же они до периода половой
зрелости чувствовали себя как бы мальчиками, и некоторый период их развития
отличался мужским характером; после того как с наступлением женской зрелости
такого рода проявления исчезли, у них сохраняется способность испытывать
влечение к определенному мужскому идеалу, являющемуся в сущности продолжением
того мальчишеского существа, каким они прежде были.
В заключение этих, заметок приведем краткий обзор путей выбора объекта.
Любишь:
I. По нарцистическому типу: a) то, что сам из себя представляешь (самого себя);
b) то, чем прежде был; c) то, чем хотел бы быть, d) лицо, бывшее частью самого
себя.
II. По опорному типу: a) вскармливающую женщину, b) защищающего мужчину и весь
ряд приходящих им в дальнейшем на смену лиц.
Случай первого типа может быть вполне разъяснен и оправдан только в дальнейшем
изложении. Значение нарцистического объекта при гомосексуальности у мужчин
должно определяться только в связи с другими вопросами.
Предполагаемый нами первичный нарцизм ребенка, составляющий одну из предпосылок
нашей теории либидо, легче подтвердить путем заключения, исходя из другой точки
зрения, чем опираясь на непосредственное наблюдение. Если обратить внимание на
хорошее отношение нежных родителей к их детям, то нельзя не увидеть в нем
возрождение и воскрешение собственного, давно оставленного нарцизма.
В области чувств, как известно, в этих отношениях всецело господствует та
переоценка объекта, значение которой в качестве нарцистического признака мы уже
вполне оценили. Так, например, имеется навязчивая потребность приписывать
ребенку все совершенства — к чему при более трезвом отношении не было бы
никакого основания, и скрывать и забывать все его недостатки. что именно и
находится в связи с отрицанием детской сексуальности. Кроме того,
обнаруживается стремление устранять с дороги ребенка все те уступки требованиям
культуры, с которыми пришлось считаться собственному нарцизму родителей, и
восстановить по отношению к ребенку требования на все преимущества. от которых
сами родители давно уже вынуждены были отказаться. Пусть ребенку будет лучше,
чем его родителям, он должен быть свободен от всех тех требований рока, власти
которых родителям пришлось подчиниться. Ребенка не должны касаться ни болезнь,
ни смерть, ни отказ от наслаждений, ни ограничения собственной воли; законы
природы и общества теряют над ним силу, он действительно должен стать центром и
ядром мироздания. His Majesty the Baby (Его Величество бэби) — это то, каким
когда-то родители считали самих себя. Он должен воплотить неисполненные желания
родителей, стать вместо отца великим человеком, героем, получить в мужья принца
— для позднего вознаграждения матери. Самый уязвимый пункт нарцистической
системы, столь беспощадно изобличаемое реальностью бессмертие Я, приобрело в
лице ребенка новую почву и уверенность.
Трогательная и по существу такая детская родительская любовь представляет из
себя только возрождение нарцизма родителей, который при своем превращении в
любовь к объекту явно вскрывает свою прежнюю сущность.
3.
Я хочу оставить в стороне вопрос о том, каким нарушениям подвержен
первоначальный нарцизм ребенка, при помощи каких реакций он сопровождается в
этих нарушениях и по каким путям при этом он вынужден идти,— этот важный
научный вопрос еще ждет разработки. Самую важную часть его можно выделить в
качестве комплекса кастрации (страх за penis у мальчика, зависть из-за penis'a
у девочки) и привести в связь с влиянием раннего запугивания в сексуальных
вопросах. Психоаналитическое исследование, дающее нам обычно возможность
проследить судьбу изолированных от влечений Я либидонозных влечений, когда они
находятся в противоречии друг к другу, позволяет нам придти к заключениям
относительно того времени и того психического состояния, когда влечения другого
рода действуют еще совместно и неразрывно смешаны в качестве нарцистических
интересов. Из этого взаимоотношения Adler создал свой “мужской протест”,
которому он приписывает роль почти единственной творческой силы при образовании
характера и неврозов, причем в основание его он кладет не нарцистическое, т.е.
все-таки либидинозное влечение, а социальную оценку. С точки зрения
психоаналитического исследования мною признавалось с самого начала
существование и значение “мужского протеста”, но в разрез с мнением Adler'a я
отстаивал его нарцистическую природу и происхождение из “кастрационного
комплекса”. Он составляет только черту характера, в генезисе которого принимает
участие наряду с другими факторами, и совершенно непригоден для объяснения
проблемы неврозов, в которых Adler считается только с тем, насколько они
обслуживают интересы Я. Мне кажется совершенно невозможным построить генезис
неврозов на узкой базе кастрационного комплекса у мужчин среди других видов
сопротивления излечению невроза. Мне известны, наконец, случаи неврозов, в
которых мужской протест, или в нашем смысле кастрационный комплекс, не играет
вовсе патологической роли или вообще не встречается.
Наблюдение над нормальным взрослым человеком показывает, что его детский бред
величия ослаблен, и психические признаки, по которым мы заключаем о его
инфантильном нарцизме, сглажены. Что же сталось с его Я-либидо (Ich libido)?
Должны ли мы полагать, что все оно ушло целиком на привязанность к объекту? Эта
возможность, очевидно, противоречит всему характеру наших объяснений; но
психология вытеснения указывает нам на возможность другого ответа на этот
вопрос.
Мы уже знаем, что либидинозные влечения подвержены участи патогенного
вытеснения, если они вступают в конфликт с культурными и этическими
представлениями индивида. Под последним условием не понимается, что у личности
об этих представлениях имеется только интеллектуально знание, и что она
постоянно признает за этими представлениями руководящее значение в жизни и
подчиняется содержащимся в них требованиям. Вытеснение, как мы сказали, исходит
от Я точнее сказать, из самоуважения Я. Те же впечатления, переживания,
импульсы, желания, которые один человек у себя допускает или, по крайней мере,
сознательно перерабатывает, отвергаются другим с полным негодованием или
подавляются даже до того, как они достигают сознания. Но различие между обоими,
обусловливающее вытеснение, легко формулировать в выражениях, допускающих
применение по данному вопросу теории либидо. Мы можем сказать — один создал
идеал, с которым он сравнивает свое действительное Я, между тем как у другого
такой идеал отсутствует. Образование идеала является, таким образом, условием
вытеснения со стороны Я.
Этому идеалу Я досталась та любовь к себе, которой в детстве пользовалось
действительное Я. Нарцизм оказывается перенесенным на это новое идеальное Я,
которое, подобно инфантильному, обладает всеми ценными совершенствами. Человек
оказался в данном случае, как и во всех других случаях в области либидо, не в
состоянии отказаться от некогда испытанного удовлетворения. Он не хочет
поступиться нарцистическим совершенством своего детства, и когда со временем и
с возрастом ставит перед самим собой его как идеал, то это есть только
возмещение утерянного нарцизма детства, когда он сам был собственным идеалом.
Само собой напрашивается в таком случае исследование взаимоотношений между этим
образованием идеала и сублимированием. Сублимирование — процесс, происходящий с
объектом либидо, и состоит в том, что влечение переходит на иную цель, далекую
от сексуального удовлетворения; суть при этом заключается в отвлечении от
сексуального. Идеализация — процесс, происходящий с объектом, благодаря
которому этот объект, не изменяясь в своей сущности, становится психически
более значительным и получает более высокую оценку. Идеализация одинаково
возможна как в области Я-либидо, так и объект-либидо. Так, например, половая
переоценка объекта является его идеализацией. Поэтому, поскольку сублимирование
описывает нечто происходящее с влечением, а идеализация — с объектом, их
приходится считать различными понятиями. Но если изменить точку зрения, то
можно идеализацию описать, как своего рода сублимирование в широком смысле
слова.
В ущерб правильному пониманию часто смешивают образование Я-идеала с
сублимированном влечения. Тот, кто отказался от своего нарцизма во имя высокого
Я-идеала, не должен еще благодаря этому непременно успешно сублимировать свои
либидинозные влечения. Хотя Я-идеал и требует такого рода сублимирования, но не
может его вынудить; сублимировапие остается особым процессом, развитие которого
совершенно не зависит от того, чем этот процесс вызван. Именно у невротиков
можно найти самые резкие различия в степени развития Я-идеала и сублимирования
примитивных либидинозных влечений, и в общем гораздо труднее убедить идеалиста
в том, что либидо его находит нецелесообразное применение, чем простого,
скромного в своих требованиях человека. Также совершенно различно отношение
образования идеала и сублимирования к тому, что обусловливает невроз.
Образование идеала повышает требования Я и является самым сильным
благоприятствующим моментом для вытеснения; сублимирование представляет из себя
тот выход, благодаря которому это требование может быть исполнено без всякого
вытеснения.
Ничего не было бы удивительного, если бы нам удалось найти особую психическую
инстанцию, имеющую своим назначением обеспечить нарцистическое удовлетворение,
исходящее из идеала Я, и с этой целью беспрерывно наблюдающую за действительным
Я, сравнивая его с идеалом. Если подобная инстанция существует, то для нас,
понятно, исключается возможность открыть ее; мы можем только узнать ее как
таковую и признать, что то, что мы называем своей совестью, носит все признаки
такой инстанции. Признание этой инстанции дает нам возможность понять так
называемый бред отношений (Beachtunge-Beobachtungswahn), который так ясно
проявляется в симптоматологии параноидных заболеваний, но встречается и как
изолированное заболевание или вплетается в картину неврозов перенесения
(Ueber-trangungsneurosen). Больные жалуются тогда на то, что все их мысли
известны, за всеми их действиями наблюдают и следят, о бдительности этой
инстанции их информируют голоса, которые — что особенно характерно — обращаются
к ним в третьем лице (“а вот теперь она думает об этом, сейчас он уходит”). Эта
жалоба правильна, она рисует истинное положение вещей. Подобная сила, которая
следит за всеми нашими намерениями, узнает их и критикует, действительно
существует даже у всех нас в нормальной жизни. Бред наблюдения изображает ее в
первоначальной регрессивной форме, при этом раскрывает ее генезис и основание —
почему больной и восстает против нее.
Побуждением к образованию идеала Я. стражем которого призвана быть совесть,
послужило влияние критики родителей, воплощенное в слуховых галлюцинациях, а к
родителям со временем примкнули воспитатели, учителя и весь необозримый и
неопределенный сонм других лиц, составляющих общественную среду (окружающие,
общественное мнение).
Большие количества преимущественно гомосексуального либидо принимают, таким
образом, участие в образовании нарцистического идеала Я и в сохранении этого
идеала находят применение и удовлетворение. Институт совести сначала был в
сущности воплощением родительской критики, в дальнейшем — критики общества —
процесс, который повторяется в тех случаях, когда под влиянием сначала внешнего
запрета или препятствия развивается склонность к вытеснению. Благодаря болезни
проявляются слуховые галлюцинации в виде голосов, как и неопределенная масса
лиц, олицетворяемая этими голосами, и в такой болезненной форме воспроизводится
регрессивно история развития совести. А возмущение против этой цензорской
инстанции происходит от того, что личность больного, соответственно основному
характеру болезни, стремится освободиться от всех этих влияний, начиная с
родительского, отвлекая от них гомосексуальное либидо. Совесть, регрессивное
изображение которой представляют из себя галлюцинации, выступает тогда против
личности в форме враждебного влияния извне.
Жалобы паранойиков показывают также, что самокритика совести по существу
совпадает с самонаблюдением, на котором зиждется. Психическая инстанция,
взявшая на себя функцию совести, тут начинает служить целям того же внутреннего
самоисследования, которое доставляет философии материю для ее мыслительных
операций. Это, должно быть, имеет значение для развития склонности к
конструированию спекулятивных систем, которой отличается паранойя [5 - Только в
виде предположения прибавляю, что с развитием и укреплением этой наблюдательной
субстанции, вероятно, связано позднее появление субъективной памяти и сознания
времени, не имеющего значения для бессознательных процессов.].
Для нас важно будет открыть и в других областях признаки деятельности этой
критикующей и наблюдающей деятельности, усиление которой ведет к развитию
совести и философского самосознания. К этим признакам я отношу то, что Н.
Silberer описал под названием “функционального феномена” — одно из немногих
дополнений к изучению о сновидениях, ценность которого неоспорима. Silberer,
как известно, показал, что в состояниях между сном и бодрствованием можно
непосредственно наблюдать превращение мыслей в зрительные картины, но что при
таких условиях часто представляется в виде картины не содержание мыслей, а
состояние (предрасположение к усталости и т.д.), в котором находится борющееся
со сном лицо. Также он показал, что некоторые окончания и отрывки из содержания
.сновидений означают только то, что спящий сам начинает сознавать состояние сна
и пробуждения. Он доказал, таким образом, что самонаблюдение в смысле
параноического бреда наблюдения (ВеоЬа-chtnngswahn) принимает участие в
образовании сновидений. Это участие непостоянно. Вероятно, я его потому
проглядел, что оно не играет большой роли в моих собственных снах; у философски
одаренных, привыкших к самосозерцанию лиц оно может быть очень ясно.
Вспомним, что образование сновидений происходит под властью цензуры, которая
требует искажения мыслей сновидений. Под этой цензурой мы не представляем себе
какой-либо особенной силы, а воспользовались этим словом для обозначения
вытесняющих тенденций, направленных на мысли сновидений, во власти которых “я”
находится, и если мы больше углубимся в подробности структуры “я”, то сможем в
идеале Я и динамических проявлениях совести узнать также цензора сновидений.
Если этот цензор хоть немного наблюдает за душевными процессами во время сна,
то вполне понятно, чем обусловлена его деятельность, т.е. что самонаблюдение и
самокритика в замечаниях вроде: теперь он слишком хочет спать, чтобы думать,
теперь он просыпается и входит в содержание сновидений [6 - Я не могу в этом
месте решить вопроса, может ли отделение этой сонзорной инстанции от остального
Я психологически обосновать философское сознание от самосознания.].
С этой точки зрения мы должны попытаться рассмотреть вопрос о самочувствии у
нормального и у невротиков.
Самочувствие (Selbstgefiihl) кажется прежде всего выражением величины Я
(Ichgrosse) независимо от того, из чего оно состоит. Все, чем владеешь и что
достигнуто, всякий подтвержденный опытом остаток примитивного чувства
всемогущества содействует поднятию самочувствия.
Придерживаясь нашего различия между сексуальными влечениями Я, мы должны
признать за самочувствием особенно сильную зависимость от нарцистического
либидо. При этом мы опираемся на два основных факта: что при парафрениях
самочувствие повышено, а при “неврозах перенесения" понижено, и что в любовной
жизни у нелюбимого человека принижается самочувствие, а у любимого — повышается.
Мы указали, что быть любимым составляет цель и даст удовлетворение при
нарцистическом выборе объекта.
Далее легко наблюдать, что либидо, привязанное к объектам, не повышает
самочувствия. Зависимость от любимого действует принижающим образом: кто
влюблен — тот удручен. Кто любит, тот, так сказать, лишился части своего
нарцизма и может его вернуть, лишь будучи любимым. При всех этих
взаимоотношениях самочувствие, кажется, остается в зависимости от того, какую
долю в любовной жизни занимает нарцизм.
Сознание своей импотенции, собственной невозможности любить вследствие
душевного или телесного заболевания действует в высшей степени принижающе на
самочувствие. Здесь, по моему мнению, нужно искать один из источников так
охотно выставляемого невротиками на показ чувства своей малоценности. Но
главным источником этих чувств является обеднение Я (Ichve-rarmung), которое
вытекает из необычайно больших привязанностей либидо к объектам за счет Я, т. е.
повреждение Я вследствие сексуальных стремлений, не поддающихся более его
контролю.
A. Adler правильно подчеркнул, что сознание собственной органической
малоценности действует возбуждающе на работоспособность душевной жизни и
вызывает повышенную продуктивность посредством сверхкомпенсаций. Но было бы
большим преувеличением объяснять всякую большую трудоспособность этой
первоначальной малоценностью органов. Не все художники страдают недостатком
зрения, не все ораторы были сперва
заиками:
есть много проявлений исключительной трудоспособности на почве прекрасной
физической одаренности органов. В этиологии неврозов органическая малоценность
играет первоначальную роль такую же, как актуальное восприятие для образования
сновидений. Невроз пользуется ею как предлогом, как и всякими другими
подходящими моментами. Но если поверишь невротической пациентке, что она должна
была заболеть потому, что она некрасива, неправильно сложена, непривлекательна,
так что ее никто не может любить, то следующая же больная докажет противное,
упорствуя в своем неврозе и отказе от всего полового, хотя она кажется
необычайно обворожительной и желанной. Истерические женщины в большинстве
случаев принадлежат к типу привлекательных и даже красивых представительниц
своего пола, а, с другой стороны, так часто встречающиеся у низших классов
нашего общества безобразие и уродство органов и телесных пороков не вызывают
увеличения числа невротических заболеваний в их среде.
Отношение самочувствия к эротике (и к либидинозным привязанностям, и к
объектам) можно формулировать следующим образом: нужно различать два случая —
оправдывает ли Я эти любовные привязанности или, напротив, они подверглись
вытеснению. В первом случае (при оправдываемом Я израсходовании либидо) любовь
ценится, как и всякое другое активное проявления Я. Любовь сама по себе с ее
тоской и. страданиями понижает самочувствие, но быть любимым, находить
взаимность в любви, обладать любимым объектом — все это поднимает снова
самочувствие. При вытеснении либидо привязанности любви чувствуются как
жестокое унижение Я: любовное удовлетворение невозможно, обогащение Я возможно
только в том случае, если либидо будет снова отнято от объектов и возвращено Я.
Такое возвращение, объект-либидо к Я, превращение его в нарцизм как бы снова
создает условия счастливой любви, а, с другой стороны, реальная счастливая
любовь соответствует тому первичному состоянию, в котором объект и либидо
неразличимы.
Ввиду важности предмета и трудности разобраться в нем, позволительно будет
набросать здесь вкратце и другие, не приведенные еще в полный порядок взгляды и
мнения.
Развития Я связано с отходом от первичного нарцизма и вызывает интенсивное
стремление опять вернуться к нему. Отход этот происходит посредством
перемещения либидо на навязанный извне идеал Я, а удовлетворение придается
осуществлением этого идеала. Одновременно Я отдает свои либидинозные
привязанности объектам. Ради этих привязанностей, как идеал Я, оно само
становится беднее в отношении либидо и вторично обогащается им посредством
удовлетворения от объектов благодаря воплощению идеала.
Известная доля самочувствия первична, это остаток детского нарцизма, другая
часть исходит от подтвержденного опытом всемогущества (воплощения Я-идеала),
третья часть—из удовлетворения объект-либидо.
Я-идеал поставил удовлетворение либидо на объектах в тяжелые условия, так как
через посредство своей цензуры он заставляет отказаться от некоторых частных
форм удовлетворения, как от недопустимых. Там, где такой Я-идеал не развился,
там соответствующее сексуальное стремление входит неизмененным в состав
личности в виде перверзий. Быть опять своим собственным идеалом даже в
отношении своих сексуальных стремлений, как это было в детстве,— вот чего люди
стремятся достичь как высшего счастия.
Влюбленность состоит в излиянии Я-либидо на объект. Она обладает достаточной
силой, чтобы уничтожить вытеснения и восстановить перверзий. Она поднимает
сексуальный объект до степени сексуального идеала. Так как она происходит по
объектному или опорному типу на почве осуществления инфантильных условий любви,
то можно сказать: все, что осуществляет эти условия любви, идеализируется.
Сексуальный идеал может вступить с Я-идеалом в интересное отношение
взаимопомощи. Там, где нарцистическое удовлетворение наталкивается на реальные
препятствия, сексуальный идеал может быть исследован для того, чтобы получить
взамен его удовлетворение. Иногда любовь по типу нарцистического выбора объекта
— то, чем человек был и перестал быть, или то, что имеет такие качества,
которыми вообще не обладаешь (сравни с. 104 под буквой С.). Формула,
соответствующая параллельно предыдущей, гласит: любят то, что обладает теми
качествами, которых не хватает Я для достижения своего идеала. Этот случай
помощи имеет особое значение для невротика, Я которого беднеет благодаря
чрезмерной привязанности к объекту и не в состоянии осуществить свой Я-идеал.
Он ищет тогда возврата к нарцизму от своего расточительного израсходования
либидо на объекты, избирая себе по нарцистическому типу сексуальный идеал,
который обладает недосягаемыми для него, невротика, качествами. Это и есть
излечение через любовь, которое он обычно предпочитает аналитическому. Он и не
верит в другой механизм исцелений, с ожиданием именно такого исцеления он
большей частью приступает к лечению и связывает это ожидание с личностью
лечащего его врача. Этому типу исцеления препятствует неспособность больного
любить всех вследствие его больших вытеснений. Если лечение до известной
степени помогло против последних, то часто наступает неожиданный успех,
заключающийся в том, что больной отказывается от дальнейшего лечения для того,
чтобы сделать выбор в любви и предоставить дальнейшее выздоровление влиянию
совместной жизни с любимым человеком. С таким исходом можно было бы мириться,
если бы он не заключал в себе все опасности удручающей зависимости от этого
нового спасителя в беде.
От идеала Я широкий путь ведет к пониманию психологии масс. Этот идеал помимо
индивидуального имеет еще социальную долю, он является также общим идеалом
семьи, сословия, нации. Кроме нарцистического либидо, он захватил также большое
количество гомосексуального либидо данного лица, которому таким путем
возвращено Я. Неудовлетворение вследствие неосуществления этого идеала
освобождает гомосексуальное либидо, которое превращается в сознание своей вины
(социальный страх). Сознание вины было сначала страхом перед наказанием
родителей, правильней — перед лишением их любви, позже место родителей заняла
неопределенная масса современников. Таким образом, понятным становится частое
заболевание паранойей вследствие обиды, нанесенной Я, благодаря невозможности
найти удовлетворение в области Я-идеала, а также совпадение в идеале Я
образования идеала и сублимирования и разрушения сублимирования, а иногда при
парафренических заболеваниях полные перемены в области идеалов.
notes
1
S. Ferenczi “Entwicklungsstufe des Wirklichkeitssinnes”, “Intern. Zeitschr. f.
Arzte”, PSA., 1, 1913.
2
Имеются два механизма этой гибели мира, один — когда все либидо переносится на
любимый объект, другой — когда оно целиком возвращается к Я.
3
S. Ferenczi. “Internationale Zeitschrift fur arztliche Psychoanalyse”-. Bd. I.,
S. 4, 1913.
4
C.G. Jung. “Versuch einer Darstellung der Psychoanalytischen Theorie”,
“Jahrbuch fur psychoanal. u. psychopathol. Forschung.”, Bd. V, 1913.
5
Только в виде предположения прибавляю, что с развитием и укреплением этой
наблюдательной субстанции, вероятно, связано позднее появление субъективной
памяти и сознания времени, не имеющего значения для бессознательных процессов.
6
Я не могу в этом месте решить вопроса, может ли отделение этой сонзорной
инстанции от остального Я психологически обосновать философское сознание от
самосознания.
|
|
