полководца, идентифицируясь одновременно с себе равными
и выводя из этой общности "Я" обязательства товарищества - для взаимной
помощи и распределения имущества. Но он становится смешон, когда хочет
идентифицироваться с полководцем. Стрелок в лагере Валленштейна насмехается
по этому поводу над вахмистром:

И в покашливании, и в плевке

Удачно ему подражаете

Иначе обстоит дело в католической церкви. Каждый христианин любит Христа
как свой идеал, и, кроме того, чувствует себя связанным идентификацией с
другими христианами. Но церковь требует от него большего Он, сверх того,
должен идентифицироваться с Христом и любить других христиан так, как любил
их Христос. Таким образом, церковь в обоих случаях требует восполнения
либидинозной позиции, данной масообразованием Идентификация должна
присоединяться в случаях, где произошел выбор объекта; а объектная любовь -
в случаях, где уже имеется идентификация. Это "большее" явно выходит за
пределы конституции массы. Можно быть хорошим христианином и все-таки быть
далеким от мысли поставить себя на место Христа, любить, подобно ему, всех
людей. Необязательно ведь слабому смертному требовать от себя величия души
и силы любви Спасителя Но это дальнейшее развитие распределения либидо в
массе является, вероятно, тем моментом, на котором Церковь основывает свои
притязания на достижение высшей нравственности.

Б) Мы говорили о возможности указать в психическом развитии человечества
тот момент, когда и для отдельного индивида состоялся прогресс от массовой
психологии к психологии индивидуальной'. Для этого мы должны снова коротко
вернуться к научному мифу об отце первобытной орды. Позже он был возвеличен
как творец мира и имел на это право, так как породил всех сыновей, которые
образовали первую массу.

Для каждого из них он был идеалом, его одновременно боялись и почитали, что
позднее создало понятие "табу". Как-то раз эта толпа объединилась, убила
отца и растерзала. Никто из массовых победителен не мог занять его места, а
если кто-либо и пытался, то борьба возобновлялась до тех пор, пока они не
поняли, что все они должны от отцовского наследия отказаться. Тогда они
основали тотемистическое братство, где все обладали равными правами и были
связаны тотемистическими запретами, которые должны были сохранить память об
убийстве и его искупить. Но недовольство достигнутым осталось и положило
начало новому развитию событии. Постепенно объединение в братство пришло к
некоему восстановлению прежнего положения на новом уровне: мужчина снова
стал главой семьи и сломил привилегию женского господства, установившегося
в безотцовские времена. В виде возмещения были, может быть, тогда признаны
материнские божества; для ограждения матери их жрецы кастрировались, по
примеру, который когда-то давался отцом первобытной орды; новая семья была,
однако, лишь тенью прежней, отцов было много, и каждый из них был ограничен
правами другого.

Страстная тоска, связанная с уроном, побудила тогда отдельного индивида
отделиться от массы и мысленно восстановить себя в роли отца. Совершивший
этот шаг был первым эпическим поэтом; он достиг этого в области фантазии.
Поэт подменил действительность в соответствии со своей мечтой. Он" положил
начало героическому мифу. Героем был убивший отца один на один, отца,
который в мифе фигурирует еще в виде тотемистического чудовища. Как раньше
отец был первым идеалом мальчика, так поэт теперь создал в герое, которому
надлежит заменить отца, первый "Идеал Я". Звеном с новосозданным героем
был, вероятно, младший сын, любимец матери, которого она оберегала от
отцовской ревности, и который во времена первобытной орды стал преемником
отца. В ложном опоэтизировании, изображающем первобытное время, женщина,
являвшаяся наградой за победу и соблазном к убийству, стала, вероятно,
совратительницей и подстрекательницей к злодеянию.

Герой претендует на единоличное совершение поступка, на что отважилась бы,
конечно, только орда в целом. Однако, по замечанию Ранка, сказка сохранила
отчетливые следы скрытого истинного положения вещей... Ибо так часто
случается, что герой, которому предстоит трудное задание, чаще всего это
младший сын, который в присутствии суррогата отца притворяется дурачком, т.
е. неопасны