наем, что два развивающихся
в ней плана замыкаются в одной общей катастрофе, ко-
торая одновременно знаменует и вершину гибели и вер-
шину торжества героя. Трагическим обычно называли
психологи и эстетики именно такое противоречивое впе-
чатление, когда высшие минуты торжества нашего чув-
ства падали на окончательные минуты гибели. То про-
тиворечие, которое выразил Шиллер в известных сло-
вах трагического героя: «Ты возвышаешь мой дух, ни-
спровергая меня», применимо к нашей басне. Разве кто
скажет, что в этой басне против волка обращено острие
насмешки? Напротив, наше чувство организовано и на-
правлено таким образом, что нам делаются понятными
слова одного критика, который говорит, что Крылов, вы-
водя своего волка на гибель, мог, пародируя евангель-
ский текст и слова Пилата, выводившего на гибель Хри-
ста, сказать: «Ессе lupus».
Попробуем подвести итоги нашему синтетическому
разбору отдельных басен. Эти итоги естественно распо-
ложатся тремя ступенями: мы хотим подытожить наши
впечатления от поэзии Крылова в целом, мы хотим
узнать ее характер, ее общий смысл; после, на основа-
нии этих первых итогов, нам нужно как-то обобщить
наши мысли относительно природы и существа самой
басни, и, наконец, нам останется заключить психологи-
ческими выводами относительно того, каково же строе-
ние той эстетической реакции, которой реагируем мы на
поэтическую басню, каковы те общие механизмы пси-

 
Анализ эстетической реакции	173
хики общественного человека, которые приводятся в
движение колесами басни, и каково то действие, кото-
рое при помощи басни совершает над собой человек.
Прежде всего мы обнаруживаем плоскость и сущест-
венную неверность тех ходячих представлений о Кры-
лове и о его поэзии, о которых мы упоминали как-то в
начале нашей главы. Даже хулители Крылова вынуж-
дены признать, что у Крылова есть «красивый и поэти-
ческий пейзаж», что у пего «неподражаемая форма и
сверкающий юмор» (6, с. 6, 10).
Но только авторы наши никак не могут понять, что
же эти отдельные черты поэзии вносят в мелкую и про-
заическую, по их понятиям, басню. Гоголь прекрасно
описывает стих Крылова, говоря: «Стих Крылова зву-
чит там, где предмет у него звучит, движется там, где
предмет движется, крепчает, где крепнет мысль, и ста-
новится вдруг легким, где уступает легковесной болтов-
не дурака». И, конечно, самые злые критики не могли
бы назвать плоскими такие сложные стихи, как, напри-
мер,
Одобрили Ослы ослово
Красно-хитро сплетенно слово...
Но только значения этого, как и других крыловских
стихов, не могли объяснить критики, впадая всякий раз
в противоречие, восхищаясь поэтичностью крыловского
письма и глубокой прозаичностью природы его басни.
Не заключена ли некоторая загадка в этом писателе, до
сих пор не понятая и не разгаданная исследователями,
как это верно отмечает один из его биографов? Не ка-
жется ли удивительным тот факт, что Крылов, как это
засвидетельствовано не однажды, питал искреннее от-
вращение к самой природе басни, что его жизнь пред-
ставляла собой все то, что можно выдумать противо-
положного житейской мудрости и добродетели среднего
человека. Это был исключительный во всех отношениях
человек — и в своих страстях, и в своей лени, и в своем
скепсисе, и не странно ли, что он сделался всеобщим
дедушкой, по выражению Айхенвальда, безраздельно
завладел детской комнатой и так удивительно пришелся
всем по вкусу и по плечу, как воплощенная практиче-
ская мудрость. «Процесс перерождения сатир