ящий и глубоко трагический фон для
всех происходящих дальше событий: звери начинают
каяться, в речи льва звучит все время лицемерный и
хитрый иезуит, и все решительно речи зверей развер-
тываются в плане лицемерного преуменьшения своих
грехов при необычайном объективном их значении, на-
пример:
«...Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
Когда ты их изволишь кушать...»
Или покаяние льва:
«...Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь — хоть это мне и больно,—
Не прав и я!
Овечек бедненьких — за что? — совсем безвинно
Дирал бесчинно;
А иногда — кто без греха? —
Случалось, драл и пастуха...»
Здесь противоположность тяжести греха и этих ли-
цемерно смягчающих вставок и оправданий лицемерно
покаянного тона совершенно очевидна. Противополож-
ный план басни обнаруживается в замечательной речи
вола, равной которой в своем роде не создала еще вто-
рой раз русская поэзия. В своей речи —
Смиренный Вол им так мычит: "И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам были худы,
На грех меня лукавый натолкнул:
Ни от кого себе найти не могши ссуды,
Из стога у попа я клок сенца стянул».
Это «и мы грешны», конечно, блестящая противопо-
ложность всему тому, что дано было прежде. Если
прежде огромный грех был представлен в оправе само-
оправдания, то здесь ничтожный грех дан в такой па-
тетической оправе самообвинения, что у читателя соз-
дается чувство, будто самая душа вола обнажается пе-
ред нами в этих мычащих и протяжных звуках.
Наши школьные учебники уже давно цитируют эти
стихи, утверждая, что Крылов достигает в них чуда
звукоподражания, но, конечно, не звукоподражание
было задачей Крылова в данном случае, а совсем дру-

 
166	Л.С.Выготский. Психология искусства
roe. И что басня действительно заключает весь смысл
в этом противоположении двух планов, взятых со всей
серьезностью и развиваемых в этой обратно пропорци-
ональной зависимости, которую мы находим везде вы-
ше,— можно убедиться из одной чрезвычайно интерес-
ной стилистической замены, которую Крылов внес в
лафонтеновскую басню. У Лафонтена роль вола ис-
полняет осел. Речь его напоминает речь глупца и ла-
комки и совершенно чужда той эпической серьезности
и глубины, которую крыловским стихам придает не-
разложимая на элементы поэтичность, которая звучит
хотя бы в том множественном числе, в котором изъяс-
няется вол.
М. Лобанов по этому поводу замечает: «У Лафон-
тена осел в свою очередь кается в грехах прекрасными
стихами; но Крылов заменил его волом, не глупым, ка-
ким всегда принимается осел, но только простодушным
животным. Эта перемена и тем уже совершеннее, что
в речи вола мы слышим мычание и столь естественное,
что слов его нельзя заменить другими звуками; а эта
красота, которою наш поэт пользуется и везде с край-
ним благоразумием, везде приносит читателю истинное
удовольствие» (60, с. 65).
Вот точный перевод лафонтеновских стихов: осел в
свою очередь говорит: «Я вспоминаю, что в один из
прежних месяцев голод, случай, нежная трава и — я ду-
маю,— какой-то дьявол толкнули меня па это — я щип-
нул с луга один глоток. Я не имел на это никакого пра-
ва, так как надо говорить честно». Из этого сопостав-
ления совершенно ясно, до какой степени глубока и
серьезна та перемена, которую Крылов внес в свою
басню, и насколько она переиначила весь эмоциональ-
ный строй басни. В пей есть все то, что находим мы
обычно в эпической поэме, возвышенность и важность
общего эмоционального строя и языка, истинная геро-
ичность, противопоставленная чему-либо противопо-
ложному, и в заключение, так сказать в катастрофе
басни, опять оба плана объединяются вместе, и заклю-
чительные слова означают как раз два совершенно
противоположных смысла:
Приговорили —
И на костер Вола взвалили.
 
Анализ эстетической реакции	167
Это одновременно означает и высший жертвенный
героизм вола и высшее