ая под маской глупости должна
произнести нужное для автора суждение. Напомним
только, что в таких стилистически высокообработанных
вещах, как евангельский рассказ об отречении Петра,
упоминается о петушьем пении, что возвышеннейшая
трагедия не отказывалась вводить крик петуха в самые
сильные из своих сцен, например в «Гамлете». Было
бы совершенно немыслимым со стороны стилистической
представить себе, что в евангельской сцене и в сцене
«Гамлета» могло бы вдруг появиться соловьиное пе-
ние, напротив, крик петуха там оказывается умест-
ным43, потому что он всецело по эмоциональному его
действию лежит в плане изображаемых событий и их
объективного тона.
Стоит еще упомянуть о недавней попытке в русском
языке противопоставить оба эти образа в поэме Блока
«Соловьиный сад», где сопоставление любовного бла-
женства означено знаком соловья, а жизнь в ее суро-
вой и грубой трезвости ознаменована образом осла;
мы не имеем в виду, конечно, сопоставить крыловские
басни с поэмой Блока, но мы хотим указать на то, что
истинный смысл этой басни, конечно же, заключается
не в изображении суда невежды, а опять в противобор-
стве и сопоставлении двух противоположных планов, в
которых развивается басня, причем развитие и нара-
стание каждого из этих планов одновременно усили-
вают эффект другого. Чем сложнее и сладкогласнее
изображается пение соловья, тем резче и пронзительнее
кричит упоминаемый в конце петух.
Опять в основе басни противочувствие, но только
способ его протекания и завершительное его разгора-
ние дано в несколько иных формах.
6 Зак, 83
 
162	Л.С. Выготский. Психология искусства
«ДЕМЬЯНОВА УХА»
Басню эту стоит припомнить как один из образцов без-
условно чистого комизма, который с такой охотой
культивирует баснописец. Однако и эта басня чрезвы-
чайно ясно и просто обнаруживает то же самое психо-
логическое строение, что и все прочие. И здесь дейст-
вие протекает все время в двух планах: знаменитый
Демьян в припадке какого-то гостеприимства все доб-
рее и добрее к своему гостю, но с каждой новой та-
релкой, как это ясно для читателя, он все больше и
больше становится мучителем своего гостя, и это му-
чительство растет и обнаруживается перед читателем
ровно в такой же мере, в какой растет его гостеприим-
ство; так что реплика его имеет два совершенно про-
тивоположных психологических значения и одновре-
менно означает две совершенно противоположные вещи.
Всякое его приглашение «ешь до дна» означает одно-
временно и раскрытие какой-то гиперболической и па-
тетической доброты и столь же патетического мучитель-
ства. И только необычайному слиянию и сплетению
этих двух мотивов и на глазах читателя происходяще-
му превращению доброты в мучительство обязана бас-
ня тем густым комизмом, который составляет ее ис-
тинную суть. И в самом заключении этой басни, когда
гость без памяти бежит из гостей домой, оба плана
опять сливаются для того, чтобы с крайней остротой
подчеркнуть всю нелепость и противоречивость тех
двух мотивов, из которых басня соткана.
«ТРИШКИН КАФТАН»
На эту басню тоже жаловался Водовозов. Он ука-
зывал на то, что детям никак не удавалось втолковать,
будто автор имел здесь в виду изобразить попавших в
беду помещиков и неумных хозяев: дети, напротив то-
го, видели в Тришке героя, сказочного ловкого порт-
пяжку, который, попадая каждый раз в новую и новую
беду, выпутывается из нее с новой находчивостью и
новым остроумием (27, с. 74). Два плана басни, о
которых мы говорим все время, обнаруживаются здесь
чрезвычайно просто и ясно, так как они заложены в
самой теме рассказа. Всякая заплата, которую кладет
Тришка, есть одновременно новая прореха, и совер-

 
Анализ эстетической реакции	163