теристику Говорухи-Отро-
ка, тем самым обмолвился глубокими словами о Гамлете, которые
очень важно отметить (хотя он и говорит, что Говоруха-Отрок
близок к трансформации типа Гамлета у Тургенева, чем уничто-
жается весь почти смысл сказанного здесь: ведь Рудин не мистик,
ведь в нем не сплетено земное с небесным...). Эти слова, как и
слова Говорухи-Отрока (остались статьи из газет, по которым
если нельзя восстановить всей его мысли о Гамлете, то можно
уловить, во всяком случае, намеки на нее), глубоко важны для
проблемы — Шекспир и Россия. (На ней мы главным образом
здесь и останавливаемся, как и ниже: Толстой, Тургенев, Досто-
евский, Гончаров, Мережковский, В. Розанов п т. д.) Нам извест-
ны две его статьи (подписанные псевдонимом Ю. Николаев) в
«Московских ведомостях».
Первая статья, «Мнение Брандеса о «Гамлете», где он подвер-
гает суровой и вполне заслуженной критике мнение Брандеса (он
отмечает здесь уже «бесконечную, как бы уже сосредоточившую-
ся в себе скорбь... без тени утешения и надежды). Здесь Говору-
ха-Отрок замечательно обрисовывает, в противовес Брандесу, от-
ношения Гамлета к Офелии: «Он не перестает любить ее ни па
минуту, и смысл поведения его по отношению к Офелии совер-
шенно ясен. После появления привидения он уже знает, что он
«обреченный», что он уже не может и не смеет связывать ничью
судьбу со своей, тем более судьбу любимой девушки... И вот тот-
час же после появления привидения происходит та сцепа, кото-
рая так великолепно, с такой силой и поэзией воспроизведена в
монологе Офелии (II, 1). Знаменитая сцена III акта, после моно-
лога о самоубийстве, есть прямое продолжение этой описанной
Офелией сцепы. Все, что здесь было выражено взглядом, который
«светился каким-то жалким светом», всем видом, ужасным и тра-
гическим, этим немым прощанием навеки, так чудно описанным
в конце монолога,— то самое в так называемой «сцене с Офелией»
выражено было уже словами бессвязными, но полными глубоко-
го и трагического смысла. Значение этой сцены совершенно по-
нятно. Это сцепа безнадежного прощания. В безумных словах и
среди диких выходок Гамлет как бы хочет слить свою душу с
душой Офелии. Все его миросозерцание, мрачное и трагическое,
высказывается здесь с необыкновенной силой и глубиной, и эти
заключительные восклицания «В монастырь! в монастырь!» раз-
даются как удары похоронного колокола. Он, уже не верящий в
жизнь и людей, не хочет оставлять любимую девушку среди этой
жизни и среди этих людей... И он хочет поставить между жизнью
и ею... святые стены монастыря, за которыми она укроется со
своим — он знает это — разбитым сердцем, укроется от «ветра
жизни», от того ветра жизни, от которого он сам бы хотел
укрыться в могиле...» О монологе «Быть» etc. oн говорит здесь:
«Более тягостного монолога нет во всей трагедии...»
В другой статье, «Нечто о ведьмах и привидениях», он при-

 
Комментарии	541
близительно намечает общий свой взгляд на трагедию, причем
слова эти, глубоко замечательные сами по себе, все же страдают
некоторой отвлеченностью взгляда от самой трагедии, ее «слов»;
дают как бы философскую формулу, оставляя в стороне (он пря-
мо это говорит) самую трагедию. Очевидно, полный и подробный
разбор «Гамлета», о котором говорит Розанов и тайна которого
унесена «этим Гамлетом» (слова Розанова) в могилу, имел в ви-
ду нечто другое. «В «Гамлете» отчетливее, глубже, полнее, чем
где-либо у Шекспира, поставлены вековые вопросы, вечно трево-
жащие всех — и философов и простых людей,-— вопросы о жизни
и смерти, о смысле мира и о смысле человеческого бытия. Вот
что неотразимо влечет всех к этой трагедии, вот что заставляет
признавать ее вольно и невольно, ведением или неведением веч-
ного и величайшей трагедии, в которой с неслыханной силой и
глубиной отразилась вековечная борьба души человеческой, веч-
ные ее сомнения, вечное ее стремление разрешить загадку и ми-
ра и жизни... В самом деле, кого хоть раз в жизни не тревожили
«Гамлетовы вопросы», кто хотя раз в жизни не задумался о той
стране, «откуда никогда и ни один пришелец не возвращался»,
кого хотя раз в жизни не поражало зрелище этой вечной скор-
би?.. Кто хоть раз не испытал тяжести того «бремени жизни», той
усталости жить, какую испытывает принц Гамлет? Кому не при-
ходили в голову те же скорбные вопросы, которые мучат его?..
Вот почему он действительно философ во всем значении этого
слова — «царь философов». Не разумом только философствует он,
а всем своим существом, и вопрос о смысле мира является для
него вопросом жизни и смерти. Борьба глубокого, страдающего
скептицизма с верой — вот в чем смысл великой трагедии, вот в чем
заключается идея ее. (Ну как не формула? — Л. В.). Гамлет —
великий скептик... В этом заключается сущность трагедии. Исто-
рия же, случившаяся в датском королевском семействе, есть лишь
художественный фон для этого