ли
его отца и что нужно наказать убийцу». Последнее и фактически
неверно: Гамлет видит еще раз отца и вспоминает его (сцена
представления). Вообще взгляд на Тень как на фикцию, олице-
творение, «персонификацию» идеи внутреннего долга Гамлета —
это весьма характерно для «рационализированного» Гамлета. Зачем
же тогда «темнота» пьесы? (По Шестову, ее нет; в ней все ясно
как день.) Вместе с этим отрицается и вся пьеса, построенная на
том, что не снилось нашей философии: ведь она вся сверхъесте-
ственна. Все это было бы так только в том случае, если бы в
остальном пьеса не была бы сверхъестественна. Эта основная
ошибка в понимании роли Тени роковым образом сказывается на
всем понимании пьесы. Л. Шестов в другом месте (предисловие
к «Юлию Цезарю», изд. Брокгауз и Ефрон) говорит: «Ведь «дух»
в Гамлете не есть плод расстроенного воображения... Никто из
критиков ни разу не обвинил Шекспира в том, что он позволил
себе внести в реалистическую трагедию такой нелепый вымысел,
как явление духа». И раньше: «Гамлет столкнулся с духом, при-
шельцем из иных стран». Однако не выясняет этого взгляда во-
все.
91* Приблизительно такова мысль великого историка Моммзе-
на о великих событиях в истории.
 
530	Л. С. Выготский. Психология искусства
92* На прижизненной завязке событий останавливается под-
робно К. Фишер, но и он не говорит ничего о роли Тени вообще.
93* Можно по отрывочным замечаниям, разбросанным в пьесе,
представить образ отца Гамлета при жизни, но характеристика
Тени нелепа: для Белинского она приемлема потому, что призрач-
ность тени для него есть только форма, на которую не надо об-
ращать внимания — не в этом дело (именно в этом все дело! —
таков тезис этой главы), она — жива для него. Так же бессмыс-
ленна характеристика Берне, которая, несмотря на все остроумие,
кажется нам бесплодной, ничего не выясняющей, а, скорее, затем-
няющей смысл ее роли. Это, естественно, граничит с явно коми-
ческой характеристикой (Rohrbach С. Shakespeare's Hamlet erlau-
tert. Berlin, 1859), где говорится, что Дух оскорблен тем, что его
принимают не за настоящий призрак, а за ряженого и т. д. По-
пытка разгадать характер Тени неизбежно ведет к этому, раз
критика обязательно считает Тень живой, так как «мертвого» дей-
ствующего лица в драме быть не может.
94* Gild on (Remarks, 1709) говорит: «Эту сцену, как меня уве-
ряли, Шекспир написал в покойницкой или склепе среди ночи".
Пение петуха в Евангелии возвещает расторжение связи.
95* Dr. Onimus (по К. Р.) видит в этих словах самое краткое
и самое верное определение галлюцинации. То обстоятельство, что
Шекспир не ограничился галлюцинацией, потом подтвержденной
представлением, а так «размазал» (разработал) явление Тени,
показав ее зрителям и заставив Гамлета увидеть ее не только
«очами души», думается нам, служит достаточным опровержением
взгляда на Тень как на галлюцинацию Гамлета (см. брошюру АН.
Кремлева «О тени отца Гамлета и шекспировской трагедии»).
В Гамлете есть что-то сомнамбулическое.
96* Тен-Бринк так говорит об этом художественном приеме
Шекспира: «Все эти и подобные им приемы имеют следствием то,
что в нас не может возникать сомнение касательно действитель-
ности видимого и слышимого нами. Если приводится рассказ о
событии, при котором мы сами не присутствовали или в истин-
ность которого нам трудно поверить, хотя мы и были очевидцами
его, то автор никогда не преминет убедить нас в действительности
этого происшествия разными незначительными подробностями, о
которых вспоминают рассказывающие, а часто и тем, что расска-
зывающие противоречат друг другу в подобных мелочах». Приво-
дится эта сцена расспросов Гамлета о явлении Тени.
97* Эта предчувственность трагедии отмечается часто многими
критиками. Так, о предчувствиях Лаэрта и Полония говорит г-жа
Джемсон (она хорошо говорит о неизреченности любви Офелии:
«Любовь Офелии, которую она ни разу не выговаривает, подобна
тайне, скрытой ею от себя самой и долженствующей умереть тай-
ною в наших сердцах так же, как в ее собственном сердце»):
«Когда ее отец и брат находят нужным предостеречь ее просто-
душие, дать ей урок житейской мудрости... мы тогда уже чув-
ствуем, что все эти предостережения и уверения слишком поздни;
потому что с той самой минуты, когда является она среди мрач-
ного столкновения преступления, мести и сверхъестественных
ужасов, мы предчувствуем уже, какова должна быть судьба ее»,
98* В. Белинский называет этот монолог «слишком длинным

 
Комментарии	531
для его [Гамлета] положения и немного риторическим». Белин-
ский «оправдывает» Шекспира: «...но это не вина ни Шекспира,
ни Гамлета: это болезнь XVI века, характер которого, как говорит
Гизо, составляла гордость от множества познаний, недавно при-
обретенных, расточительнос