но не пугающая, а разрешающая, хоть и скорбная (час лириче-
ской резиньяции — ср. «Сумерки» Тютчева): «...вечер ясный: ни
день, ни ночь, ни мрак ни свет» (Лермонтов). В этот час — ни
день, ни ночь, а в утренние сумерки именно: и день и ночь.
В этот час заходящее солнце преломленными, косыми лучами ос-
вещает еще сгущающийся мрак, лучи умирают постепенно, тьма
надвигается: образуется промежуток полутьмы, час, когда время
застыло. Совсем не то предрассветные сумерки. Утро приходит
раньше, чем уходит ночь. В литературе нам неизвестно произве-
дение, отмечающее этот час; может быть, это объясняется его
медлительностью и неуловимостью. Только боговдохновенный про-

 
524	Л. С. Выготский. Психология искусства
рок — поэт Исайя отметил его в небольшом, но величайшем ли-
рическом отрывке, где в рыдающем оклике и удивительном отве-
те сторожа передана с потрясающей силой невыразимость
скорбной и необычной красоты и таинственности этого часа. Этот
отрывок как бы эпиграф ко всей трагедии — ее ночи и дню. При-
водим его в латинском переводе: Onus Duma. Ad me clamat ex
Seir — Gustos, quid de nocte? Gustos, quid de nocte? — Dixit custos:
Venit mane, et nox; si quaeritis, quaerite; convertimini venite» (Isaia,
XXI, vers. 11-12)*.
83 «...все в ней расплывается, двоится...».— Близкие образы со-
держались в замысле Гордона Крэга, восхищавшем Станислав-
ского: «Так, среди зловещего блеска золота, монументальных ар-
хитектурных построек изображается дворцовая жизнь, ставшая
Голгофой для Гамлета. Его личная духовная жизнь протекает в
другой атмосфере, окутанной мистикой. Ею проникнута с самого
поднятия занавеса вся первая картина. Таинственные углы, пере-
ходы, просветы, густые тени, блики лунного света, дворцовые
сторожевые военные посты... Световая игра темных и светлых
теней, образно передающих колебание Гамлета между жизнью и
смертью, чудесно передана на эскизе, который мне, как режис-
серу, не удалось перевести на сцену» (Станиславский К. С. Моя
жизнь в искусстве. Л., 1928, с. 591—593). Еще более сходна с об-
разами Выготского та атмосфера, которую видит в «Гамлете»
Ж.-Л. Барро: «Нет больше ни дня, ни ночи, ни солнца, ни луны,
ни радости, ни ненависти, ни вечера, ни утра. Наступают сумер-
ки, и сама природа, кажется, застыла в нерешительности: «Быть
или не быть?», завороженная печальным полумраком, вестником
. ночи. Как и в наше время, когда возникает сомнение, торжеству-
ет двойственность» (Барро Ж.-Л. Размышления о театре. М.,
1963, с. 154—155).
84* Смысл определения «трагедия трагедий» по аналогии с
толкованием В. В. Розанова смысла слов «песня песней» (преди-
словие к русскому переводу Эфроса).
85* «Ирвинг использовал черный цвет в «Гамлете»,— говорит
Оскар Уайльд (Уайльд О. Истина масок.— Полн. собр. соч, т. 3.
Спб., 1912).
86* Критика почти в один голос, несмотря на все различие
мнений, отмечает эту темноту и непостижимость, непонятность
пьесы. Гесснер говорит, что «Гамлет» — «трагедия масок» (взято
в текст). «Мы стоим перед Гамлетом и его трагедией»,— излагает
это мнение К. Фишер («Гамлет» Шекспира),— как бы перед за-
весой: мы все думаем, что за нею находится какой-то образ, по
под конец убеждаемся, что этот образ не что иное, как сама за-
веса». Мнение Берне о «флере» приведено в предисловии; Л. Бер-
не вообще удивительно отмечает общий тон пьесы. Говоря об этой
колонии духа Шекспира, где «день — только бессонная ночь», он
замечает: «...da ist alles mystisch». Da ist die Nachtseite, die weibliche
* «Пророчество о Думе.— Кричат мне с Сеира: сторож?
сколько ночи? сторож! сколько ночи! Сторож отвечает: прибли-
жается утро, но еще ночь. Если вы настоятельно спрашиваете,
то обратитесь и приходите» («Книга пророка Исайи», XXI, ст.
11-12).
 
Комментарии	525
Nairn des ebens, des Empfangende, Gebarende, da horen wir die
Wehen der Schopfung*. По его словам, «Гамлет — нечто несообраз-
ное, хуже чем смерть, еще не рожденное». Я привел мнение Гете
о «мрачной проблеме» и Шлегеля об «иррациональных уравнени-
ях». Баумгартд говорит о сложности фабулы «Гамлета», которая
содержит «длинный ряд разнообразных и неожиданных событий»
(цит. по К. Фишеру). «Трагедия «Гамлет» действительно похожа
на лабиринт»,—говорит К. Фишер. «Здесь в «Гамлете»,—говорит
Г. Брандес,— нет какого-либо общего смысла. Ясность не была тем
идеалом, который витал перед мысленным взором Шекспира.
Здесь мы видим достаточно загадок и самопротиворечий, но при-
влекательная сторона пьесы основывается не в малой степени на
ее темноте