рашной встречи!
Когда он будет в гневе или пьян,
В объятьях сна или нечистой неги,
В пылу азарта, с бранью на устах
Иль в помыслах о новом зле, с размаху
Руби его, чтоб он свалился в ад
Ногами вверх, весь черный от пороков.
Но мать меня звала.— Еще поцарствуй,
Отсрочка это лишь, а не лекарство.
Короля будто спасла молитва, продлила его болезнен-
ные дни — еще не пришло время, еще не исполнился
срок. Гамлет полон убийством, в его душе оно созрело,
налилось, как зрелый плод, оно готово сорваться; его ру-
ка поднята с занесенным мечом, наполнившей его сердце
страстью, меч должен упасть — Гамлет это чувствует, он
убеждает себя не убить королеву, он чувствует уже, что
он не в своей воле. Но — что удивительнее всего (это не
мотивировано в пьесе) — королева чувствует это:
Что ты задумал? Он меня заколет!
Не подходи! Спасите!
Это совершенно непонятное восклицание 120* — с чего она
взяла, что он хочет убить? Убийство, назревшее в душе
его, которого он сам боится, которое и его пугает своей
неясной, тревожной и неизбежной неотвратимостью, обо-
значилось уже ясно, отметилось, выступило наружу в его
лице, жестах, голосе — уже видимо королеве. Королева
в смертном испуге вскрикивает, за занавеской кричит
подслушивающий Полоний. Гамлет пронзает занавеску
мечом, ударяет через занавеску (как глубоко символич-
но — какая темнота действия, слепота) и убивает Поло-
ния.
Гамлет(обнажал шпагу)
Ах, так? Тут крысы? На пари — готово!
(Протыкает ковер)
Полоний(за ковром)
Убит! (Падает и умирает.)
Королева
Что ты наделал?
Гамлет
Разве там
Стоял король?
 
436	Л. С. Выготский. Психология искусства
Он еще не знает, совершивши уже; он спрашивает,
король ли это? Полное непонятной связанности, это
убийство потрясающе напоминает о тех нитях: ведь оно
вызвано той страстью, которая еще при декламации
актера поднялась в его душе, только направлялась им
не туда: «Тебя я спутал с кем-то поважнее...» В нем
есть что-то опасное, что-то убийственное в его иронии —
к Полонию и Гильденстерну и Розенкранцу — ведь она
убивает их.
Королева
Как ты жесток! Какое злодеянье!
Поистине это rash — безрассудно, безумно, безвольно.
Гамлет видит теперь в этом предопределенное событие,
себя он считает только орудием. Гибель его необходи-
ма — она входит в пантомиму трагедии.
Гамлет
О бедняке об этом сожалею.
Но, видно, так судили небеса,
Чтоб он был мной, а я был им наказан
И стал карающей рукой небес,
Я тело уберу и сам отвечу
За эту кровь. Еще раз добрый сон.
Из жалости я должен быть суровым.
Несчастья начались, готовьтесь к новым.
Гамлет уже (в первый раз) почувствовал глубоко тра-
гическую предопределенность своих поступков, их
«автоматизм» (орудие), и он уже почти готов: это
только начало — худшее впереди. Тут уже явное пред-
чувствие катастрофы. Сцена с матерью — потрясающей
силы. Гамлет сказал: «Я ей скажу без жалости всю
правду», — правда, королева говорит: «Твои слова как
острие кинжалов и режут слух». Здесь достигается выс-
шая напряженность силы, когда действенность слов-
кинжалов готова перейти в живую действенность и
убить королеву. Эти слова-кинжалы и есть в Гамлете
душевная линия гибели королевы в фабуле пьесы (как
есть вообще в его душе линия всей фабулы,—но об
этом дальше). Гамлет вонзает свои кинжалы с ужасной
силой: позор матери мучит его с самого начала не
меньше, если не больше, чем смерть отца, — с самого
начала измена матери, ее скорый брак занимают его.
Он знает, что это не расчетливость рассудка и не лю-
бовь — поступок королевы непонятен и немотивирован

 
Приложение	437
в пьесе: «Так какой же дьявол средь бела дня вас и
жмурки обыграл?»
Страшный позор, грех матери горит в сердце его,
как рана, — столько пламенного страдания в его словах.
Мистическая связь с матерью ее рожденного сына,
доведенной до пределов земной высоты страстью, вызы-
вает непонятной силой третье