ьных словах предупреждает:
Тень может заманить на край бездны, на вершину навис-
шего над ней утеса и там лишить его владычества над
разумом, ввергнуть в безумие: вот что может сделать
(и делает) Дух его душе. Одно место, одна бездна при-
водит в отчаяние каждого, кто услышит рев ее, ее под-
земный голос. Край, грань бездны, ее голос уже возбуж-
дают безумие, лишают власти над разумом. В ясном и
выпуклом до живописной рельефности образе рисуется
здесь то или смысл того, что сейчас произойдет с прин-
цем. Трудно представить себе высшую насыщенность ре-
альной картины символической «двусмысленностью», та-
инственностью, иносказанием. Глубоко важно отметить:
Горацио предсказывает, что Дух может Гамлета «лишить
рассудка и столкнуть в безумие».
Гамлет
Опять кивает.
Ступай! Иду!
М а р ц е л л
Не пустим.
Гамлет
Руки прочь!
Горацио
Опомнитесь! Не надо.
Гамлет
Это — голос
Моей судьбы, и, как Немейский лев,
Бросаюсь я вперед, себя не слыша.
Призрак манит.
Все манит он. Дорогу, господа!
(Вырывается от них.)
Я в духов превращу вас, только троньте!
Прочь, сказано! — Иди. Я за тобой.
Призрак и Гамлет уходят.
Здесь в последний раз схватывается Гамлет с прежней
жизнью, с прежним миром. В этой символической сцене
борьбы его с товарищами, боящимися, как бы он не пере-
ступил грани определенной, межи заповедной, последней
черты, отделяющей мир от бездны, безумие от рассудка,
в этой сцене удерживающих товарищей и попирающего
сопротивление, рвущего в борьбе охватывающие его руки
Гамлета сказывается с последней доступной искусству си-
лой сценического именно воплощения художественного
символа весь смысл его ухода «за черту», «за грань» и
последней борьбы. «Это голос моей судьбы» — это зовет
судьба, и он только следует за ней — «Я за тобой». В этих

 
400	Л. С. Выготский. Психология искусства
тревожно исступленных, все нарастающих и повторяю-
щихся вскриках слышится отчаявшаяся решимость идти,
следовать за судьбой, идти на ее зов, идти по ее манове-
нию — хоть на край бездны, хоть в безумие. Горацио
знает, что «призрак обезумил его».
Горацио
Теперь он весь во власти исступленья.
М а р ц е л л
Пойдем за ним. Так оставлять нельзя.
Горацио
Пойдемте позади. К чему все это?
М а р ц е л л
Какая-то в державе датской гниль.
Горацио
Наставь на путь нас, господи!
М а р ц е л л
Идемте.
Уходят.
И опять в исключительно художественном, лаконическом
и отрывочном разговоре, опять в отблесках, отзвуках вста-
ет с потрясающей силой яркости, как в эпиграфе к тра-
гедии, как тень, как отблеск всего смысла ее, ее неизре-
ченных глубин — и безумие муки Гамлета и безумие всей
трагедии. Гамлет и Тень ушли — где-то там происходит
слияние этих двух стремившихся друг к другу токов, ко-
торое и зажигает трагическое пламя всей пьесы,— там
завязывается трагедия, а здесь предварительно ее тень,
ее проекция — в обыденных словах и разговорах. Чувст-
вуется из этого одного разговора, что там завязывается
трагедия: Гамлет безумен, он в исступлении из-за при-
зрака. К чему все это приведет? Чем кончатся все это?
Уже предчувствие всего конца! Всей катастрофы! Чем
разрешится вся эта начинающаяся здесь трагедия? Что-то
подгнило в датском королевстве, и отец, передавая что-то
сыну, тем самым губит Данию, отдает ее, отдает (в фи-
нале ведь это так, по фабуле!), видим