я женщина.
И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед папы, а
ваш брат, Алексей Михайлович Малютин. Это случилось
прошлым летом, в деревне...
А через месяц после этого разговора казачий офицер,
некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ниче-
го общего с тем кругом, к которому принадлежала Оля
Мещерская, застрелил ее на платформе вокзала, среди

 
Приложение	333
большой толпы народа, только что прибывшей с поездом.
И невероятное, ошеломившее начальницу признание Оли
Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил
судебному следователю, что Мещерская завлекла его, бы-
ла с ним в связи, поклялась быть его женой, а на вокзале,
в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг ска-
зала ему, что она и не думала никогда любить его, что
все эти разговоры о браке — одно ее издевательство над
ним, и дала ему прочесть ту страничку своего дневника,
где говорилось о Малютине.
— Я пробежал эти строки, вышел на платформу, где
она гуляла, поджидая, пока я кончу читать, и выстрелил
в нее, — сказал офицер. — Дневник остался в кармане мо-
ей шинели, взгляните, что было записано в нем десятого
июля прошлого года.
И следователь прочел приблизительно следующее:
«Сейчас второй час ночи. Я крепко заснула, но тотчас
же проснулась... Нынче я стала женщиной! Папа, мама
и Толя, все уехали в город, я осталась одна. Я была так
счастлива, что одна, что не умею сказать! Я утром гуля-
ла одна в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я
одна во всем мире, и я думала так хорошо, как никогда
в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под
музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без
конца и буду так счастлива, как никто! Потом заснула
у папы в кабинете, а в четыре часа меня разбудила Катя,
сказала, что приехал Алексей Михайлович. Я ему очень
обрадовалась, мне было так приятно принять его и зани-
мать. Он приехал на паре своих вяток, очень красивых,
и они все время стояли у крыльца, но он остался, потому
что был дождь и ему хотелось, чтобы к вечеру просохло.
Он очень жалел, что не застал папу, был очень оживлен
и держал себя со мной кавалером, много шутил, что он
давно влюблен в меня. Когда мы гуляли перед чаем по
саду, была опять прелестная погода, солнце блестело че-
рез весь мокрый сад, хотя стало совсем холодно, и он вел
меня под руку и говорил, что он Фауст с Маргаритой.
Ему пятьдесят шесть лет, но он еще очень красив и
очень всегда хорошо одет,— мне не понравилось только,
что он приехал в крылатке,— весь пахнет английским
одеколоном, и глаза совсем молодые, черные, а борода
изящно разделена на две длинные части и совершенно
серебряная. За чаем мы сидели на стеклянной веранде, я

 
334	Л. С. Выготский. Психология искусства
почувствовала себя как будто нездоровой и прилегла на
тахту, а он курил, потом пересел ко мне, стал опять го-
ворить какие-то любезности, потом рассматривать и це-
ловать мою руку. Я закрыла лицо шелковым платком, и
он несколько раз поцеловал меня в губы через платок...
Я не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума,
я никогда не думала, что я такая! Теперь мне один вы-
ход... Я чувствую к нему такое отвращение, что не могу
пережить этого!..»
Город за эти апрельские дни стал чист, сух, камни
его побелели, и по ним легко, приятно идти. Каждое вос-
кресенье, после обедни, по Соборной улице, ведущей к
выезду из города, направляется маленькая женщина в
трауре, в черных лайковых перчатках, с зонтиком из чер-
ного дерева. Она минует пожарный двор, переходит по
шоссе грязную площадь, где много закопченных кузниц
и свежей дует полевой ветер; дальше, между мужским
монастырем и острогом, белеет облачный склон неба и
сереет весеннее поле, а потом, когда проберешься среди
луж под стеной монастыря и повернешь налево, увидишь
как бы большой низкий сад, обнесенный белой оградой,
над воротами которой написано Успение Божией Матери.
Маленькая женщина мелко крестится и привычно идет
по главной аллее. Дойдя до скамьи против дубового кре-
ста, она сидит, на ветру и на весеннем холоде, час, два,
пока совсем не зазябнут ее