| |
он убил Лаэрта и его — Гамле-
та. Об отце нет ни слова, зритель как бы забыл о нем
вовсе. Эту развязку «Гамлета» все считают совершенно
удивительной и непонятной, и почти все критики согла-
шаются в том, что даже это убийство все же оставляет
впечатление невыполненного долга или долга, выполнен-
ного совершенно случайно.
Казалось бы, пьеса все время была загадочной, по-
230 Л. С. Выготский. Психология искусства
тому что Гамлет не убивал короля; наконец убийство
совершилось, и, казалось бы, загадочность должна кон-
читься, но нет, она только что начинается. Мезьер совер-
шенно точно говорит: «Действительно, в последней сце-
не все возбуждает наше удивление, все неожиданно от
начала до конца». Казалось бы, мы всю пьесу ждали
только, чтобы Гамлет убил короля, наконец он убивает
его, откуда же снова наше удивление и непонимание?
«Последняя сцена драмы,— говорит Соколовский,— осно-
вана на коллизии случайностей, соединившихся так вне-
запно и неожиданно, что комментаторы с прежними
взглядами даже серьезно обвиняли Шекспира в неудач-
ном окончании драмы... Надо было придумать вмеша-
тельство именно какой-нибудь посторонней силы... Этот
удар был чисто случаен и напоминал, в руках Гамлета,
острое оружие, которое иногда дают в руки детям, управ-
ляя в то же время рукояткой...» (127, с. 42—43).
Берне правильно говорит, что Гамлет убивает короля
не только в отмщение за отца, но и за мать и за себя.
Джонсон упрекает Шекспира за то, что убийство коро-
ля происходит не по обдуманному плану, но как неожи-
данная случайность. Альфонсо говорит: «Король убит
не вследствие хорошо обдуманного намерения Гамлета
(благодаря ему он, может быть, никогда не был бы
убит), а благодаря событиям, независимым от воли
Гамлета». Что устанавливает рассмотрение этой основ-
ной линии интриги «Гамлета»? Мы видим, что и в своем
сценическом условном времени Шекспир подчеркивает
медлительность Гамлета, то затушевывает ее, оставляя
целые сцены без упоминания о стоящей перед ним зада-
че, то вдруг обнажает и открывает это в монологах
Гамлета так, что можно с совершенной точностью ска-
зать, что зритель воспринимает медлительность Гамлета
не постоянно, равномерно, а взрывами. Медлительность
эта затушевана — и вдруг взрыв монолога; зритель, ко-
гда оглядывается назад, особенно остро отмечает эту
медлительность, и затем действие опять тянется затуше-
ванно до нового взрыва. Таким образом, в сознании зри-
теля все время соединены две несоединимые идеи: с од-
ной стороны, он видит, что Гамлет должен отомстить,
он видит, что никакие ни внутренние, ни внешние причи-
ны не мешают Гамлету сделать это; больше того, автор
играет с его нетерпением, он заставляет его видеть во-
Анализ эстетической реакции 231
очию, когда меч Гамлета занесен над королем и затем
вдруг, совершенно неожиданно, опущен; а с другой сто-
роны, он видит, что Гамлет медлит, но он не понимает
причин этой медлительности и он все время видит, что
драма развивается в каком-то внутреннем противоре-
чии, когда перед ней все время ясно намечается цель, а
зритель ясно сознает те отклонения от пути, которые со-
вершает в своем развитии трагедия.
В таком построении сюжета мы вправе сейчас же
увидеть нашу кривую сюжетной формы. Наша фабула
развертывается по прямой линии, и если бы Гамлет
убил короля сейчас же после разоблачений тени, он бы
прошел эти две точки по кратчайшему расстоянию. Но
автор поступает иначе: он все время заставляет нас с
совершенной ясностью сознавать ту прямую линию, по
которой должно было бы идти действие, для того чтобы
мы могли острее ощутить те уклоны и петли, которые
оно описывает на самом деле.
Таким образом, и здесь мы видим, что задача сюже-
та заключается как бы в том, чтобы отклонить фабулу
от прямого пути, заставить ее пойти кривыми путями, и,
может быть, здесь, в самой этой кривизне развития дей-
ствия, мы найдем те нужные для трагедии сцепления
фактов, ради которых пьеса описывает свою кривую ор-
биту.
Для того чтобы понять это, надо опять обратиться к
синтезу, к физиологии трагедии, на
|
|
