ить короля, а разоблачить его, доказать всем его ви-
новность и только после этого покарать. Доводов можно
найти много для защиты такого мнения, но столь же
большое количество доводов, взятых из трагедии, легко
опровергают и это мнение. Эти критики не замечают двух
основных вещей, которые заставляют их жестоко за-
блуждаться: их первая ошибка сводится к тому, что та-
кой формулировки задачи, стоящей перед Гамлетом, мы
нигде в трагедии ни прямо, ни косвенно не находим. Эти
критики присочиняют за Шекспира новые усложняющие
дело задачи и опять-таки пользуются доводами от здра-
вого смысла и житейской правдоподобности больше, чем
эстетики трагического. Их вторая ошибка в том, что они
пропускают мимо глаз огромное количество сцен и моно-
логов, из которых для нас совершенно ясным становится,
что Гамлет сам сознает субъективный характер своей

 
Анализ эстетической реакции	207
медлительности, что он не понимает, что заставляет его
медлить, что он приводит несколько совершенно различ-
ных причин для этого и что ни одна из них не может вы-
держать тягости служить подпорой для объяснения все-
го действия.
И та и другая группы критиков согласны в том, что
эта трагедия в высокой степени загадочна, и уже одно
это признание совершенно лишает силы убедительности
все их доводы.
Ведь если их соображения правильны, то следовало
бы ожидать, что никакой загадки в трагедии не будет.
Какая же загадочность, если Шекспир заведомо хочет
изобразить колеблющегося и нерешительного человека.
Ведь мы тогда с самого начала видели бы и понимали,
что имеем медлительность вследствие колебания. Плоха
была бы пьеса на тему о безволии, если бы самое это
безволие скрывалось в ней под загадкой и если правы
были бы критики второго направления, что трудность
заключается во внешних препятствиях; тогда надо было
бы сказать, что Гамлет — это какая-то драматургическая
ошибка Шекспира, потому что эту борьбу с внешними
препятствиями, которая составляет истинный смысл тра-
гедии, Шекспир не сумел представить отчетливо и ясно,
и она тоже скрывается под загадкой. Критики пытаются
разрешить загадку Гамлета, привнося нечто со стороны,
извне, какие-нибудь соображения и мысли, которые не
даны в самой трагедии, и подходят к этой трагедии, как
к казусному случаю жизни, который непременно должен
быть растолкован в плане здравого смысла. По прекрас-
ному выражению Берне, на картину наброшен флер, мы
пытаемся поднять этот флер, чтобы разглядеть картину;
оказывается, что флер нарисован на самой картине. И это
совершенно верно. Очень легко показать, что загадка
нарисована в самой трагедии, что трагедия умышленно
построена как загадка, что ее надо осмыслить и понять
как загадку, неподдающуюся логическому растолкова-
нию, и если критики хотят снять загадку с трагедии, то
они лишают самую трагедию ее существенной части.
Остановимся на самой загадочности пьесы. Критика
почти в один голос, несмотря на все различие мнений,
отмечает эту темноту и непостижимость, непонятность
пьесы. Гесснер говорит, что «Гамлет» — трагедия масок.
Мы стоим перед Гамлетом и его трагедией, как изла-

 
208	Л. С. Выготский. Психология искусства
гает это мнение Куно Фишер, как бы перед завесой. Мы
все думаем, что за ней находится какой-то образ, но
под конец убеждаемся, что этот образ не что иное, как
сама завеса. По словам Берне, Гамлет — это нечто не-
сообразное, хуже, чем смерть, еще не рожденное. Гёте
говорил о мрачной проблеме по поводу этой трагедии.
Шлегель приравнивал ее к иррациональному уравне-
нию, Баумгардт говорит о сложности фабулы, которая
содержит длинный ряд разнообразных и неожиданных
событий. «Трагедия «Гамлет» действительно похожа на
лабиринт», — соглашается Куно Фишер. «В «Гамлете»,—
говорит Г. Брандес, — над пьесой не витает «общий
смысл» или идея целого. Определенность не была тем
идеалом, который носился перед гл