участниками и лидерами в выборе наиболее важных эпизодов для группового 
восприятия в целом.
В следующий раз я столкнулся с разногласиями между \ восприятием пациента и 
терапевта при проведении неофициального опыта, состоящего в том, что мы с моей 
пациенткой записали краткое изложение каждого психиатрического сеанса. У этого 
опыта была любопытная предыстория. Пациентка, Джинни, весьма талантливая 
писательница с богатым воображением, страдала не только из-за серьезного 
творческого кризиса, но и просто кризиса самовыражения во всех областях. 
Годовое посещение моей терапевтической группы практически не принесло никаких 
результатов: она почти не раскрыла себя, дала знать слишком мало о себе другим 
людям и идеализировала меня так сильно, что искренний контакт был бы просто 
невозможен. Затем, когда Джинни была вынуждена оставить группу по финансовым 
причинам, я предложил ей необычный эксперимент. Я выразил готовность 
встретиться с ней индивидуально, но с условием, что вместо оплаты она напишет 
не ограниченное какими-либо рамками откровенное изложение каждого 
терапевтического сеанса и отразит в нем все те чувства и мысли, которые она не 
высказала во время нашей встречи. Я, со своей стороны, решил делать то же самое 
и предложил, чтобы мы совместно передавали наши запечатанные еженедельные 
отчеты моему секретарю и каждые несколько месяцев могли бы читать записи друг 
друга.
Делая подобное предложение, я преследовал совершенно конкретные цели. Я 
надеялся, что письменное задание может не только высвободить процесс письма 
моей пациентки, но и заставит ее чувствовать себя более раскованно во время 
сеансов. Наверное, я ожидал, что чтение моих записей поможет улучшить наши 
взаимоотношения. Я намеревался сочинять искренние письма, передавая мои 
собственные ощущения в течение сеанса: мои радости, разочарования, факторы, 
отвлекающие мое внимание. Вероятно, если бы Джинни представила меня в более 
реалистичном свете, она идеализировала бы меня гораздо меньше и смогла 
относиться ко мне просто по-человечески.
(В качестве отступления от темы, не имеющей отношения к данной дискуссии об 
эмпатии, я хотел бы добавить, что этот опыт произошел в то время, когда я сам 
пытался раскрыться в качестве писателя и, предлагая сочинять параллельно с моим 
пациентом, заботился о своих собственных интересах: это необычное письменное 
упражнение давало шанс разбить мои профессиональные оковы, освободить мой голос,
 написав все то, что пришло мне в голову сразу же по прошествии каждого сеанса.
)
Обмен записями каждые несколько месяцев стал для меня опытом, подобным 
«Расёмону»: хотя мы проводили этот сеанс вместе, мы воспринимали и помнили его 
совершенно по-разному. Например, мы разбирали разные эпизоды сеанса. Мои 
элегантные и блестящие интерпретации? Она никогда их даже не слышала. Вместо 
этого она придавала огромное значение мельчайшим деталям, которые я практически 
не замечал: моим комплиментам по поводу ее одежды, внешнего вида или творчества,
 моим неловким извинениям за опоздание на несколько минут, моему смеху над ее 
шутками и тому, как я поддразнивал ее во время ролевой игры.[4]
Все эти опыты научили меня не предполагать, что мы с пациентом одинаково 
воспринимаем все, что происходит, в течение этого часа. Когда пациенты говорят 
о чувствах, испытываемых ими на предыдущем сеансе, я считаю себя обязанным 
спросить об их переживаниях и почти всегда узнаю для себя что-то новое и 
неожиданное. Сочувствие настолько становится частью нашей повседневной жизни — 
популярные певцы исполняют банальные песенки о том, что значит быть в шкуре 
другого, — что мы склонны забывать о сложности этого процесса. В 
действительности невероятно трудно узнать, что испытывает другой человек; 
слишком часто мы переносим наши собственные чувства на другого.
Обучая студентов сочувствию, Эрих Фромм часто цитировал сентенцию Теренция 
двухтысячелетней давности: «Я человек — и ничто человеческое мне не чуждо» — и 
призывал нас быть искренними с той частью нас самих, которая соотносится с 
каким-либо поступком или фантазией, предложенными пациентами, неважно, 
насколько ужасными, жестокими, похотливыми, мазохистскими или садистскими они 
ни были бы. Если мы не делаем этого, он советовал нам проанализировать, почему 
мы приняли решение спрятать эту часть себя.
Конечно, знание прошлого пациента в большой степени увеличивает нашу 
возможность взглянуть из окна пациента. Если, например, пациенты пережили 
длительную серию утрат, в дальнейшем они будут воспринимать мир через призму 
этих утрат. В частности, они могут сопротивляться вашему влиянию или не 
позволить вам стать слишком близкими, боясь пережить еще одну потерю. Поэтому 
исследование прошлого может оказаться существенным даже не для понимания 
причинной связи, но просто потому, что это позволит нам осторожно проявлять 
свою эмпатию.
Глава 7. Учите эмпатии 
Осторожная эмпатия — это существенная черта не только для терапевта, но и для 
пациентов, и мы обязаны помочь пациентам развить эмпатию по отношению к другим 
людям. Помните, что наши пациенты обычно приходят к нам из-за неуспешности в 
создании и поддержании межличностных отношений, которые бы приносили им радость.
 Многим не удается проникнуться чувствами и ощущениями других.
Я убежден, что модель «здесь-и-сейчас» предоставляет терапевтам удобную 
возможность для того, чтобы помочь пациентам развить эмпатию. Стратегия 
достаточно прямолинейна: помогайте пациентам испытывать эмпатию вместе с вами, 
и они автоматически перенесут ее на других важных людей в своей жизни. Довольно 
часто терапевты интересуются, как, по мнению пациента, то или иное его 
заявление или действие может повлиять на других. Я просто предлагаю, чтобы сам