руководствуюсь этим образом.
Поддержка может включать и замечания о внешнем виде: какой-то предмет одежды, 
отдохнувшее загорелое лицо, новая прическа. Если пациент не может избавиться от 
мыслей о своей физической непривлекательности, я убежден, что по-человечески 
верно сказать (если кто-либо чувствует себя таким образом), что, на ваш взгляд, 
вы находите его/ее привлекательным/ой, и поинтересоваться о происхождении мифа 
о его/ее непривлекательности.
В одной истории о психотерапии из моей книги «Мамочка и смысл жизни» мой 
протагонист, доктор Эрнест Лэш загнан в угол исключительно привлекательной 
пациенткой, которая докучает ему откровенными вопросами:
«Нравлюсь ли я мужчинам? А вам? Если бы вы не были моим терапевтом, могли бы вы 
сблизиться со мной?» Это и есть самые кошмарные вопросы — вопросы, которых 
терапевты боятся больше всех других. Именно опасение услышать нечто подобное 
является причиной того, что терапевты слишком мало рассказывают о себе. Но я 
убежден, что этот страх необоснован. Если вы печетесь об интересах самого 
пациента, почему бы просто не сказать, как говорит мой вымышленный персонаж: 
«Если бы все было иначе, мы бы встретились в другом мире, я был бы холост, я не 
был бы психиатром, тогда — да, я бы нашел вас очень привлекательной и уверен, 
что попытался бы узнать вас лучше». В чем же риск? На мой взгляд, подобная 
откровенность только увеличивает веру пациента в вас и в сам процесс терапии. 
Конечно, это не устраняет другие виды проблемных расспросов — например, 
мотивация пациента, или расчет времени (стандартный вопрос «почему сейчас?»), 
или же чрезмерная озабоченность чувственностью, или похотливость — которые 
могут скрывать и более значительные проблемы.
Глава 6. Эмпатия: взгляд из окна пациента 
Странным образом некоторые фразы или события остаются в памяти и даже со 
временем дают утешение или наставление. Десятилетия назад я принимал пациентку 
с раком груди. Во времена своей молодости она находилась в долгой, мучительной 
борьбе со своим тираническим отцом. Стремясь к примирению, к новому свежему 
началу в их отношениях, она с нетерпением ждала, когда отец повезет ее в 
колледж на машине — тогда она могла бы побыть с ним наедине в течение 
нескольких часов. Но столь долго ожидаемая поездка обернулась катастрофой: ее 
отец был в своем репертуаре, долго ворча по поводу отвратительной, заваленной 
мусором речушки в стороне от дороги. Она же, с другой стороны, не видела 
никакого мусора в этом прекрасном чистом сельском потоке. Она не нашлась, что 
ответить, и, в конце концов, погрузившись в молчание, они провели остаток пути, 
не глядя друг на друга.
Позже, она ехала той же самой дорогой одна и была поражена, заметив, что там 
было две реки — по одной на каждой стороне дороги. «На этот раз я вела машину,
 — сказала она печально, — и река, которую я видела из окна со стороны водителя,
 была именно такой безобразной и загрязненной, какой ее описал мой отец». Но к 
тому времени, когда она научилась видеть мир из окна своего отца, было слишком 
поздно — он уже скончался.
Эта история запомнилась мне, и во многих случаях я повторял себе и моим 
студентам: «Смотрите из окна другого. Попытайтесь увидеть мир таким, каким его 
видит ваш пациент». Женщина, поведавшая мне об этом случае, умерла через 
некоторое время от рака груди, и я сожалею, что не могу рассказать ей, сколь 
полезной была ее история для меня, моих студентов и многих пациентов в течение 
многих лет.
Пятьдесят лет назад Карл Роджерс охарактеризовал «осторожную эмпатию» как одну 
из трех наиболее значимых черт профессионального терапевта (вместе с 
«безоговорочным позитивным расположением» и «искренностью») и положил начало 
области психотерапевтического исследования, которое в конечном счете привело к 
четкому доказательству практической эффективности сочувствия.
Процесс терапии улучшается, если терапевт осторожно проникает в мир пациента. 
Пациенты получают пользу от самого опыта полного исследования и полного 
понимания. Так, для нас важно оценить, как именно наш пациент воспринимает 
прошлое, настоящее и будущее. Я считаю обязательным для себя неоднократно 
резюмировать мои наблюдения. Например:
«Боб, вот что я понимаю, когда думаю о ваших взаимоотношениях с Мэри. Вы 
говорите, что убеждены в вашей с ней несовместимости, что вы очень хотели бы 
расстаться с ней, что вас утомляет ее общество и вы избегаете проводить наедине 
с ней целые вечера. Но сейчас, когда она сама поступила так, как вы хотели, и 
оставила вас, вы снова мечтаете о ней. Мне кажется, я слышу, как вы говорите, 
что не желаете быть с ней, но не можете примириться с мыслью, что она не будет 
доступна тогда, когда может понадобиться вам. Я прав?»
Осторожная эмпатия имеет особое значение в состоянии «здесь-и-сейчас» 
терапевтического сеанса. Помните, что пациенты воспринимают терапевтические 
сеансы совсем иначе, нежели психиатры. Снова и снова терапевты, даже самые 
опытные, бывают поражены, столкнувшись с этим феноменом. Иногда один из моих 
пациентов в начале сеанса описывает свою сильную эмоциональную реакцию на 
что-то, произошедшее на предыдущем сеансе, и меня это абсолютно сбивает с 
толку: я никак не могу представить себе, что же вызвало у него столь сильный 
ответ.
Такие серьезные различия между видением пациента и психиатра впервые были 
замечены мной годы назад, в процессе исследования ощущений целого ряда людей 
при групповой психиатрии. Я попросил членов группы заполнить вопросник, в 
котором бы они определили решающие эпизоды каждой встречи. Описываемые яркие и 
разнообразные эпизоды сильно отличались от ключевых моментов каждой встречи, 
фиксируемых лидерами групп. Аналогичное различие существовало также между