развести костер на месте для стоянки».
Пациент, суровый и неинтроспективный сорокалетний мужчина, долго сопротивлялся 
терапии и согласился проконсультироваться со мной, только когда его жена 
пригрозила бросить его, если он не изменится. Его сон, очевидно, был навеян 
началом терапии, которая часто изображается в снах как поездка или путешествие. 
Он чувствовал, что не готов к терапевтическому предприятию, потому что вещи, 
которые были ему необходимы, лежали в подвале (то есть в глубинах, его 
бессознательном). А добраться туда очень сложно и страшно (лестница в темноте 
ужасна и неустойчива). Более того, он сопротивляется терапевтическому 
предприятию: ведь он восхищается ящерицами, которые не изменились за сто 
миллионов лет. Или, может быть, он двойственно настроен по отношению к 
изменению — его машина сомнительного радужного цвета, но он не может найти ее.
Моя задача на открывающих терапию сеансах. Помочь ему заняться терапией и 
преодолеть свое сопротивление. Потому я сконцентрировался только на тех 
составных частях сна, которые имели отношение к началу терапии: символ 
путешествия, его чувство неподготовленности и несоответствия требованиям, 
темная неустойчивая лестница, спуск, ящерица. Я намеренно не спрашивал о других 
аспектах сна: его жена и его трудности в общении с ней и ее родителями, которые,
 превратившись в пигмеев, зажгли костер на месте стоянки. Дело не в том, что 
эти аспекты не были существенными: на последующих сеансах нам предстояло 
потратить значительное время, изучая его отношения с женой и родителями, — но 
на втором сеансе терапии перед нами стояли другие проблемы, которые нужно было 
разрешить немедленно.
Этот сон, между прочим, иллюстрирует важный аспект понимания феномена, который 
Фрейд описал в «Интерпретации снов». Заметьте, что сон имеет дело с несколькими 
абстрактными идеями — началом психотерапии, страхом изучения личного 
бессознательного, чувством несоответствия, неуверенностью в том, что перемены 
необходимы. Однако сны (за исключением редко встречающегося слухового опыта) 
представляют собой визуальные феномены, и отдел сознания, отвечающий за 
производство снов, должен найти способ превратить абстрактные идеи в визуальную 
форму (путешествие, неустойчивая лестница, спускающаяся в подвал, ящерица, 
машина всех цветов радуги).
Другой клинический пример. Сорокапятилетний мужчина, находящийся в глубоком 
горе после того, как за четыре года до этого скончалась его жена, очень часто 
видел сны и рассказывал долгие, сложные и захватывающие истории в течение 
каждого сеанса. Требовалась сортировка: время не позволяло исследовать все сны. 
И мне приходилось выбирать только те, что могли облегчить нашу работу над 
хроническим патологическим горем. Рассмотрим два таких сна:
«Я находился в моем летнем доме, и моя жена тоже была там, но очень смутно — 
просто присутствие на заднем плане. У дома была крыша иного рода, дерновая 
крыша, из которой рос высокий кипарис — прекрасное дерево, однако из-за того, 
что оно угрожало всему дому, мне пришлось срубить его».
«Я был дома и чинил крышу, делая что-то вроде украшения на ней, когда я 
почувствовал сильное землетрясение и увидел силуэт города, сотрясающегося вдали.
 Я увидел, как упали два близнеца-небоскреба».
Эти сны, очевидно, относились к его горю: его ассоциации с «дерном», так же как 
и с «украшением» крыши, соотносились с могилой и надгробной плитой его жены. 
Это достаточно обычное явление, когда жизнь предстает в снах в качестве дома. 
Смерть его жены и его нескончаемое горе символизировал кипарис, который угрожал 
всему дому и который потому следовало срубить. Во втором сне смерть его жены 
представлена как землетрясение, разрушавшее два близнеца-небоскреба: 
супружескую пару. (Этот сон, к слову сказать, случился за годы до 
террористического нападения на Всемирный торговый центр.) В терапии мы очень 
долго работали над проблемой примирения с тем, что завершилось его супружество, 
в котором он прожил долгие годы, что его жена действительно умерла и что он 
должен выкинуть это из головы, постепенно отделиться от своей жены и изменить 
свою жизнь. Помощь, предоставленная его снами, оказалась очень действенной в 
процессе терапии — они показывали ему, что пришло время свалить дерево и 
обратить свое внимание на живых.
Иногда сон пациента содержит образы столь сильные, столь определенные, 
включающие так много пластов значения, что они врезаются в мою память, и я 
обращаюсь к ним снова и снова в течение последующего курса терапии.
Например:
«Я стояла на веранде своего дома, глядя в окно на отца, сидящего за столом. Я 
вошла внутрь и попросила у него денег на бензин. Он полез в карман и, 
протягивая мне пачку банкнот, указал на мою сумочку. Я открыла кошелек и 
обнаружила, что он уже доверху забит деньгами. Затем я сказала, что мой 
бензобак пуст, а он вышел к машине и показал на счетчик, говорящий, что 
бензобак полон».
Самая главная тема этого сна заключалась в противопоставлении пустоты и полноты.
 Пациентка хотела получить что-то от своего отца (и от меня, так как комната во 
сне по форме сильно напоминала мой кабинет). Но она не могла понять, чего 
именно. Она просила денег и бензина, но ее кошелек был набит деньгами, а 
бензобак полон. Сон демонстрировал охватывающее ее чувство пустоты, как и ее 
веру в то, что у меня была сила заполнить ее, если бы она только смогла задать 
верный вопрос. Потому она настойчиво требовала от меня самых разных вещей: 
комплиментов, уточнений, специального лечения, подарков на дни рождения — 
только чтобы знать, что я ценю ее выше остальных. Моя задача в терапии состояла 
в том, чтобы перенаправить ее внимание от получения даров на богатство ее 
собственных внутренних ресурсов.