результате многолетней работы с людьми, перенесшими утрату, я стал аккуратно 
относиться к эффекту и силе реакции на годовщины. Многие люди, пережившие 
утрату, чувствовали, как на них накатывают волны отчаяния, которые совпадают с 
датами кончины их супругов: например, датой определенного диагноза, смертью или 
похоронами. Не так уж редко пациент сознательно не отдает себе отчета в точных 
датах — феномен, всегда казавшийся мне убедительным доказательством, если 
таковое требуется, влияния бессознательного на сознательные мысли и чувства. 
Такие реакции на годовщины могут не ослабевать в течение многих лет, даже 
десятилетий. В профессиональной литературе содержится много удивительных 
исследований, документирующих реакцию на годовщины, такие, как повышенный 
процент психиатрической госпитализации людей, реагирующих на годовщины смерти 
родителей пусть даже десятилетия спустя.
Некоторые знаменательные даты дают простор для терапевтического опроса самыми 
разными способами. Дни рождения, особенно значительные дни рождения, могут 
стать открытым окном для экзистенциальных тревог и привести к более 
внимательному созерцанию жизненного цикла. В зрелом возрасте празднования дней 
рождения всегда, как мне кажется, представляются сладко-горькими событиями, 
подразумевающими скрытую жалобу. На некоторых влияют дни рождения, которые 
знаменуют собой то, что они пережили своих родителей. Даты ухода на пенсию, 
годовщины свадьбы или развода и многие другие памятные дни говорят индивиду о 
неумолимом беге времени и быстротечности жизни.
Глава 66. Никогда не пренебрегайте «терапевтическим волнением» 
Хотя я всегда подчеркиваю, что психотерапия — это созидательный и спонтанный 
процесс, очерченный уникальным стилем каждого практикующего врача и 
приспособленный для каждого пациента, — некоторые универсальные правила 
все-таки существуют. Одним из таких правил является непременное изучение 
относящейся к сеансу тревоги. Если пациент ощущает тревогу во время сеанса, 
после сеанса (по дороге домой или позже, размышляя об этом сеансе) или в 
процессе подготовки к следующему сеансу, я считаю обязательным для себя уделить 
внимание этой тревоге.
Хотя иногда тревога может возникать из-за содержания терапевтической беседы, в 
большинстве случаев она является результатом процесса — чувств, связанных с 
отношениями между пациентом и терапевтом.
Например, один пациент рассказал, что ощутил тревогу, входя в мой кабинет:
«Почему? Что заставляет вас тревожиться по приходу сюда?» — спросил я.
«Я испуган. Я чувствую, что здесь я словно качусь по тонкому льду».
«А что равнозначно тому, чтобы провалиться под лед, в нашей терапии?»[8]
«Что вы устанете от моих жалоб и нытья и не захотите увидеться со мной снова».
«Это, наверное, здорово все для вас усложняет. Я заставляю вас выражать все 
терзающие вас мысли. Это само по себе тяжело, но вы добавляете еще кое-что — вы 
должны еще и думать о том, как бы не обременить или не разочаровать меня».
Или другая пациентка:
«Я не хотела приходить сегодня. Всю неделю я была так огорчена тем, что вы 
сказали мне, когда я взяла салфетку».
«Что же такого я сказал?»
«Что вы сыты по горло моими жалобами и тем, что я не принимаю вашу помощь».
«Я помню, что сказал нечто совершенно другое. Вы плакали и, желая утешить вас, 
я потянулся, чтобы предложить вам бумажный платок. Я был поражен тем, как 
быстро вы рванулись, чтобы взять его самой — как если бы вы избегали принять 
что-то от меня, — и пытался подтолкнуть вас к изучению ваших чувств о неприятии 
моей помощи. Но это никоим образом не осуждение или выражение «сыт вами по 
горло».
«У меня действительно есть некоторые проблемы с принятием помощи от вас. Я 
думаю о том, что количество заботы у вас ограничено — только сто очков, — и я 
не хочу использовать все».
Если у пациента развивается тревога во время сеанса, я превращаюсь в детектива 
и, заручившись поддержкой пациента, стремлюсь досконально определить, когда 
именно возникло ощущение дискомфорта. Ведь волнение не падает на нас 
произвольно, как дождь, оно вполне объяснимо; у него есть свои причины, которые 
могут быть обнаружены (а потому предупреждены и контролируемы).
Подчас, когда я подозреваю, что возможна замедленная реакция на события этого 
часа, то в конце сеанса предлагаю мысленный эксперимент, включающий проекцию на 
будущее:
«У нас еще есть несколько минут. Но интересно, если вы откинетесь на спинку 
стула, закроете глаза и представите, что сеанс закончен, а вы направляетесь 
домой, о чем вы будете думать или что будете чувствовать? Как вы оцениваете наш 
сегодняшний сеанс? Какие чувства вы будете испытывать в отношении меня или 
нашего сегодняшнего общения?»
Глава 67. Доктор, избавьте меня от тревоги 
Если пациент отягощен тревогой и просит или даже умоляет ее облегчить, я часто 
нахожу полезным спросить: «Скажите, что было бы наилучшим ответом для вас? Что 
в точности я должен произнести, чтобы вы почувствовали себя лучше?» В этот 
момент, конечно же, я обращаюсь не к рацио, скорее к детской части пациента, и 
интересуюсь не-цензурированными свободными ассоциациями.
На подобный вопрос одна из пациенток ответила так: «Я хочу, чтобы вы сказали 
мне, что я самая прекрасная, самая совершенная девочка в мире». Затем я 
произнес в точности то, что она просила, и мы вместе изучили успокаивающий 
эффект моих слов так же, как и другие ее чувства: неловкость за детские желания,
 сильное раздражение, что она должна подсказать мне, что говорить. Это 
упражнение в самоуспокоении порождает некий парадокс: своей просьбой произнести