Другой пациент, пребывающий в глубоком горе, так часто рассказывал об эффекте 
присутствия и фотографиях своей жены, что я предложил посетить его дом. Я нашел 
его заполненным материальными напоминаниями о его жене, включая и стоящий в 
центре гостиной старый протертый диван, на котором она скончалась. Стены были 
усеяны ее фотографиями — либо сделанными ею, либо теми, на которых она была 
запечатлена, — и книжными шкафами, заполненными ее книгами. Самое главное: в 
этом доме было столь мало от него — его вкуса, его интересов, его настроения! 
Посещение оказалось очень значительным для пациента в том, что касалось 
процесса — ведь я заботился о нем достаточно, чтобы выйти из своего кабинета, — 
и возвестило об этапе принципиальных изменений, так как пациент объявил, что 
ему нужна моя помощь в изменении дома. Вместе мы проработали схему и подход к 
ряду изменений в доме, которые одновременно облегчали и отражали прогресс 
работы над горем.
Другие же демонстрировали столь мало заботы о самих себе, словно не заслуживали 
ни красоты, ни удобства. Один пациент, к моему великому удивлению, оказался 
тезавратором сотен старых журналов и телефонных книг, кучами разбросанных по 
всему дому — факт, о котором я бы никогда не узнал иным образом. Пациентка 
одного из моих студентов, которая также была тезавратором, в конце концов, 
после двух лет терапии согласилась на посещение терапевта с такими словами: «Вы 
должны пообещать мне, что не будете кричать». Ее замечание свидетельствует о 
том, что разрешение на посещение стало сигналом, показывающим, что она искренне 
начала процесс изменения.
Домашние визиты являются значительными событиями, и я не намереваюсь утверждать,
 что начинающие терапевты легко предпринимают такой шаг. Сначала нужно 
создавать границы и уважать их, но когда того требует ситуация, мы должны быть 
готовы к тому, чтобы легко приспосабливаться, быть созидательными и 
индивидуализированными в предлагаемой нами терапии. С другой стороны, однако, 
интересно, почему традиция домашнего посещения, столь распространенная в 
здравоохранении, сейчас кажется дерзкой и рискованной. Я рад, что происходят 
изменения — начиная с семейных терапевтов, которые гораздо чаще назначают 
сеансы в домах своих пациентов.
Глава 59. Не придавайте объяснениям слишком большого значения 
В вышеописанном эксперименте, когда мы с пациенткой записывали наши взгляды на 
каждый терапевтический сеанс, я узнал, что мы помнили и оценивали разные 
аспекты этого процесса. Я дорожил моими интеллектуальными объяснениями, а на 
нее они не оказывали никакого влияния. Она же ценила мельчайшие личные действия,
 относящиеся к нашим взаимоотношениям. Большинство из опубликованных рассказов 
о психотерапии «из первых рук» указывают на некоторое противоречие: терапевты 
придают гораздо большее значение интерпретации и инсайтам, чем пациенты. Мы, 
терапевты, слишком переоцениваем содержание интеллектуальной охоты за 
сокровищами; так случилось с самого начала, когда Фрейд привел нас к неудачному 
старту двумя своими притягательными, но обманчивыми метафорами.
Первая состояла в образе терапевта-археолога, кропотливо чистящего щеткой пыль 
погребенных воспоминаний с тем, чтобы открыть правду — что же на самом деле 
происходило в юные годы пациента: изначальные травмы, изначальное место, 
базовые события. Вторая метафора — это образ «головоломки». Нужно найти только 
последний утраченный фрагмент, полагал Фрейд, и тогда вся «головоломка» будет 
разгадана. Многие его истории дел читаются как тайны, и читатели настойчиво 
продвигаются вперед, предвидя колоритную развязку, в которой все загадки найдут 
свое разрешение.
Естественно, наш энтузиазм в интеллектуальной охоте передается нашим пациентам, 
и мы наблюдаем или представляем их озарения, вызванные нашими интерпретациями. 
Ницше писал: «Мы даже представляем, как выражение лица того, с кем мы 
разговариваем, совпадает с блестящей мыслью, которую, как нам кажется, мы 
высказали». Фрейд безболезненно скрыл свой энтузиазм в отношении 
интеллектуальных решений. Не один из его бывших пациентов описывал привычку 
Фрейда подходить к коробке «победных сигар», дабы отметить особенно 
проницательную интерпретацию. И популярные средства массовой информации в 
течение длительного времени представляли этот ошибочный взгляд на терапию 
общественности. Голливуд достаточно характерно изображает психотерапевтов, 
которые преодолевают многие препятствия, следуют по неверным следам, 
преодолевают похоть и опасности, чтобы прийти, в конце концов, к невероятно 
проясняющему и спасительному инсайту.
Я не хочу сказать, что интеллектуальное предприятие не имеет никакого значения. 
Как раз напротив, но вовсе не потому, почему мы думаем. Мы желаем удобства 
абсолютной истины, ибо не в состоянии вынести безысходного отчаяния 
непостоянной действительности. По словам Ницше: «Истина — иллюзия, без которой 
некоторые виды просто не выжили бы». Миропомазанные, какими мы являемся, с 
врожденной необходимостью искать решения, наполняться гештальтом, мы цепко 
держимся за веру в то, что объяснение, некое объяснение, в принципе, возможно. 
Оно делает мир приемлемым, помазывая нас неким чувством контроля и власти.
Но имеет значение не содержание интеллектуального сокровища, но сама охота, 
которая сопряжена с задачей совершенной терапии, предлагающей нечто каждому 
участнику: пациенты наслаждаются вниманием, уделяемым самому подробному 
описанию их жизни, а терапевт очарован процессом решения загадки чьей-либо 
жизни. Красота этого состоит в том, что процесс охоты держит пациента и 
терапевта тесно связанными, пока прорастает настоящий фактор изменения — 
терапевтические отношения.
На практике невероятная сложность лежит в звене между интеллектуальным проектом