от Петропавла -- и ему пришлось зайти с другой стороны, чтобы еще 
раз прочесть написанное: КАТОК СОЗНАНИЯ... Но теперь получалось, что все 
стрелки указывают в направлениях, прямо противоположных первоначальным.
Он сел на лед и задумался. Безразлично, куда идти: никакой выбор не будет 
правильным. Но почему, почему же так? И есть ли вообще надежда выбраться из 
этой местности, где в полном беспорядке чередуются леса, моря, ледяные пустыни 
и где обитают бредовые существа, вызывающие только самые смутные представления 
о виденном и слышанном и во всякой критической ситуации, словно волшебным щитом,
 прикрывающиеся искусством?
"Искусство... -- горько подумал Петропавел, --- это оно шутит со мной! Это оно 
подстерегает человека на каждом шагу -- полузабытым воспоминанием, всплывшей в 
сознании книжной подробностью и еще... обмолвкой, недослышкой, которые тоже 
искусство! Это оно заводит в дебри и морочит там. И человек, замороченный им, 
уже не видит мира таким, каков он есть. А что же дается ему взамен этого мира?
Получишь то, что захочешь, но не удержишь... Это же очень точно! Все, чего ни 
пожелаешь, дает тебе искусство, но дает не насовсем, подержать дает -- а 
задумаешь оставить у себя, смотришь -- фюить! -- улетело, исчезло, растаяло: 
ищи свищи!.. Вот же, только что было у тебя все -- и даже такое было, о чем и 
мечтать нельзя! -- что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, 
что сразу все -- выпустил, потерял, утратил? Поглядишь -- нет ничего, и старуха 
сидит у разбитого корыта... Золотая рыбка искусства!
Удержишь то, что получишь, но не захочешь... И это верно, ах как верно! Можно 
исхитриться -- и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, 
в святилище его, но вот проник: где же тайна? Ее нет, а то, что ты держишь в 
руках... черепичный обломок, несколько строк на бумаге -- это не нужно тебе, 
потому что -- зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком 
входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько 
строк на бумаге -- брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, 
который тоже можно разобрать -- посмотреть, что там внутри, и удивиться: 
только-- это?..
Хрупкая веточка искусства!
Захочешь то, что удержишь, но не получишь... Что ж, правда и это -- горькая 
правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и 
возьмешь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь все равно: 
принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим -- не было. Ничьим не было, но 
время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому -- вот и к 
твоему берегу, да не твое!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую 
-- все равно не твое, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, 
но это ровным счетом ничего не значит -- и нет тебе в этом ни радости, ни покоя.
.. Синяя птица искусства!"
Так, поняв все сразу, Петропавел двумя пальцами крутанул табличку вокруг оси -- 
и вот она завертелась, как рулетка, и быстрее, чем рулетка: 27 красный! -- мимо,
 42 черный! -- мимо -- эй, смотрите, кому повезет, если повезет кому-нибудь в 
этой игре, где ставки не равны, а выигрыши равны, и они -- проигрыши!.. И не 
глядя больше на это вращение, Петропавел снова двинулся наугад: не все ли равно,
 милое искусство, коварное искусство!.. -- и уже не увидел, как 
Всадник-с-Двумя-Головами убрал табличку за пазуху с поверхности льда.
Лирическое исступление
А был когда-то розоват
наш белый свет -- и, между нами,
приятно было называть
своими -- вещи -- именами
и говорить: кольцо, стрела
и поплавок из пенопласта! --
какие громкие дела,
какое легкое богатство...
Вот так, длина, и ширина,
и угловатость, и овальность:
мы называли имена --
и вещи тут же отзывались.
Но искоса, не в полный глаз, все это время жизнь другая хитро разглядывала нас, 
наш смутный час подстерегая, -- Искусство... Кто же виноват, что ты всегда 
шутило с нами и заставляло называть чужими -- вещи -- именами! --
думает кто-нибудь, и, должно быть, не без основания: "Ах искусство, искусство, 
-- говорит он, -- что ты постоянно сбиваешь нас с толку?
Только остановишь взгляд на Шармен, обнимающей и целующей Бон Жуана, как она 
уже обнимает и целует, скажем, Летучего Нидерландца! И куда-то при этом 
исчезает Бон Жуан -- так и непонятно до конца, кто он, зачем он был? А то 
успеешь подружиться с кем-нибудь, -- скажем, с Гуллипутом и следишь за ним, но 
все равно ничегошеньки о нем не знаешь, не узнаешь его при следующей встрече.
Милое искусство, коварное искусство!.. Зачем втягиваешь ты в круг все новые и 
новые имена, затопляешь жилище наше Азовским морем, разбрасываешь перед нами 
нечестное свое лото, где карточки с музыкальными инструментами покрывают 
квадраты с изображением овощей!.. В твоем летучем доме у нас кружится голова, 
нас швыряет из стороны в сторону -- ради чего, милое искусство, коварное 
искусство? Ведь мы и так уже свободны, и так готовы согласиться с любым 
предложением, пуститься в любую твою авантюру. Пощади нас, покажи нам хотя бы 
одну путеводную звезду! Мы устали, мы не знаем куда идем, мы забыли свои имена 
и не помним своих воспоминаний! А маячащая уже поблизости Спящая Уродина -- не 
велик приз! Или этим хочешь ты расплатиться с нами? Одним мгновенным горьким 
поцелуем на бегу?
Хорошо, тебе удалось уговорить героя идти к этой цели, но нас-то ты не 
уговоришь! Мы-то ведь несклонны к тому, чтобы совершать дикие и чудовищные 
поступки!"
И улыбается милое искусство, коварное искусство: ах. Вы не склонны? ах, Вас не 
уговорить? ах, Вы так уверены в том, что искусство подражает жизни, а не 
наоборот?
Давайте же послушаем Дж. Серля -- одного из самых тонких лингвистов нашего 
времени: "Предположим, что некий человек идет в универсам со списком, 
составленным его женой, где указано, что он должен купить; в этом списке 
содержатся сл