ва "бобы, масло, бекон, хлеб". Предположим далее, что по пятам за 
ним все время, пока он ходит с тележкой по магазину и выбирает указанные товары,
 следует сыщик, который записывает все, что он берет. При выходе из магазина у 
покупателя и у сыщика будут идентичные списки. Но функции этих двух списков 
будут совершенно различны. Цель того списка, который находится у покупателя, 
состоит в том, чтобы, так сказать, "приспособить" мир к словам: этот человек 
должен согласовывать свои действия со списком. Цель списка, находящегося у 
сыщика, -- в том, чтобы "приспособить" слова к миру: сыщик должен согласовывать 
список с действиями покупателя. Это, в частности, сказывается на различной роли 
"ошибок" в этих двух случаях. Если сыщик, придя домой, неожиданно осознает, что 
тот человек купил свиные отбивные вместо бекона, то он сможет просто зачеркнуть 
слово "бекон" и записать "свиные отбивные". А вот если покупатель придет домой 
и его жена укажет ему, что он купил свиные отбивные, хотя ему нужно было купить 
бекон, то он не сможет исправить свою ошибку, зачеркнув слово "бекон" и записав 
вместо этого "свиные отбивные". Я предлагаю назвать этот аспект различием по 
направлению приспособления. Список сыщика характеризуется направлением 
приспособления "слова к миру", список же покупателя обладает направлением 
приспособления "мира к словам".
Итак, бывают ситуации, когда не слова приспосабливаются к миру, а наоборот. 
Например, когда преступник совершает преступление, суд ищет в кодексе статью, к 
которой можно приспособить это преступление. Или, когда мы встречаем на вокзале 
незнакомого человека, чье словесное описание получили от друзей, мы тоже 
приспосабливаем внешность сошедших с поезда пассажиров к имеющимся в нашем 
распоряжении словам. Или, когда приходим получать зарплату, кассир выдает нам 
сумму, приспосабливая ее к цифровому выражению слов, означающих размер нашей 
зарплаты. И наконец, когда мы говорим о воспитательной роли литературы...
Значит, не только литература может воспроизводить жизнь, но и жизнь может 
воспроизводить литературу? Когда уже в начале нашего века Оскар Уайльд в 
предисловии к роману "Портрет Дориана Грея" сформулировал тезис о том, что не 
искусство отражает жизнь, а наоборот, читатели отнеслись к этому как к 
парадоксу. Сегодня же Оскара Уайльда можно, скорее, обвинить в чрезмерной 
категоричности, чем в пристрастии к лингвистическим шалостям. Да и сам он 
доказал, что не шутит, когда, вставив зеленую орхидею в петлицу своему герою, 
вынудил английских модников последовать его примеру --- и зеленая орхидея в 
петлице фрака стала считаться на время признаком особенной утонченности.
В таких ситуациях можно понять Жизнь: ей с собой немножко скучновато, хочется 
чего-нибудь на стороне, чего-нибудь эдакого. И она обращается к Литературе с 
просьбой о зеленой орхидее в петлицу. А Литература щедра: в ней сколько угодно 
зеленых орхидей, целый сад зеленых орхидей!
Как тосклива жизнь без зеленых орхидей!.. Иногда кажется, и живем-то мы именно 
потому, что предвкушаем чудесные перемены. Завтра, думаем мы, случится такое, 
чего не случалось никогда, ну, по крайней мере, ни позавчера, ни вчера, ни 
сегодня уж точно не случалось! А когда мы устаем ждать, мы приходим на поклон к 
Литературе -- и в ней проживаем те самые жизни, которых не знали и не узнаем в 
действительности. Правда, чаще всего наш жизненный опыт не только не помогает, 
но и мешает нам прожить эти жизни. Нужен какой-то другой опыт...
Глава 11. До и после бревна
Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем началась: Петропавел и 
дошел-то всего-навсего до горизонта, а за ним сразу открылось летнее поле, у 
обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута.
-- Шпрот-в-Сапогах, -- раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись,
 представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, спросил:
-- До Слономоськи далеко мне еще?
-- Если пешком, то порядочно.
-- А как можно по-другому? -- с надеждой спросил Петропавел.
-- Да по-всякому можно. Можно, например, камнем по затылку.
Петропавел пристально взглянул на рыбку:
-- Вы такой злобный шпрот?
-- Да нет! Это не я -- это Дама-с-Каменьями. В-о-о-он она на вышке сидит. И 
пропускает лишь того, кто разгадает жуткую загадку одну.
Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку.
-- Шаг вперед -- и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, 
как мать. Никогда без моего предупреждения не убивает.
-- Может, как-нибудь... в обход? -- поежился Петропавел.
-- Не советую. Там с одной стороны -- Волка-Семеро-Казнят, а на другой -- 
вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь 
побывали уже...
-- А трудная загадка?
-- Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто.
-- Ладно, давайте загадку.
-- Да вы что? А камнем? -- Шпрот-в-Сапогах прямо-таки остолбенел.
-- Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка. Загадывайте.
-- Вы даете! -- восхитился Шпрот-в-Сапогах. -- Подсказать отгадку? -- Благодарю 
Вас, я сам.
Шпрот-в-Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы:
-- Сколько будет дважды два... четыре? -- при этом он взял в руки два черных 
флажка.
-- Я знаю несколько разгадок этой загадки. -- Ни один мускул не дрогнул на лице 
Петропавла. -- Классические варианты разгадок следующие