Рассмотрим еще раз мои приемы. Я обещаю маленькой девочке, что она выздоровеет: 
при этом я исхожу из тех соображений, что нельзя требовать от ребенка, чтобы он 
пошел по неизвестной ему дороге с незнакомым ему лицом к цели, в которой он 
неуверен. Я исполняю его очевидное желание зависимости от авторитета и 
уверенности в успехе. Я открыто предлагаю себя в союзники и вместе с ребенком 
критикую его родителей. В другом случае я веду тайную борьбу против домашней 
обстановки, в которой живет ребенок и всеми средствами домогаюсь его любви. Я 
преувеличиваю опасность симптома и пугаю пациента для достижения своей цели. И, 
наконец, я вкрадываюсь в доверие к детям и навязываю себя им, хотя они уверены, 
что отлично могут справиться и без меня. Куда же исчезает предписанная 
аналитику строгая сдержанность, осторожность при обещании пациенту возможности 
выздоровления или даже одного лишь улучшения, его абсолютная выдержанность во 
всех личных делах, полная откровенность в оценке болезни и неограниченная 
свобода, которая представляется пациенту, в любой момент прекратить по своему 
желанию совместную работу? Хотя мы поддерживаем представление о такой свободе и 
у маленьких пациентов, но это остается в большей или меньшей степени фикцией: 
приблизительно так же обстоит дело и в школе. Если бы принять всерьез 
вытекающую отсюда свободу действий, то, по всей вероятности, на другой день все 
классы пустовали бы. Я защищаюсь от возникшего, быть может, у вас предположения,
 что я посту-
      Лекция 2. Приемы детского анализа
      пила таким образом вследствие незнания или нарочитого пренебрежения 
правилами психоаналитической техники. Я полагаю, что я развила лишь в большей 
степени основные элементы тех приемов, которыми пользуетесь вы все в отношении 
к своим пациентам, не подчеркивая этого. Может быть, я в своей первой лекции 
несколько преувеличила разницу между первоначальной ситуацией ребенка и 
взрослого. Вы знаете, как скептически мы относимся в первые дни к решению 
пациента лечиться и к тому доверею, которое он питает к нам. Мы опасаемся, что 
можем потерять его еще до начала анализа, и приобретаем прочную почву для наших 
действий только тогда, когда мы вполне уверены в перенесении пациента. В первые 
дни с помощью ряда приемов, мало чем отличающихся от длительнь1х и необычных 
приемов, применяемых мною у детей, мы действуем на него почти незаметно, так 
чтоб не было никаких особых усилий с нашей стороны. Возьмем, например, 
депрессивного, меланхоличного пациента. В действительности аналитическая 
терапия и техника не предназначены для таких случаев. Но там, где такое лечение 
предпринимается, необходим подготовительный период, в течение которого мы будим 
в пациенте интерес и мужество, необходимое для аналитической работы, ободряя 
его и вникая в его личные потребности. Приведем еще один пример. Как нам 
известно, правила психоаналитической техники предостерегают нас не приступать 
слишком рано к толкованию сновидений и не знакомить таким образом пациента с 
его внутренними процессами, которые еще непонятны для него и которые могут 
вызвать у него только протест. Однако, если мы имеем дело с умным, образованным,
 скептически настроенным больным, страдающим неврозом навязчивости, то нам даже 
бывает приятно преподнести ему сразу же в начале лечения особенно красивое и 
убедительное толкование сновидения. Этим мы его заинтересовываем, удовлетворяем 
его высокие интеллектуальные запросы и, в сущности, делаем то же самое, что и 
работающий с детьми аналитик, демонстрирующий маленькому мальчику, что он умеет 
показывать с помощью бечевки лучшие фокусы, нежели сам ребенок. Точно также 
существует аналогия в том, что имея дело с капризным и запущенным реоенком, мы 
становимся на его сторону и выражаем готовность помочь ему в борьбе с 
окружающим миром. Мы показываем также и взрослому невротику, что хотим по-
       36
      А.Фрейд
      мочь ему и поддержать его, и при всех семейных конфликтах мы всегда 
принимаем его сторону. Следовательно, и в данном случае мы становимся 
интересными и полезными для него людьми. Вопрос о влиянии сильной личности и 
авторитета тоже играет здесь важную роль. Наблюдение показывает, что в 
первоначальных стадиях анализа опытному и пользующемуся всеобщим уважением 
аналитику гораздо легче удержать своих пациентов и обеспечить себя от их 
"бегства", чем молодому начинающему аналитику. Первому далеко не всегда 
приходится испытывать на себе во время первых сеансов стольких проявлений 
"отрицательного перенесения", проявлений ненависти и недоверия, как последнему. 
Мы объясняем себе это различие неопытностью молодого аналитика, недостатком 
такта в обращении с пациентом, его поспешностью или слишком большой 
осторожностью в толкованиях. Однако, я полагаю, что в данном случае следовало 
бы принять во внимание чисто внешний момент, связанный с авторитетом. Пациент 
спрашивает себя не без основания: что это за человек, который вдруг претендует 
на то, чтобы стать таким огромным авторитетом? Дает ли ему право на это его 
положение во внешнем мире или отношение к нему других здоровых людей. Мы не 
должны трактовать это обязательно как оживление старых побуждений ненависти; в 
данном случае мы имеем дело скорее с проявлением здорового, критического ума, 
дающего знать о себе перед тем, как пациент попадает в ситуацию аналитического 
перенесения. При такой оценке положения вещей аналитик, пользующийся 
известностью и уважением, имеет те же преимущества, что и работающий с детьми 
аналитик, который с самого начала является более сильным и более взрослым, чем 
его маленький пациент, и который становится сильной личностью, стоящей вне 
всякого сомнения, когда ребенок чувствует, что его родители ставят авторитет 
аналитика выше своего. Следовательно, основные элементы такого 
подготовительного периода лечения, о которых я говорила выше, имеют место и при 
анализе взрослых пациентов. Но мне кажется, что я неправильно формулировала