жилой, седоватый мужчина с выражением покорности рассказывал, что он видел во 
сне каких-то друзей, уезжавших на поезде. Пока он махал им на прощание рукой, 
потом отождествлялся с ними, ничего, казалось, не происходило. Когда он 
отождествился с поездом, отъезжавшим от станции, появилось больше энергии, но 
все же новый метод не производил на меня впечатления. Человек заколебался, 
когда Фриц предложил ему стать самим вокзалом, и поначалу это казалось столь же 
непродуктивным, как все остальное. Потом он сказал: "Я старомоден и несколько 
устарел – об уходе за мной не слишком заботятся, не вытирают пыль и не убирают 
мусор – и люди приходят и уходят, используют меня, как им нужно, но меня-то как 
такового собственно не замечают" – он заплакал, и в течение следующих 
нескольких минут все нынешние и минувшие удары его жизни стали очевидными – что 
происходило, что делал он, и что не получалось, и даже некоторые новые 
возможности. Я был глубоко тронут несмотря на то, что в те времена я не 
сознавал значения опыта, ибо я был только в начале; и по существу подход 
Гештальта к снам стал мне понятен на одном этом занятии – столь мощной, точной 
и эффективной была работа Фрица. 

Однажды, во время моей первой группы с Фрицем мы работали над снами, и один 
человек сказал, что со времен детства он ни разу не видел сна, который мог бы 
запомнить. Фриц только фыркнул, и некоторое время мы работали с материалами 
снов других людей. Близко к концу занятия этот человек повернулся к кому-то, 
кто говорил в тот момент, и начал говорить: "Я вижу, что вы действительно 
делали в этой ситуации, это было..." – Фриц перебил его, сказав: "Вот теперь вы 
видите сон". Я подумал тогда, что я схватил суть понятия майи – иллюзии или, 
может быть более честно – и более вероятно, что сейчас я вижу сон. 

В Эсалене однажды человек прорабатывал сон, который казался неправдоподобно 
скучным. Это было так скверно, что в какой-то момент я подумал, как он мог не 
заснуть от этого. Фриц, по-видимому, тоже так думал – он соскальзывал все ниже 
и ниже в своем кресле, и послышались тихие похрапывания. Человек был озадачен, 
остановился на мгновение, и когда стало ясно, что Фриц действительно заснул, а 
не притворяется, имея в виду показать нечто, человек встал, подошел к креслу 
Фрица и легонько его встряхнул. Когда Фриц открыл глаза и взглянул на него, 
человек выразил свое неудовольствие, оправдывая это тем, что, как он сказал, он 
заплатил уйму денег за это занятие, и требует внимания Фрица. Фриц повернулся, 
вынул свой бумажник, выписал ему чек на 10 долларов и снова закрыл глаза, 
засыпая. 

Одно время в Эсалене у меня было сильное желание поработать в горячем кресле с 
Фрицем, но я не мог найти ничего особенного, на чем бы сфокусироваться. Ночью у 
меня был сон, но я мог лишь смутно вспомнить один образ из него – золотого 
ньюфаундленда. Я не мог вспомнить, делала ли собака что-либо, просто она была 
во сне. Хотя я забыл детали, помню, что вся моя текущая жизнь и значительные 
краски прошлого обрели большую ясность из проработки этого неполного образа. 

Норберт
Хотя я много говорил в лекциях о проекции, писал о них и пр., в 
действительности я понял, что это такое, во время одной группы в Лос-Анжелесе. 
Возник момент молчания, как часто бывает. Я поглядел через комнату напротив и 
сказал человеку, сидевшему напротив меня: "Знаешь, Норберт, ты выглядишь так, 
будто ты смотришь на нас, как смотрел бы на группу насекомых в микроскоп". 
Норберт набрал воздух, чтобы ответить, но Фриц остановил его и повернулся ко 
мне: "Прими ответственность за это восприятие", – предложил он. – "Но, Фриц, – 
сказал я, посмотри на него, видно же, что он чувствует, разве нет?" "Прими 
ответственность за свое восприятие", – еще раз сказал он. 

Я снова возражал, но он все повторял свое предложение, добавляя, что я не 
должен ни во что верить, а просто проделать это, как эксперимент. Наконец я 
неохотно согласился, подняв руку и глядя сквозь кольцо пальцев. К моему 
изумлению, я начал чувствовать смутное шевеление отрицания-превосходства по 
отношению к другим членам группы. Когда я признал эти чувства, они усилились и 
соединились с некоторым страхом. Я сообразил, что был единственным чужаком в 
группе остальные работали в той больнице, где происходила встреча, а я приехал 
со стороны. 

В действительности я боялся неприятия и спешил быть первым. Мы проследили эту 
тему в других сферах моей жизни- это было очень плодотворное занятие. Загадка 
появилась на следующей неделе, когда Норберт в начале занятия сказал: "Знаешь, 
Джон, ты был совершенно прав в прошлый раз – это было как раз то, что я 
чувствовал". Половина Фрицевого таланта была в том, какую работу он проделал со 
мной; другая половина – в том, что он вовремя остановил Норберта. Если бы 
Норберт сказал мне прямо тогда то, что он сказал через неделю, я никогда не 
признал бы своей проекции: "Но, Фриц, ты же слышишь, он признает, что именно 
это он и чувствует. Я тут ни при чем".В тонких проявлениях проекция – это дело 
избирательной чувствительности. Мы не столько переносим свое чувство в мир, 
сколько всматриваемся или вслушиваемся в то, что там уже есть, и усиливаем это 
в восприятии. 

Однажды в Эсалене Фриц сидел и курил под табличкой "Не курить". Студенты из его 
группы подошли и спросили: "Что дает вам право курить там, где нам нельзя, 
Фриц?" Медленно, разделяя слова с удовольствием выдуваемыми колечк