ниях, проведенных Худаком 
(Hudak, 1993).
Происхождение гендерных схем.
    Откуда же берет начало наша когнитивная категоризация гендеров? Вы уже 
знаете, что нам от рождения присуща склонность к категоризации, проводящейся на 
основе отличительных особенностей внешних стимулов (как людей, так и ситуаций). 
Такая разбивка составных элементов окружающего мира по категориям начинается 
уже в детстве и составляет суть процесса когнитивного развития. Детство — это 
период быстрого схематичного развития и совершенствования. Основная часть жизни 
ребенка как раз и посвящается усвоению информации об окружающем мире.
    Чтобы облегчить для себя усвоение огромного количества информации, дети 
прибегают к категоризации.
    «"Мужское" и "женское" являются дихотомными, исчерпывающими, отличительными 
"природными" категориями, которым придается особое значение как взрослыми, так 
и сверстниками детей» (Serbin et al, 1993).
    Гендер выступает в качестве важного критерия категоризации отчасти и потому,
 что в нашем обществе постоянно говорится о важной роли гендерных различий. Как 
мы уже говорили ранее, телевидение, литература и народный фольклор очень часто 
изображают мужчин и женщин существами, совершенно непохожими друг на друга. 
Родители, учителя и сверстники также часто подталкивают детей обращать особое 
внимание на гендер, и как следствие у тех появляются мысли, что мужчины и 
женщины различаются между собой не только гениталиями. Дети замечают, что 
мужчины и женщины стремятся выглядеть по-разному и делать разные вещи. Подобное 
убеждение складывается у них при наблюдении за такими представителями общества, 
как, например, их родители. В главе 2 мы обсуждали теорию социальных ролей Игли 
(Eagly, 1987), которая предполагает, что социальные роли могут дать толчок к 
выработке социальных стереотипов (схем). Тот факт, что большинство социальных 
ролей преимущественно выполняется либо мужчинами, либо женщинами, поощряет 
когнитивную дихотомизацию гендеров. Мартин и Халверсон (Martin & Halverson, 
1981) писали, что, поскольку между мужчинами и женщинами наблюдается столько 
различий, дети начинают понимать, что осведомленность в вопросах гендерных 
категорий очень полезна для предсказания поведения окружающих. Идея о том, что 
гендерная сегрегация социальных ролей и дружеских отношений вносит вклад в 
формирование гендерных стереотипов и, следовательно, в возникновение гендерных 
конфликтов, получит дальнейшее развитие в этой главе.
    Как мы уже отмечали в главе 1, гендерная категоризация — это ядро 
дифференциального моделирования. Мартин и Халверсон (Martin & Halverson, 1981) 
полагают, что в детстве мы в первую очередь классифицируем людей, их поведение 
и характерные особенности с точки зрения их принадлежности к «мужской» или 
«женской» категории (они назвали это схемой своей группы и схемой чужой группы).
 Когда объект (или его поведение) классифицируется как принадлежащий 
противоположному полу, обычно он уже не привлекает большого внимания ребенка. 
Результаты многих исследований подтвердили правильность идеи о том, что дети 
чаще проявляют интерес и желание моделировать действия, характерные для их 
собственного гендера (Leinbach & Fagot, 1986; Perry & Bussey, 1979; Serbin et 
al., 1993). Бирнат (Biernat, 1991) приводит результаты ряда исследований, 
указывающих на то, что выбор детьми того или иного типа поведения или 
формирование у них собственных предпочтений во многом соответствует их 
осведомленности в вопросах гендерных стереотипов.
    Такая классификация людей на мужчин и женщин вносит свой вклад в развитие 
того, что Мартин и Халверсон (1981) назвали схемой собственного пола (own-sex 
schemas). Эта схема состоит из сценариев и планов действий, необходимых для 
реализации поведения, соответствующего гендеру. Как только дети оказываются в 
состоянии идентифицировать свой пол, у них появляется мотивация быть похожими 
на других членов своей группы, они начинают более внимательно наблюдать за 
принятыми в их группе моделями поведения. Это во многом похоже на 
дифференциальное моделирование, которое мы обсуждали в главе 1. Идея здесь 
схожая, однако она постулирует, что схематично хранящаяся информация управляет 
процессом обработки вновь поступающих данных таким образом, что индивид 
настраивается следовать той модели поведения, которая соответствует его полу. 
Например, то, какие игрушки и игры выберет трехлетний ребенок, будет зависеть 
от того, какими он их воспринимает — «мужскими» или «женскими» (Huston, 1983; 
Ruble & Ruble, 1982).
    Возможно, что схемы собственного пола способны объяснить те интригующие 
замечания, которые я часто слышу и от мужчин, и от женщин. При этом мужская 
версия обычно звучит примерно так: «Я даже не обращаю внимания на то, что она 
делает. Видимо, пол в комнате кажется ей грязным, а я этого попросту не 
замечаю». Другими словами, такой мужчина не обладает такой же «схемой уборки 
дома», какая имеется у его жены. Я подозреваю, что те, кто вырастают в семье, 
где вся домашняя работа выполняется исключительно женщинами, вообще не имеют 
подробной схемы уборки дома. Вследствие этого они не уделяют особого внимания 
данному виду деятельности и не разрабатывают детальные планы и сценарии работы, 
выполняющейся женской половиной семьи. Поскольку такие схемы определяют то, что 
человек замечает вокруг себя, то некоторые мужчины в действительности не 
замечают грязный пол. (Разумеется, есть мужчины, которые обращают внимание на 
грязь в доме, и есть женщины, которые ее просто не видят.) Неудивительно, что 
результаты исследований указывают на то, что существуют различные вариации 
получения информации о той роли, которую должны играть представители каждого 
пола, и что классификация информации по ее принадлежности к «мужской» или 
«женской» не так впечатляюще проявляется у более старших детей и взрослых 
(Biernat, 1991; Hort et al., 1991; Huston, 1983). Однако, по-видимому, и здесь 
будет наблюдаться меньше изменчивости и больше стабильн