ва и протеста. Элиас Канетти в одном из своих докладов приводит описание 
процесса выражения горя среди бушменов Центральной Австралии. В нем 
обнаруживаются несколько интересных особенностей. Как только новость, что 
какой-то человек находится при смерти, достигает деревни, мужчины и женщины 
бегут к нему и бросаются на него, образуя кучу. В это же время они издают 
громкие причитания, нанося раны на свои тела. В конце концов, когда смерть 
прекращает страдания человека, они уходят, чтобы возобновить свои причитания в 
другом месте. Канетти подчеркивает важность этого процесса в том, что туземцы 
не принимают потери, “он все еще принадлежит им; они удерживают его среди себя”.
 Самоистязание в процессе скорби хорошо известно среди первобытных народов. 
Канетти видит в нем выражение гнева. “В этом самоистязании выражается гнев 
бессилия перед смертью”.
Иногда гнев направляется вовне. Эстер Уорнер /10/ описала реакцию туземных 
женщин на смерть молодой девушки, которая умерла при родах. Один из 
мальчиков-туземцев рассказал ей следующее: “Незадолго до восхода солнца женщины 
всего города будут посылать проклятия мужчинам. Если они поймают кого-то из них,
 то могут избить его чуть ли не до смерти. Женщины будут мстить за девушку, 
которая пострадала и умирает от ребенка”. Дальше продолжает сама автор: 
“Женщины не перестали посылать проклятия, пока не взошло солнце.
Мы вскоре услышали, как они колотили по дверям палками, кричали охрипшими от 
гнева и беспомощности голосами. На следующее утро они были понурыми и тихими. 
Их ярость на боль и смерть иссякла; они снова были готовы смиренно выполнять 
бесконечную вереницу работ по дому, из которых состоит их жизнь”.
Если потеря не вызывает гнева, то нет и реального переживания горя и 
соответственно нет и чувства печали. Природа человека такова, что он противится 
своей боли. Есть что-то мазохистское в том, как он блокирует выражение своих 
эмоций, связанных с болью. Довольно странно, что в нашей культуре принято 
восхищаться человеком, который может стоически перенести потерю, не выразив при 
этом никаких эмоций. В чем же заключается такое большое достоинство подавления 
чувств? Такое поведение лишь обнаруживает, что эго человека доминирует и 
контролирует его тело, но оно также указывает на отсутствие некоторого важного 
аспекта его человеческой природы.
Человек в депрессии утратил способность сопротивляться своей судьбе. Леча таких 
пациентов, я обнаружил, что они не могут сказать “Почему?” громким и 
убедительным голосом. Они легко находят оправдание своей неспособности: “Какой 
толк спрашивать почему? Все равно ничего не изменится”. Да, действительно, 
снаружи ничего не изменится. Любой горюющий туземец знает, я уверен в этом, что 
его рыдания и причитания не вернут умершего. Цель горя не в этом. Горе — это 
выражение чувств, которое дает возможность жизни идти своим чередом. Когда 
выражение сдерживается, жизненный поток ограничивается. Затем это приведет к 
дальнейшему подавлению чувств и в конечном счете к смерти еще при жизни. 
Депрессия есть живая смерть.
У депрессии двойная этиология. Первая — значительная потеря удовольствия в 
детском возрасте, которое связано с матерью. Если мы признаем верной гипотезу, 
что полное удовлетворение оральных потребностей требует примерно трехгодичного 
кормления грудью, становится понятно, почему так много людей стали уязвимы для 
депрессии. Во-вторых, ребенка лишают права сопротивляться возникающим 
депривациям, а выражение чувств ярости или гнева оказывается наказуемым. 
Результатом является серьезная утрата способности стремиться к тому, чего он 
хочет, и бороться за это. Наблюдая послушное поведение, свойственное 
большинству людей, становится ясно, почему склонность к депрессии получила 
такое широкое развитие в нашей культуре.
С другой стороны, массовые протесты, которые становятся атрибутом нашей 
общественной жизни, являются реакцией против эмоционального подчинения, 
превратившего человека в индустриальную машину. На самом деле, две тенденции, 
одна — к депрессии, другая — к протесту, это две стороны одной и той же медали. 
Поскольку ценность содержания жизни постоянно разрушается отсутствием 
удовлетворения ею, люди все больше и больше будут впадать в депрессию. Но в то 
же время они будут вовлечены в участившиеся демонстрации протеста, надеясь 
таким образом найти в социальных действиях ту полноту, которую им не хватает на 
личностном уровне. Будучи кратковременным, участие в массовом протесте служит 
для того, чтобы воспрепятствовать наступлению депрессии. Это означает, что 
человек, например борющийся за какое-то дело студент, должен жить в состоянии 
постоянного протеста, чтобы избежать депрессии. Так как такой образ жизни 
невозможен, мы можем ожидать, что все больше и больше людей окажутся в 
депрессии и у них появится стремление к самоубийству.
Я вовсе не против социального протеста, имеющего основание. Главная же проблема,
 однако, заключается в потере удовольствия.
Большинство протестующих не стремятся восстановить свою способность к 
удовольствию, а скорее нацелены на приобретение власти. Если они действительно 
получат власть, они обнаружат, что она не имеет ценности с точки зрения 
получения удовольствия. Антитеза между властью и удовольствием подробно 
обсуждалась в моей книге “Удовольствие: творческий подход к жизни”. Если они не 
смогут достичь своей цели, — что будет наиболее вероятным результатом, 
поскольку силы, управляющие социальной обстановкой, часто формируются вне 
подчинения отдельным личностям, — то дверь в депрессию для них широко открыта.
Чтобы быть эффективным для индивида, протест должен выражать его личное чувство 
потери. Когда человек спраши