безотчетное, или, что соотносимо, творческую глубину. Но у циклотимика глубина 
в более тесных отношениях с поверхностью или не соотносится вовсе, то есть 
глубока до последней крайности и потому незаметна. (Как прозрачна глубина 
зрелого Пушкина, в ней все открыто — и непостижимо.)
    Циклотимик непосредствен: он либо совсем не умеет притворяться, либо 
незаурядный артист; у шизотими-ка, даже при полном отсутствии задних мыслей, а 
иногда и мыслей вообще, все время чудятся какие-то подтексты.
    93
    В чем тут дело?
    Это не одна видимость, здесь есть и какие-то глубокие различия в 
организации психики. У циклотими-ков, как показали психологические исследования,
 внимание легко распределимо во времени, с трудом — в пространстве. Циклотимик 
отвлекается, хорошо переключается, но к одновременной разноплановости способен 
мало: в каждый момент что-то одно. Внутреннее поле сознания у него сравнительно 
узко, зато подвижно.
    Шизотимик, напротив, довольно легко распределяет одномоментное внимание 
вширь: одновременно читает и слушает, поддерживает разговор, а мысли и 
воспоминания текут своим чередом... Он слушает вас, а кроме того, еще и свой 
внутренний голос. Внешне это выглядит как отрешенность.
    Мышление циклотимика конкретно, пластически образно. У шизотимика 
преобладают абстракции, схемы, символика, отдельные элементы восприятия 
обладают большой независимостью. Вероятно, поэтому циклотимик — лучший устный 
рассказчик: его рассказ непринужденно ритмичен, зрим, осязаем, насыщен ароматом 
подробностей, но в меру, без излишней обстоятельности; никакой навязчивости, 
все органично. Говорит он лучше, чем пишет, или одинаково; шизотимик обычно 
лучше пишет, чем говорит, хотя и среди них есть блестящие лекторы и ораторы. 
Шизотимиче-ское повествование туманно или, напротив, чеканно-четко, детали 
расплывчаты или болезненно пронзительны, как лучи в темноте; ритм подчеркнут 
или разорван; композиция, самоцельная оригинальность выступают на первый план, 
общий принцип связывает все. И вдруг разрыв, парадокс...
    Чрезвычайно заманчиво проследить радикалы «шизо» и «цикло» в искусстве. 
Частично, кавалерийским наскоком сделал это сам Кречмер, заметив, что 
писатели-циклотимики — это преимущественно реалисты и юмористы (Бальзак, Золя, 
Рабле), а романтизм, патетика, моральное проповедничество — родовая вотчина 
шизотимиков (Шиллер, Руссо). Но здесь психологу надо быть особенно осторожным, 
чтобы не впасть в разновидность профессионального кретинизма,— ведь всех 
деятелей искусства можно расклассифицировать и по размеру ботинок.
    94
    Циклотимик вносит в свое искусство много свежести и естественности, 
красочность и динамизм, острую занимательность и мягкую лирическую интимность. 
У шизотимика — тонкость и стильность, изысканность и причудливая фантазия 
(назову только Чюрлениса). В искусстве шизотимиков преобладают поиски формы. 
Для циклотимиков она редко бывает проблемой, зато они жадно охотятся за 
сюжетами. Циклотимик плодовит и разносторонен, шизотимик фанатичен и 
парадоксален. Талант одного — делать чужое знакомым, другого — знакомое чужим. 
Один — гений ожидаемого, другой — неожиданного.
    А как с юмором? С юмором, в котором так непостижимо сталкиваются и 
ожидаемое и неожиданное?
    Кальвин против Рабле... Стремление снижать напряжение, «заземляться», 
оздоровляющий смех, апофеоз материально-телесного — это, конечно, 
циклотимичес-кое. Односторонне серьезные люди, «агеласты», как и ипохондрики 
(что часто совпадает), относятся в основном к шизотимному полюсу, и самое 
трагическое в болезни Гоголя заключалось, быть может, в утрате юмора... Однако 
шизотимику созвучны и тончайшая ирония, и парадоксальное остроумие в духе 
Бернарда Шоу, и свифтовская сатирическая язвительность. Есть анекдоты шизоидные 
и циклоидные. А меньше всего юмора, кажется, у эпитимиков.
    Не будем же утомительно перечислять имена, избежим риска натяжек, не станем 
вдаваться в причины того, почему XX век дал такой взрыв шизотимности в 
искусстве, взрыв, проделавший столь гигантскую разрушительно-созидательную 
работу. Эти причины, конечно, многосложно социальны, но ведь социум выбирает из 
психогенофонда. Цикло-радикал, достигший в XIX веке своей эстетической вершины, 
конечно, не исчез, но был надолго оттеснен от пределов модного спроса. Теперь, 
думается, нужно ждать большой волны циклотимного   Возрождения.
    Видимо, многое можно объяснить различной доступностью циклотимной и 
шизотимной психики внушениям, а через это и отношение к традициям и стереотипам,
 которые есть не что иное, как общественные внушения. Циклотимик более внушаем, 
шизотимик более самовнушаем; прямым внушениям его психика сопротивляется  
сильнее,  но  зато более доступна  кос-
    95
    венаым. (О внушении подробнее дальше.) Внушаемость циклотимика широка, 
шизотимика — узка; отсюда у шизотимика экстремизм, крайности отрицания и 
утверждения, а у циклотимика преобладает умеренное, уравновешивающее, 
гармонизирующее начало. (Не круглые ли носы у либеральных оппортунистов?)
    Легко подпадая под внушения, циклотимик легко и освобождается от них, ибо 
доступен все новым и новым; но и прежние действенны: он не порывает со старым, 
а пластично отходит, вернее, его полегоньку относит. По отношению к стереотипу 
он выступает более всего как умелый и любовный хранитель, поддерживающий его 
естественную жизнь, то есть необходимое движение; ему не изменяет интуитивное 
чувство меры.
    Шизотимик же в силу малой внушаемости обычно более независим и