Владимир   Леви
  ИСПОВЕДЬ   ГИПНОТИЗЁРА
  КНИГА ТРЕТЬЯ
  ЭГО ИЛИ ПРОФИЛАКТИКА СМЕРТИ
    
    
    
     (Пролог)
    ...Февральская оттепель, ночь... Шепчутся капли, с глухим стуком падают 
талые комья...
    ..Я знаю, знаю, КТО ТЫ — но боюсь называть...
    ...Спешу, страшно спешу, и вот доспешился до того, что... Странно, все 
может кончиться в любое мгновение — все и кончится через мгновение — но страшен 
не сам конец, а то, что я не успею — конечно же не успею! — отдать ТЕБЕ и 
тысячной доли своих богатств — ведь они ТВОИ... Вселенные во мне, океаны, 
бездны памятей и скорбей — неужто же лишь пылинки праха... неужто развеется в 
опустошении...
    Горстка времени, ничего больше? Вечность? Зачем?
    О, кто бы мне подсказал, как распорядиться, как выкроить этот остаток...
    (Черновик рукописи, фрагмент)
    В день и час... (зачеркнуто)... пусть это будет 6 июня (...) года, 21.35 по 
московскому, пускай так — в означенный, стало быть, день и час, с которого мы 
начинаем повествование, Эго находился в квартире, записанной на имя известного 
психотерапевта, ученого, писателя, лауреата какой-то премии, президента чего-то,
 руководителя того и сего, члена обществ, комиссий, редколлегий и прочая, 
скончавшегося минуту назад.
    (На полях карандашом: Смахивает на начало дешевого детектива. «Эго» — всего 
лишь «я»?.. Неправда. Создание, мне неведомое. Душа).
    С разных ракурсов эпизод этот уже дважды являлся в предутренних сновидениях,
 и в одном была эта непременная муха, льнущая, неизгонимая муха, черт знает 
откуда возникающая, если уж конец или скоро... Даже в операционных, среди зимы..
.
    Умерший сидел за столом.
    Грех жаловаться, далеко не всякому везет так вот, не
    шелохнувшись, впечататься в небытие. Тихой ледяной молнией обняла тело 
смерть: лопнул магистральный сосуд, все центры мозга отключились единогласно. 
Так можно вырубиться невзначай и где-нибудь на концерте, и...
    (Плотно зачеркнуто. На полях: «Хорошенькая психотерапия для мнительных. А 
ведь так, как я, филигранно щадить нервишки читателя вряд ли кто... читателя 
знаю подробнее, чем...»)
    Неоперабельная аневризма. Никак иначе.
    Но вот ошибка. (На полях: «Всякая ошибка есть неиспользованная свобода»). 
Это должно было произойти в другом месте, не здесь. Не за этим столом.
    Стараясь не смотреть, Эго приблизился.
    Венецианский шедевр в стиле то ли позднего барокко, то ли раннего рококо 
(покойник всегда их позорно путал), львинолапый красавец в золотистом литье — 
такой стол мебелью не назовешь, это уже существо. Дух изысканно-живой, 
беззаботный, пьющий на брудершафт с вечностью, сотворил это произведение руками 
неведомого мастера — и теперь звонко протестовал. Что такое, вопрошал он, к 
чему эта буфетная скоропостижность? Мне оскорбительно давление мертвой плоти, я 
и так многое претерпел.
    Теперь уже не узнать, какими путями прикочевал в скудный дом этот ссыльный 
аристократ. Гнутые ореховые ноги уже лет шестьдесят взывали о скорой помощи; 
грудастые бронзовые рожицы побурели; врезная, цвета спелой маслины, кожа 
столешницы... (неразборчиво) царапинами и вмятинами, кое-где вспухла; на черной 
тисненой кайме зиял шрам, выжженный сигаретой. Так увековечил себя приятель 
(нрзбр) с подружкой...
    (Вычеркнутая страница. На полях: «К... бабушке этот домашний пейзаж. 
Обрыдлое логово полухолостяка. Только дети что-то замечают, а взрослые ни черта,
 хоть и озирают все. Действует не обстановка, а дух.)
    Умерший сидел — как и был застигнут, в рабочем кресле. Рука — вжата в 
недописанный лист.
    Взгляд уходящих не мигает. Разминованш  путей бескрылый ум не постигает.
    Судьба не разожмет когтей и душу, легкую добычу, ввысь унесет, за облака, а 
кости вниз, таков обычай и человеческий,  и птичий, пришедший к нам издалека...
    Морозное поле, стоячая стынь. По меньшей мере, за тридцать метров... Иной 
толстокожий и не ощутит, но, принагнувшись в  прощании...
    Отойти,- отойти. Поваляться еще немного на скрипучей розовощекой тахте. 
Вынестись за пределы клетки... Можно не подниматься, снаружи все выучено 
назубок.
    Безгоризонтное городское пространство. Балконы, оскаленные бельем. Две 
лежачие башни — окно в окно. Каждый вечер там, в гнездышке, что смотрит прямо 
тебе в пуп, какой-то в майке и какая-то в зеленом халатике — несколько 
деловитых передвижений — полотенце — крем или что там — да, там, в каюте 
напротив...
    Распружинившись, Эго прыгнул на ковер, сделал стойку, на руках подошел к 
столу и, возвернувшись на ноги, глянул через окаменелое плечо на бумаги.
    — Можно вас попросить... Убрать лапку?..
    Не среагировал.
    Эго1 нагнулся, ухватил ножки кресла и отодвинул его от стола с седоком 
вместе, насколько смог.
    В освободившемся пространстве осталась мутвобеле-сая аура. Отдунув ее 
несколькими энергичными выдохами — она нехотя, как дым трубочный, поползла не в 
ту сторону — и не обращая более внимания на фантом, Эго придвинул к столу 
вращающийся фортепианный стульчик, уселся и принялся читать.
    Осенних строчек ломкий хворост, озноб,  озноб... Горят слова, и рвется 
мысли тетива, и сердце набирает скорость. Лети,  неведомая повесть, в глубины 
памяти стремись, стрелой в полете распрямись, настраивай, как скрипку,  совесть,
 и пусть несовершенный^ не в звуки верует, а в дух,
    и строчка выпорхнет, как птица, и ложь невольная простится...
    Давал зарок,  что никогда
    не напишу воспоминаний,
    не стану продавцом стыда.
    Но есть и праздники признаний,
    не взлом по ордеру, но взгляд,
    каким при вскрытии глядят
    на сердце — может быть, забьется...
    Но это редко удается.
    — О ком же это... Позвольте спросить? — Эго обернулся.
    Кресло было пусто.
    Закат заваливался за крыши; город, не знающий зари, готовился зажечь 
собственную, ущербную. Все на месте было внизу — полувсамделишные деревья, 
попытки газона, встрепанная песочница, кучка ребятишек и пенсионеров, 
общественная собачонка. Уже третий вечер подряд у подъезда с настойчивой 
флегматичностью стояла карета скорой помощи. «Останови-те му-зы-ку!»,— умолял 
чей-то осипший магнитофон.
    Что ж, пора. Свободные полеты в пространстве с этого мига становятся не 
передвижением, а лишь изменением состояния. Еще там, в плену, при переходе с 
восьмой на седьмую ступень ограниченности стало ясно, что время никуда не идет, 
что это мы Бременимся из-за неполноты нашей любвеспособности. Полномерная 
любовь перепрыгивает через время как девочка через скакалочку.
    Эго привстал на цыпочки, потянулся, бросил прощальный взгляд на рукописи — 
с ними уж как-нибудь разберутся — и...
    Психовизор
    Из «Я и Мы» Из «Дневника Эго»
    БАГАЖ
    Фрагмент утерянной записи Разгонка к роману
    Зачеркнутое «я», сию секунду зачеркнутое, похороненное в черновике,— так 
начинаю, как начинают писать мне письма, которые отправляют или не отправляют, 
как начинают все. Было вольнее придумать себе двойника или полудвойника, 
мыслящею вполголоса, не красавца, себе не принадлежащего, так удобнее, но все 
равно нельзя без приправ, так я уже начинал.
    Попроще. Еще раз оглянуться.
    15 000+37+=?
    Это мой багаж, мое уравнение.
    Пятнадцать тысяч — сильно ли вру? — ив какую сторону? — округленное число 
душ, принятых за врачебное время: примерно по тысяче в год, за 15 лет... 
Включая  внезапные  консультации...
    А сколько вос-принял?.. И все ради единственной строчки, которая кого-то 
спасет? Пять-семь слов, не более...
    А спасет вовсе не самая совершенная. Может быть, и вот эта.
    Тридцать семь лет мне сегодня. Разум, говорят люди мудрые, в этом возрасте 
вступает лишь в юношество, политикой заниматься еще нельзя, врачеванием — 
только-только, ибо опыт лишь начинает плодоносить ясновидением, а душа, если 
верить поэтам, уже имеет право на пенсию.
    Цифра 37 интересна некоторыми элегантными совпадениями. По сумме цифр — 
десятка; тройка, семерка, туз — ерунда, но 37 % — критический объем усвоения 
информации любого содержания из любого текста. Как ни старайся, больше не 
получается, меньше — тоже, потому что мозг сам ищет и находит свои 37 %, ни 
больше, ни меньше — нормальное разведение, остальное должно быть водой, фоном. 
37 — излюбленный срок жизни-смерти личностей, творческих* но можно больше и 
можно меньше.
    «п» опубликованных книг. А в голове сколько?
    10
    1. Нос всерьёз
    Когда говорят о физиономике, то обычно произносят имя человека, труды 
которого стали физиономической библией.
    С конца восемнадцатого столетия имя это шокирует мыслящую Европу: 
Иоганн-Гаспар Лафатер, цюрихский пастор, считается основателем подозрительной 
дисциплины, до сих пор не получившей прав гражданства.
    Гибкий и длинный, с торчащим носом и выпуклыми глазами, всегда 
экзальтированный, он походил на взволнованного журавля. Уверяли, что женщины, 
завидев его, почему-то начинали усиленно вспоминать о своих домашних 
обязанностях. Возможно, причиной тому была и не внешность, а проповеди, которые 
дышали благочестивым рвением. Одно время он состоял членом общества аскетов.
    Трудно сказать, в какой мере натуре его свойствен был аскетизм, но художник 
в нем жил бесспорно. Он рисовал с детства, почти исключительно портреты, и в 
рисунках всецело следовал своей безграничной впечатлительности: лица, 
понравившиеся ему или поразившие своим уродством, он перерисовывал по многу раз 
в филигранной старинной технике; зрительная память его была великолепна.
    Как-то, стоя у окна в доме приятеля, молодой Лафатер обратил внимание на 
проходившего по улице гражданина.
    —  Взгляни, Поль, вон идет тщеславный, завистливый деспот, душе которого, 
однако, не чужды созерцательность и любовь к Вечному. Он скрытен, мелочен, 
беспокоен, но временами его охватывает жажда величественного, побуждающая его к 
раскаянию и молитвам. В эти мгновения он бывает добр и сострадателен, пока 
снова не увязает в корысти и мелких дрязгах. Он подозрителен, фальшив и 
искренен одновременно, в его речах всегда в трудноопределимой пропорции смешаны 
правда и ложь, ибо его никогда не оставляет мысль о  производимом  впечатлении..
.
    Приятель подошел к окну.
    —  Да это же Игрек! — Он назвал фамилию.— Ты с ним давно знаком?
    —  В первый раз вижу.
    11
    —  Не может быть! Откуда же ты узнал его характер? И главное, абсолютно 
точно!
    —  По повороту шеи.
    Будто бы этот эпизод и послужил толчком к созданию физиономической библии. 
С некоторых пор пастор твердо уверовал в свою способность определять по 
внешности ум, характер, а главное, степень присутствия «божественного начала» 
(иными словами, моральный облик). Занятие его, надо сказать, этому 
благоприятствовало. Исповеди служили превосходным контролем, которому 
позавидовал бы любой психолог. А в альбоме теснились силуэты и профили, глаза, 
рты, уши, носы, подбородки. И все это с комментариями, то пространными, то 
лаконичными. Здесь он давал волю своей фантазии, восторгам и желчи; здесь была 
вся многочисленная паства, люди знакомые и незнакомые, великие и обыкновенные, 
и, наконец, он сам собственною персоной. Вот фрагмент из его физиономического 
автопортрета:
    «Он чувствителен и раним до крайности, но природная гибкость делает его 
человеком всегда довольным... Посмотрите на эти глаза: его душа 
подвижно-контрастна, вы получите от него все или ничего. То, что он должен 
воспринять, он воспримет сразу либо никогда... Тонкая линия носа, особенно 
смелый угол, образуемый с верхней губой, свидетельствует о поэтическом складе 
души; крупные закрытые ноздри говорят об умеренности желаний. Его эксцентричное 
воображение сдерживают две силы: здравый рассудок и честное сердце. Ясная форма 
открытого лба выказывает добросердечие. Главный его недостаток — доверчивость, 
он доброжелателен до неосторожности. Если его обманут двадцать человек подряд, 
он не перестанет доверять двадцать первому, но тот, кто однажды возбудит его 
подозрение, от него ничего уже не добьется...»
    Он верил в свою беспристрастность.
    В диссертации на степень магистра наук и последовавших за нею 
физиономических этюдах, предназначенных для широкой публики, обосновывались 
начала новой науки. Совершенный физиогном, воплощением которого был, конечно, 
он сам,— лицо, отмеченное перстом Всевышнего. У него есть некий мистический нюх.
 Это главное. Остальное — опыт, знание мелких признаков, искусство анализа и 
так далее, тоже очень
    12
    важно, но имеет силу только когда есть этот вот нюх. Он озаряет все.
    Слава выросла быстро, как мухомор. На физиономические сеансы ездила вся 
великосветская Европа, приводили детей, невест, любовников, присылали портреты, 
силуэты и маски (фотографии еще не изобрели). И хотя с Лафатером иногда 
приключались ужасные конфузы (он принял, например, преступника, приговоренного 
к смерти, за известного государственного деятеля), в массе случаев он сумел 
доказать свою компетентность.
    Молодой приезжий красавец аббат очаровывал всех в Цюрихе; Лафатеру его 
физиономия не понравилась. Через некоторое время аббат совершил убийство.
    Граф, влюбленный в молодую супругу, привез ее к знаменитому физиономисту, 
чтобы получить новые свидетельства исключительности своего выбора. Она была 
удивительно хороша собой, он хотел услышать, что и душа ее так же прекрасна. 
Лафатер заколебался: по некоторым признакам он почувствовал, что моральная 
устойчивость юной графини оставляет желать лучшего. Огорчать мужа не хотелось, 
и Лафатер попытался увильнуть от ответа, но граф настаивал. Наконец Лафатер 
решился и выложил ему все. Граф обиделся, не поверил. Через два года жена 
бросила его и кончила свои дни в непотребном заведении.
    Дама из Парижа привезла дочь. Взглянув на девочку, Лафатер пришел в сильное 
волнение и отказался говорить. Дама умоляла. Тогда он написал что-то, вложил в 
конверт и взял с дамы клятву распечатать его не раньше чем через полгода. За 
это время девочка умерла. Мать вскрыла конверт. Там была записка: «Я скорблю 
вместе с вами».
    —  Вы страшный человек,— сказал Лафатеру на аудиенции император Иосиф I,— с 
вами надо быть настороже.
    —   Честному   человеку   нечего   меня   бояться,   ваше величество.
    —  Но как вы это определяете? Я понимаю: сильные страсти накладывают 
отпечаток, ум или глупость видны сразу, но честность?
    —   Это трудно объяснить, ваше величество. Я стараюсь не следовать 
авторитетам, а полагаться Tia чувство и опыт. Иногда все решает мельчайшая 
черточка. Лицо
    13
    может быть безобразным, неправильным, но честность и благородство придадут 
его чертам особую гармонию...
    Разумеется, он начинал не на пустом месте. За его спиной возвышалась 
массивная тень Аристотеля, который в своем всеведении, конечно, не мог обойти 
столь пикантный   предмет:
    «У кого руки простираются до самых колен, тот смел, честен и свободен в 
обращении.
    Кто имеет щетинистые, дыбом стоящие волосы, тот боязлив.
    Те, у коих пуп не на середине брюха, но гораздо выше находится, 
недолговечны и бессильны.
    У кого широкий рот, тот смел и храбр».
    Титан античности положил начало и так называемой животной физиономике: 
толстый, как у быка, нос означает лень; с широкими ноздрями, как у свиньи,— 
глупость; острый, как у собаки,— признак холерического темперамента; торчащий, 
как у вороны,— неосторожность. Направление это было развито до полного тупика 
знаменитым Портой, художником итальянского Возрождения, который достиг 
предельного искусства во взаимной подгонке физиономий зверей и людей, так что 
их уже нельзя было и отличить друг от друга. В лице Платона Порта, между прочим,
 уловил сходство с физиономией умной охотничьей собаки, по этой традиции 
знаменитого дипломата Талейрана сравнивали с лисой; у грозного Робеспьера 
находили в лице нечто тигриное, а старые ворчуны-аристократы времен Людовика 
XIV, говорят, были похожи на благородных королевских   гончих.
    Лафатер знал, конечно, что как источник практически важных сведений о 
человеке физиономия ценилась с древности, но у авторитетов не сходились концы с 
концами. Известный физиономист Зопир, тот самый, что объявил Сократу о его 
низких пороках и, к своему вящему удивлению, услыхал подтверждение из уст 
самого философа, был уверен, что большие уши — признак изысканного ума. Плиний 
Старший же уверял: у кого большие уши, тот глуп, но достигает глубочайшей  
старости.
    Незаурядным физиономистом считался Цезарь. Когда ему хвалили Кассия, его 
будущего убийцу, он заметил:
    14
    Хочу я видеть в свите только тучных, Прилизанных и крепко спящих ночью. А 
Кассий тощ, в глазах холодный блеск. Он много думает, такой опасен.
    (Шекспир)
    Знал ли Цезарь, что своими сомнениями предвосхищает одну из самых блестящих 
и спорных концепций психиатрии XX века? Подбирая солдат в свои легионы, он 
интересовался, бледнеют они или краснеют в моменты опасности: тех, кто бледнеет,
 не брал. Однако, как писал позднее Хуан Уарте, Кай Юлий не знал многих 
элементарных вещей: например, что лысина признак способностей полководца. 
Вместо того чтобы гордиться ею, этот развратник стыдливо зачесывал шевелюру  
вперед.
    Сам же Уарте, знаменитый испанский врач и психолог, был убежден, что 
врожденные задатки человека однозначно записаны в облике. «Чтобы определить, 
какому виду дарований соответствует мозг, необходимо обратить внимание на 
волосы. Если они черные, толстые, жесткие и густые, то это говорит о хорошем 
воображении или хорошем уме; если же они мягкие, тонкие, нежные, то это 
свидетельствует о хорошей памяти, но не больше».
    Альберт фон Болыптедт, средневековый схоласт, алхимик-чернокнижник, за свои 
необычайные познания прозванный Великим, оставил миру среди прочих откровений 
«науку распознавать людей», где встречаются следующие ценные указания.
    О волосах:
    «Те, у кого волосы кудрявые и притом несколько приподнявшиеся ото лба, 
бывают глупы, более склонны ко злу, нежели к добру, но обладают большими 
способностями к музыке».
    О лбах:
    «Человек, который близ висков имеет мясистый лоб и надутые щеки, бывает 
храбр, высокомерен, сердит и весьма тупых понятий».
    О глазах:
    «Наклонность женщины к блуду узнается по подъ-ятию век ея».
    О носах:
    «Долгий   и   тонкий   нос   означает   храброго,   всегда
    15
    близкого к гневу, кичливого человека, который не имеет постоянного образа 
мыслей».
    «Толстый и долгий нос означает человека, любящего все прекрасное, но не 
столь умного, сколь он сам о себе думает».
    О голосах:
    «Голос, который от краткого дыхания тих и слаб, есть знак слабого, 
боязливого, умного человека со здравым смыслом и немного употребляющего пищи.
    Те же, у коих голос беспрестанно возвышается, когда они говорят, бывают 
вспыльчивы, сердиты, смелы и толсты».
    И наконец, о верчении головой:
    «Кто вертит головою во все стороны, тот совершенный дурак, глупец, суетный, 
лживый плут, занятый собою, изменчивый, медлительного рассудка, развратного ума,
 посредственных способностей, довольно щедрый и находит большое удовольствие 
вымышлять и утверждать политические и светские новости».
    Прервемся на этом шедевре. Совершенный дурак, глупец, развратного ума...
    Этим, конечно, и не пахло в трудах эстетичного пастора — он был на уровне 
века, все у него было изысканно и парадоксально.
    Ямка, раздваивающая узкий подбородок, который выступает вперед «каблуком», 
свидетельствует об особой живости и сатирической злости ума при благородстве 
души; такая же ямка на подбородке широком и скошенном — верный признак двуличия 
и порочных наклонностей. Сильно набухающая Y-образная вена на лбу, линия 
которого в профиль совершенно пряма, говорит о страшной свирепости в сочетании 
с хитростью и ограниченностью (римский император Калигула). Однако если такая 
вена пересекает лоб закругленный, с хорошо выраженными надбровьями, то это знак 
необычайных дарований и страстной любви к добру.
    Гениальность Ньютона физиономически выразилась в строго горизонтальных, 
очень низких бровях; тонкий поэтический вкус Гёте — в очертаниях кончика носа.
    Вчитываясь и всматриваясь в изящные иллюстрации, вы начинали этому верить! 
Как ни язвительны были критики, они ничего не могли противопоставить 
популярности  Лафатера. Жадная  толпа желавших уз-
    16
    нать истину о себе и ближних все увеличивалась, и, удовлетворяя ее, пастор 
все более изощрялся.
    Самым яростным критиком был Лихтенберг, физик, философ и эссеист, умнейший 
человек своего времени. Этот убежденный материалист написал целую диссертацию, 
опровергающую физиономику. Тезис «внешность обманчива» получил в ней до сих пор 
не превзойденное обоснование. Лафатер обвинялся в том, что в носах писателей он 
видит больше, чем в их произведениях; что если следовать его теории, то 
преступников следует вешать до совершения преступления. «Если ты встречаешь 
человека с уродливой, противной тебе физиономией, не считай его, ради бога, 
порочным, не удостоверившись в этом!»
    Патер отвечал кротко и обтекаемо; он выбрал испытанный способ полемики: 
соглашаться с доводами оппонента. Да, внешность обманчива, но в этом и состоит 
волнующая деликатность предмета, это и требует для проникновения в душу, 
закрытую за семью печатями, божественного чутья. Прирожденный физиономист 
наделен даром осмысливать скрытое знание чувства.
    Его истинная стихия начинается там, где кончается очевидное, где под 
масками и мимикрией идет тончайшая игра глубоких подтекстов. Его не проведет 
даже тот знаменитый дипломат, о котором писали, что, если его ударят сзади 
ногою, собеседник не приметит в лице ни малейшего движения; под строгой миной 
вельможи он узрит беспомощного супруга и растерянного отца.
    Поклонники боготворили Лафатера, считали его провидцем. Граф Калиостро, 
величайший шарлатан Европы, боялся его: возможно, видел в нем конкурента, а 
может быть, опасался разоблачения: физиономия у него самого была варварская. 
Лафатер искал встречи, но Калиостро невежливо уклонялся: «Если из нас двоих вы 
более образованны, то я вам не нужен, а если более образован я, то вы не нужны 
мне». Лафатер не обиделся и написал Калиостро письмо, в котором просил 
разъяснить, хотя бы письменно, каким путем тот приобрел свои чудовищные 
познания. В ответ была получена записка: «In herbis, in verbis, in lapidibus» — 
знаменитая фраза: «В траве, в слове, в камне», которой авантюрист пользовался в 
трудных случаях жизни.
    Лишь один человек вскоре после смерти Лафатера своей громкой известностью 
едва не затмил его имя.
    17
    2. Движения в органе самолюбия
    Сын венского торговца Франц Галль, честолюбивый, глубокомысленный и 
наблюдательный отрок, заметил, что у двух его однокашников, отличавшихся особой 
легкостью запоминания, были выпуклые глаза.
    Окончив медицинский факультет, он рьяно принялся за изучение мозга. 
Появились его анатомические работы, в которых мозг впервые был разделен на три 
главных этажа: нижний — продолговатый мозг, «орган жизненных процессов»; 
средний — подкорка, «орган склонностей и влечений»; верхний — кора полушарий, 
«орган интеллектуальных качеств души». Этого было достаточно, чтобы 
обессмертить имя и лишиться профессуры по обвинению в материализме, но Галль не 
успокоился. Когда размещение душевных задатков стало для него в принципе ясным, 
он отдался разработке давно зревшей идеи: череп — одежда мозга, а через одежду 
можно кое-что прощупать.
    У двух венских чиновников, осмотрительность которых доходила до степени 
невероятной мнительности, на заднебоковых частях темени обнаружились большие 
выпуклости — так была найдена шишка № 11, орган осторожности, прозорливости и 
неуверенности. В церкви с удвоенной силой молились прихожане, у которых сильно 
выдавалась средняя часть темени,— в результате исследований был выявлен орган 
почтительности и нравственного чувства, а рядом с ним — орган теософии, или 
богомудрия. У Рабле, Сервантеса, Свифта, Вольтера и многих других людей, 
отличавшихся особой склонностью видеть все в смешном свете, верхние части 
боковых сторон головы оказались спереди сильно округленными — шишка № 23, орган 
остроумия...
    И вот карта черепа готова. Здесь и орган кровожадности, и престол 
физической любви, и знаменитая математическая шишка — все кропотливо обозначено 
кружками и цифрами. Галль отправляется в турне по Европе с пропагандой новой 
системы — френологии (френ — значит «душа»). Его лекции вызывают сенсации, одни 
приходят в восторг, другие обвиняют его в шарлатанстве. Он творит чудеса: 
ощупывая череп, даже с завязанными глазами, мгновенно определяет дарования, 
добродетели и пороки, предсказывает судьбу. К нему  привели   
шестнадцатилетнего  Шампольона,   вун-
    18
    деркинда, который лет двадцать спустя расшифровал египетские иероглифы. 
Юноша был уже полиглотом, но Галль не знал о нем ничего. Едва прикоснувшись к 
его голове, вскрикнул: «Ах! Какой гениальный лингвист!»
    А вот как проходили френологические сеансы (по записи одного из учеников 
Галля):
    «Несколько минут я слегка надавливал внешние покровы... и отчетливо 
чувствовал значительное движение и пульсацию в органе самолюбия; такие же 
движения, хоть и слабые, замечались и в органе тщеславия. Я начал говорить с 
девочкой, но она была робка и застенчива и сначала ничего не могла отвечать. 
Оживленные движения в органе самолюбия показывали, однако, что при всей 
застенчивости орган этот был у нее деятелен. Затем, когда мне удалось 
расшевелить ее и ободрить, движения в органе самолюбия ослабли, но в органе 
тщеславия продолжались. Однако как только я заговорил с ней о ее уроках и 
успехах, снова увеличились движения в органе самолюбия. Я похвалил ее, и 
движение снова уменьшилось. Результат получался один и тот же, сколько раз я ни 
повторял свои опыты».
    Что добавить к этой фантастике? Что одержимость находит искомое, что вера 
способна увидеть невидимое, ощупать несуществующее? Это было не шарлатанство, а 
иллюзия возбужденного разума. Настоящие шарлатаны-френологи появились уже после 
смерти Галля. Он похоронен в Париже без головы, которую завещал для пополнения 
своих коллекций.
    ЭГО. Из дневника
    По мне можно учебник писать: я человек исключительно средний. Только 
уцепиться не за что; что ни скамей, будет правдой. Но вот беда: не истинной 
правдой.
    Если можно сказать о ком-то, как о представителе определенного темперамента,
 характера, типа личности,— то это не я. (И не Ты...).
    Никто 'не может быть к себе объективным, но я исхожу не только из 
самооценок. Сумма данных извне — достаточно велика, чтобы сказать, что 
характеров у меня много,   темпераментов — много,   личностей  —
    19
    бесконечно много. И чему же тут удивляться? Если я заявлю, что натура этого 
человека составлена из крайностей и противоречий, непредсказуемостей и 
контрастов,— кто усомнится, что это о нем?.. Хрупкость и болезненность, как у 
всякого ребенка, сочеталась с крепостью и выносливостью, безграничная 
жизнерадостность — с безмерной тоскливостью; беззаботность с тревожностью, 
общительность — с замкнутостью, восприимичивостъ с тупостью. В детских, 
подростковых и юношеских компаниях перебывал во всех положениях и ролях, от 
вожака до изгоя. Был отличником, отстающим, лодырем, трудягой, шпаной, 
общественником, хиляком, первым спортсменом, звездой, занудой, в дальнейшем — 
честным малым и проходимцем, альтруистом и прохиндеем, развратником и аскетом, 
хапугой и бессребренником. Всему этому, как у всех, соответствовали перемены 
физиономии. Многосоставный сплав, чьими-то невидимыми руками переливаемый из 
формы в форму...
    3.   Психогностика, или Искусство быть проницательным
    Что же дальше?
    К чему привели многовековые блуждания? И почему мы о них снова заговорили?
    Науки, созданные Лафатером и Галлем, давно причислены к разряду ископаемых. 
О них редко вспоминают, хотя в некоторых странах френологи и физиономисты под 
сурдинку кормятся до сих пор — наряду с астрологами и прочей оккультной братией.

    Но странное это противоречие мучает и меня: с одной стороны — варварство 
мысли, наивность квазитеорий, с другой — чудеса проницательности. Прозрения, 
прорицания. Виртуозная практика.
    Или это была дутая репутация, молва, анекдоты?
    Нет, я верю, что и Лафатер и Галль были действительно на высоте, как, 
впрочем, и гадатели и прорицатели всех времен и народов. Ни изощренные 
комбинации признаков, ни мистические откровения, ни шишки не имели прямого 
отношения к их успеху. А дело в некоем феномене, широком и многоликом...
    Назовем этот феномен человекоощущением. Его мож-
    20
    но было бы назвать и психогностикой (от слов <психэ» — душа и «гнозис» — 
знание). Или так: психовидение. Тогда человек, так ли, эдак ли проникающий в 
душу другого, может назвать себя психовизором. Смешновато и страшновато, 
согласен. Но это есть, было и будет.
    «Банкирские дома и конторы Китая в совершенстве усвоили всю методику банков 
европейских и американских.
    Но в одном пункте — правда, весьма чувствительном — китайцам не хватает 
этой методики: по вопросу определения кредитоспособности и добропорядочности 
клиента.
    (Это пишет в книге «Неравнодушная природа» Сергей Эйзенштейн, которого, я 
надеюсь, не надо представлять читателям; речь идет о банкирских домах старого, 
дореволюционного Китая.— В. Л.)
    Здесь, в китайских банках, кроме всего обычного набора гарантий, требуемых 
банком, клиента подвергают еще проверке через... гадальщика.
    И вот наравне со счетными машинами, сейфами, телеграфными установками и 
прочей «аппаратурой» банка в отдельном окошечке оказывается таинственная фигура 
гадальщика, перебирающего тонкими пальцами палочки с таинственными знаками.
    Гадальщик пристально глядит на клиента, а пальцы его автоматически 
судорожными движениями выбрасывают палочку за палочкой из многих десятков, 
которые быстро перебирают его руки.
    По знакам на вылетевших палочках гадальщик находит ответы в громадной 
таинственной книге, и только если сочетание ответов дает общую благоприятную 
картину морального облика клиента, банк соглашается открыть ему кредит. Без 
этой проверки никакие остальные гарантии кредитоспособности, как бы внушительны 
они ни были, силы не имеют!..
    В чем же здесь секрет?..
    ...Гадальщик, вглядываясь в клиента, воссоздает его психологический habitus 
(облик.— В. Л.) и таким образом улавливает свое собственное ощущение моральной 
благонадежности    испытуемого.
    А палочки?
    Опытный гадальщик настолько владеет своими палочками, что игра их почти 
рефлекторно вторит нюансам движений его пальцев, и при определенном движе-
    21
    нии пальцев вылетают определенные палочки. И при гадании гадальщик 
выбрасывает именно те палочки и с теми знаками, которые дают клиенту ту 
характеристику, что вычитал опытный имитатор и физиономист-гадальщик из его 
лица, облика и поведения».
    Интуиция многоязыка. Дело, конечно, не в палочках, не в знаках и не в 
магической книге, а в том, что гадальщик — лицо материально ответственное. 
Банковское дело слишком серьезно, чтобы подобная процедура могла быть чисто 
символической фикцией. А гадальщик «...улавливает свое собственное ощущение...».

    «Он — это я. Я — это он. Вчувствовался. Перевоплотился. Теперь посмотрим, 
что я вот с этой физиономией делаю в этом банке...»
    Такое?
    «Взгляд... взгляд... Губы... Взгляд... Вот с таким взглядом... С такими 
губами... Подвел... обманул... Оказался жуликом... Нет, не с такими...»
    - Так?
    Нет, скорее всего пустота, автоматизм, транс вроде того, в котором играют в 
рулетку. Или что-то близкое тем смутным соображениям, которые движут вконец 
пропившимся, высматривающим, у кого бы в толпе попросить десять  копеек...
    Но разве мало благородных профессий, в которых необходима физиономическая 
интуиция и которые вырабатывают ее вполне прицельно и определенно? Она нужна 
всем, кому приходится иметь дело с людьми. Решение принимается в условиях 
«дефицита информации»: такой дефицит всегда огромен там, где дело касается 
живого человека.
    Достаточно опытный врач ставит некоторые диагнозы с первого взгляда, но в 
большинстве таких случаев обосновать свою догадку может не более вразумительно, 
чем гадальщик китайского банка. Он не знает, в чем дело, не отдает себе отчета, 
он чувствует. Когда молчат анализы и глухи приборы, жизнь и смерть бросают свои 
блики и тени на лицо, звучат в голосе.
    Один мой знакомый доктор, обедая в диетической столовой, развлекался тем, 
что ставил на ходу диагнозы: вот этот — гастритик, этот — колитик, это 
печеночник, это язвенник.. Он проверял себя, вступая в разговоры.
    22
    —  Ну хорошо, печеночник желтушен, колитик бледен, а язву-то как ты 
ухитряешься ставить без рентгена? — допытывался  я.
    —   Habitus...
    Милиционер, мгновенно определяющий в толпе разыскиваемого преступника, хотя 
он его никогда не встречал и не знает примет; таможенник, видящий насквозь 
чемоданы и их владельцев; режиссер, угадывающий в прохожей девчонке кинозвезду,
— что они могут сказать о побудительных мотивах своих внезапных решений?
    Ничего. Почти ничего... Интуиция...
    4. Был ли Шерлок Холмс хорошим   физиономистом?
    Слагаемые психовидения включают физиономическое чутье как частность. А 
может быть, и как центр.
    В самом деле, что значит — разгадать человека, видеть его «насквозь»?
    Это означает — в самом общем и существенном — предвидеть его поведение... 
Его умозаключения и представления. Его чувства... При взгляде назад, в прошлое, 
это позволит связать в один узел пучки противоречивых поступков и увидеть 
несообразности в мнимом благополучии.
    Безумно сложно. До глупости просто. На какой отрезок времени? В каких 
ситуациях?
    На мгновение — здесь и сейчас — или на годы вперед (назад)?
    Ощутить человека — это значит увидеть в одно мгновение всю его личность. 
Как Моцарт, который слышал свои симфонии сразу, одномоментно, свернуто. 
Возможно ли это? Ведь человека нельзя воспринять вне конкретного времени и 
пространства, он всегда в потоке событий, в клубке обстоятельств: наше 
впечатление схватывает его, как тонкий прицельный луч, на неуловимой грани 
прошлого и будущего.
    Прототип Шерлока Холмса, доктор, учитель Конан-Дойля в медицинском колледже,
 своей острой наблюдательностью, цепкой памятью,, быстрыми ассоциациями и 
безупречной логикой потрясал воображение. По грязи, прилипшей к башмакам 
пациента, он определял
    23
    маршрут его следования, по выправке — вид частей, в которых тот служил, по 
рукам — профессию. Иными словами, это был мастер быстрого и четкого определения 
жизненной ситуации человека. Это важно, но для психогностики только прелюдия. 
Что касается физиономического чутья, то здесь доктор, кажется, не шел дальше 
быстрого и точного определения национальности.  Маловато.
    Его литературный двойник в этом отношении тоже особенно не блистал, хотя и 
впивался иногда со страшной пронзительностью в глаза подозреваемым, убивая их 
психологически наповал. Принцип теста — по малому о многом, по детали о целом — 
получил у Шерлока Холмса блестящее развитие, но не в психологическом плане. Да 
ведь и задачи у него были узкие, одноплановые.
    Психогностика, психологические прогнозы — это бескрайняя межчеловеческая 
стихия, от дипломатического фехтования до любви с первого взгляда, от 
придерживания двери в метро до общения двух гениев. Да и дурак дурака видит 
издалека. Кстати, понятие «дурак» заслуживает самого пристального исследования. 
(Одно из последних определений — «дурак тот, кто считает себя умнее меня».) По 
сути же дела «дурак», так же, как «мерзавец», «талант», «гений» и прочая,— это 
штамп межчеловеческих ожиданий со сложнопеременным значением, содержащий грубый 
прогноз поведения. В обыденном языке, этом музее мысли, содержатся и 
примитивные шкалы различных человеческих измерений (интеллектуальное, 
эмоционально-нравственное) и начатки типологий — давние предвестия того, чем 
занимаются сегодня психологи. Повседневная психогностика относится к психологии 
так же, как здравый смысл к философии.
    Но вместить человека в свое ощущение?..
    Странно, что два таких полярных по душевному складу и отношению к людям 
человека, как Горький и Шопенгауэр,— один человеколюб, другой — мизантроп,— оба 
утверждали, что их первое впечатление о человеке в конце концов оказывалось 
самым верным. Это тем более странно, что установлено экспериментально: первое 
впечатление весьма далеко от истины. Не в том ли дело, что исследовались эти 
впечатления на основании отчетов испытуемых?
    24
    Шопенгауэр советовал рассматривать лицо в момент, когда человек полагает, 
что его никто не видит (нет маски), и тут же как можно скорее и четче 
фиксировать возникающее впечатление. Ибо к лицу, писал он, тотчас же привыкаешь 
и, в сущности, перестаешь его видеть, как быстро перестает ощущаться запах или 
после одной-двух рюмок вкус вина.
    Здесь что-то ухвачено. Вероятно, действительно есть мастера, умеющие 
извлекать из физиономического впечатления максимум сведений — Шерлоки Холмсы от 
психогностики. А с другой стороны, люди, наверное, различаются и по своей 
доступности такому непосредственному анализу. Может быть, искусный 
психогностик-физиономист — это тот, кто умеет верить себе. Именно умеет, то 
есть чему-то верит, а чему-то нет. В первое впечатление — потому, что вы не 
знаете именно данного человека,— должен вноситься максимум от всего опыта 
общения с людьми — некий концентрат знаний, предрассудков, интуитивной 
статистики проб и ошибок.
    Как и вся наша память, как вся работа ума, этот сгусток лишь частично 
осознается.
    Если опыт достаточно велик, а впечатлительность остра, то прогноз, 
возникающий в подсознании, может быть, действительно оказывается достовернее 
сведений, которые являет сознанию памеренное поведение. Но, возможно, и 
наоборот: чем меньше опыт, тем лучше. Маленький ребенок вбегает в комнату, 
полную незнакомых взрослых. К кому?.. Я всерьез верю, что его выбор может 
служить тестом на доброту. Ведь дитя — это почти голое подсознание. Или 
колоссальный опыт, или совсем ничего, tabula rasa...
    Может быть, здесь срабатывают какие-то древние инстинктивные механизмы, 
которые природе пришлось вложить в нас для ориентировки в самом важном: жизнь 
или смерть...
    У Шолохова: от человека — жуткого человека, античеловека,— когда он входил 
в конюшню, шарахались лошади. Люди не шарахались, а лошади шарахались. У Бунина 
в рассказе «Петлистые уши»: животный страх проститутки перед посетителем, хотя 
он ничего особенного не делал. Или у Пушкина в «Сказке о мертвой царевне»: 
собака лает на нищенку.
    «Мы инстинктивно знаем ужасно много,— писал Лев
    25
    Толстой,— а все наши сознательные знания так жалки и ничтожны в сравнении с 
мировой мудростью. И часто мы только в старости сознательно узнаем то, что 
бессознательно так хорошо знали в детстве»...
    Человекоощущение — это некий психологический прогноз, эмоционально 
окрашенный. Но как редко мы можем (верно ведь?..) отдать себе отчет в том, на 
каких же «параметрах» он основывается... Чтение генотипа?.. Да, мы сразу 
замечаем лицо идиота с нарушениями в хромосомном наборе, иногда даже с 
единственным патологическим геном. О том, что с генами, неспециалист не знает, 
но зрительное впечатление четко говорит: патология, «типичное не то». Может 
быть, нечто подобное в более слабой степени происходит и в случаях, когда 
патологии нет, а просто что-то не то?.. (Или что-то то...).
    Трудно представить себе, до какой степени тонко эмоциональное восприятие 
человеком человека и сколько в нем безотчетного.
    В психологической лаборатории большому числу мужчин показывали две 
одинаковые фотографии одной и той же светлоглазой блондинки. Все испытуемые 
нашли девушку более привлекательной на одной из фотокарточек, но ни один не 
сумел вразумительно объяснить почему. «Здесь симпатичнее», и всё. Решительно 
никто не заметил, что на более симпатичной фотографии у блондинки слегка 
расширены зрачки. И только. Более прозрачной иллюстрации роли подсознательных 
восприятий в наших предпочтениях, пожалуй, не найти. Остается гадать, почему 
расширенные зрачки придают симпатичность. Зрачки расширяются, во-первых, от 
темноты, во-вторых, от сильных эмоций. Ну и конечно, от атропина, растительный 
источник которого имеет старинное название «белладонна». Красавица. Эффект 
известен, оказывается, испокон веков.
    Мы сидели в кафе, в центре Москвы.
    — Вон посмотри, за столом двое. По спинам вижу, что  иностранцы.
    Я взглянул: мужчина и женщина; лиц не видно; одежда ничем особенным не 
отличалась, но спины (или затылки?) были действительно иностранные, это я тоже 
сразу заметил. Мы убедились, что не ошиблись, хотя уяснить себе, в чем же 
именно состояло инопод-данство спин, так и не смогли.»
    26
    Слово «личность» имеет корень «лицо», в этом глубокий смысл. Начав с 
физиономики, мы сразу очутились на сквозняке общений. Лицо — это и зеркало, и 
занавеска, и броня, и рентгеновский экран — у кого и для кого как..
    У сильного психовизора может быть слишком слабый ум, чтобы понять 
открывшееся. Наша взаимная психогностика по большей части малоуспешна, но порой 
необъяснимо точна; и парадокс общения состоит в том, что мы знаем друг о друге 
и меньше и больше, чем полагаем.
    ЭГО. Из записей к «Сквозняку»
    Я понял, давно уже понял, что рассудочным разумом жизненное уравнение свое 
решить не сумею, слишком уж много в нем неизвестных и всяческих 
сложнозависи-мых переменных. Все шатко, все призрачно, дуновен-но — и моя жизнь,
 и близких, и всечеловеческая... Призывать себя срочно мудреть и чего-то там 
достигать — глупость уже надоевшая, уже даже и не смешная. Не помудрею. «Жить 
как живется» — не могу тоже, не свинья ибо. Вот почему духовные мои омовения — 
все размышления, все медитации и молитвы к одному сводятся: к благодарности, 
простой благодарности Сущему. Нет, не пойму этот мир — уже понял это. Жизнь мне 
подарена, вернее, одолжена, у меня ее заберут обратно,— я сотворяю из нее, что 
умею, что получается; а получается не совсем хорошо, даже совсем, наверное, 
нехорошо, но не мне судить, я ведь по отношению к ЦЕЛОЙ ЖИЗНИ вполне слабоумен. 
Так что ж, неужели же не сказать спасибо?...
    5. Говорящие звери. Другой   интеллект
    Когда-нибудь речь исчезнет, говорят фантасты. И станут люди общаться 
телепатическим или еще каким-нибудь пара-путем, и понимать друг друга мгновенно 
и совершенно.
    Это когда-нибудь. А пока нагрузка слова в общении и мышлении столь велика, 
что мы в конце концов привыкаем думать, будто слово умеет и знает все. Забыва-
    27
    ем,  что  есть  миры   и   миры,   невместимые  в   слово. Музыка — только 
один из них.
    Совсем рядом с речью, в тесной с ней спайке работают и иные средства 
общения, древние и неумирающие. Проще всего разглядеть их, обратившись к 
четвероногим.
    Незадолго до первой мировой войны сенсационную известность приобрел сеттер 
Дон, состоявший на службе в своре германского императора. Пес этот умел 
говорить по-немецки. Лексика его, правда, была не слишком богата. Hunger 
(голод), Kuchen (пирог), ja (да), nein (нет), да свое собственное имя «Дон» — 
вот и все, что мог он произнести в ответ на задаваемые вопросы; кроме того, как 
уверяли, по собственной инициативе выкрикивал «ruhe» (тише! спокойно!), когда 
другие собаки лаяли слишком громко.
    Это не кажется столь уж невероятным, если принять во внимание характерные 
особенности немецкого произношения; однако авторитетная ученая комиссия 
подчеркнула в своем отчете, что Дон не рычит и не выпаивает слова, но отчетливо 
произносит, и в подтверждение увековечила звуки собако-человеческой речи на 
фонографе (запись не сохранилась).
    Тем же знаменит был кот русского литератора П. В. Быкова по имени Мамонт. 
Говорил этот кот, естественно, по-русски. На вопрос, хочется ли ему есть, он 
обыкновенно отвечал «да-да», а на вопрос, чего же именно он желает, произносил: 
«мя-я-а-са». В минуты душевной депрессии выговаривал: «бе-едный Ма-а-монт»,— и, 
если ему отвечали в том же тоне, мог беседу поддерживать.
    В наше время таких феноменов уже не встретишь, слишком придирчивы стали 
ученые комиссии. Зато в том, что с животными можно общаться как словами, так и 
без слов, ученые не сомневаются.
    «Моя старая собака Тито, чья праправнучка живет сейчас в нашем доме,— пишет 
Лоренц в книге «Круг царя Соломона»,— могла точно определять, кто из моих 
гостей действует мне на нервы и когда именно. Ничто не могло помешать ей 
наказать такого человека, и она неизменно проделывала это, мягко кусая его в 
ягодицу. Особой опасности всегда подвергались авторитетные пожилые джентльмены, 
которые в разговоре со  мной занимали  хорошо  известную  позицию:  «Вы
    28
    ведь слишком молоды».». Не успевал гость произнести нравоучение, как его 
рука с тревогой хваталась за то место, которое Тито пунктуально использовала 
для вынесения своего приговора. Я никогда не мог понять, как это происходит,— 
собака лежала под столом и не видела ни лиц, ни жестов гостей, сидевших вокруг 
него. Как она узнавала, с кем именно я разговаривал и спорил?»
    Как?... Еще много каналов. Дыхание — разве мало? Если есть психобиополя, то 
собаки, наверняка, чувствуют их и качественно, и количественно, определяют 
направленность. Но есть — и это уж точно — сигнализация знаковая, вполне 
натуральная, о которой собака знает лучше хозяина.
    «Для передачи настроения совсем не обязательны такие грубые действия, как, 
скажем, зевота. Напротив, ее характерная черта — как раз в малозаметности 
сигналов: их очень трудно уловить даже опытному наблюдателю. Загадочный аппарат 
передачи и приема подобных сигналов чрезвычайно стар, он гораздо древнее самого 
человеческого рода и, несомненно, вырождается по мере того, как 
совершенствуется наш язык».
    Ключ к психологии собаки — удивительная способность к двигательному 
предвижению. Собака мысленно (не знаю, как иначе сказать) продолжает каждое 
ваше движение, в том числе и те мельчайшие, в которых вы сами себе не отдаете 
отчета. Она их видит словно под микроскопом; и, наверное, не только видит... 
Легко понять, почему у нее развилась из рода в род такая способность: она и 
охотник и сторож. В какие-то доли секунды должна определить, как поведет себя 
другое животное, другая собака, человек,— очень конкретно: куда побежит, что 
сделает — ударит, укусит?.. Определить тактику... Ваша собака лучше вас знает, 
свернете ли вы направо или налево, пойдете по дороге далеко или только 
несколько шагов, а потом обратно. Отсюда и животная квазителепатия а-ля Дуров. 
Бульдог Дези, выделывавший по мысленным приказам невероятные антраша, ввел в 
заблуждение самого Бехтерева.
    Из непрерывного, предвосхищающего двигательного прогнозирования получается, 
между прочим, и типичный собачий бред отношения: полнейшая убежденность пса в 
том, что ежели вы приближаетесь к нему в момент, когда он занялся костью, 
значит, вы вознаме-
    29
    рились отнять у него эту кость. Основания на то: во-первых, кость вкусная; 
а во-вторых, раз вы делаете одно движение, значит будет и следующее, в том же 
направлении... И приходится зарычать, а коли не понимаете, то и тяпнуть.
    Настоящее общение с животным есть высокоинтеллектуальный процесс, ничуть на 
менее сложный, чем общение с человеком. Это искусство особо дается именно тем 
людям, которые в общении с себе подобными далеки от успеха.
    Шизоидные и умственно отсталые дети нередко относятся к животным с особой 
любовью и пониманием — и пользуются взаимностью (как тургеневский Герасим...). 
Когда человеческие каналы общения чем-то подавлены, древние, прачеловеческие 
высвобождаются, действуют полной мерой...
    В современной цивилизации интеллект ограниченно отождествляется с развитием 
словесно-логическим, речевым. Но есть интеллект и внеречевой: двигательный, 
чувственный, эмоциональный — то, что может быть несравненно выше у 
какого-нибудь идиота. Нечто издревле темное, но с перспективой...
    Охотник с собакой, всадник на лошади — бессловесное взаимодействие, 
совершенное взаимопонимание в рамках поставленной цели. Но общение с животным 
подобно любовному, оно не сводимо ни к какой общей задаче; оно, скорее, подобно 
музыке — не разыгрываемому дуэту, а совместной импровизации, в которой действия 
координируются лишь частично. Так общаются люди с дельфинами.
    То же самое — у кроватки младенца месяцев от двух до семи. Если вы 
застанете его в хорошем настроении и удастся войти в общение без сюсюканья, вам 
будет подарена уйма взглядов, улыбок, непередаваемых звуков, которые родят в 
вас сонм откликов... Отойдите, и все исчезнет. Вас тянет к нему снова. 
Вернитесь — и вы опять почувствуете себя в другом измерении, растворитесь...
    ЭГО. Из зарисовок. «Сквозняк»
    Жизнь моя похожа на постепенное (с провалами) просыпание и воспоминание. И 
на засыпание, и на забвение тоже...
    30
    С рождения (до?..) знал страшно много, знал все или почти все, да, да, 
помню — только забыл, что именно... Я родился, чтобы всем все рассказать, 
поведать, всем-всем! Мама рассказывала со смехом («А расскажи, какой я был 
маленький?»),— что был я младенцем необыкновенно общительным, ко всем-всем-всем 
обращался из коляски на улице с вдохновенными нечленораздельными речами, что-то 
доказывал, объяснял, жестикулировал,  пел,  смеялся...
    Искал язык?
    Да — и когда стал рисовать, и первые попытки самостоятельного музицирования 
и фантастические сочинения...
    Но — понятный парадокс — забывание содержания по мере овладения формой. 
Языками, которые мне предлагали, я ЗАБЫВАЛ — забивал память Сущего.
    Учили чужому. Встречался и со своим, но не узнавал, только чувствовал. Все, 
что усваивал, было лишь ВОСПОМИНАНИЕМ.
    Поражало учителей (но не меня самого) знание значений ранее не знакомых, 
казалось бы, иностранных слов.
    ...Понимаю теперь: я и должен был забыть Э т о — чтоб снова вспомнить — на 
языке тех, кому послан с о-о б щ и т ь.
    Всем — всем — всем! Слушайте! Смерти нет!
    б. Ваше эхо
    «Каждый человек,— писал Фрейд,— имеет в своем подсознании аппарат, 
позволяющий улавливать состояния других людей, иначе говоря, устранять 
искажения, которые другой человек вносит в выражение своих чувств».
    Наверное, это и чувствовал Лафатер и прочие челове-ковидцы. Как безошибочно 
нечто в нас фиксирует малейшие нюансы заискивания, раздражения, пренебрежения, 
зависти, вожделения... Как трудно и рискованно выводить это в плоскость 
рассудочного анализа: море нюансов, а истина в оттенке. Общение многоканально, 
-слова говорят одно, интонации другое, глаза третье, руки четвертое, все 
поведение в целом — что-то совсем  иное...
    31
    Идя вглубь, к мозговым механизмам, мы подходим к биологическому 
первокирпичику социальности. В другой книге я назвал этот биомеханизм мозговым 
эхом.
    Эхо-механизм обеспечивает память, поддерживает непрерывность психической 
жизни и глубоко связан с эмоциями.
    Принцип его действия состоит в повторном воспроизведении импульсных 
структур — «рисунков» возбуждения в сетях нервных клеток. Таким образом, мозг 
как бы захватывает поступающие раздражители и делает их, уже в импульсной 
перекодировке, своей собственностью. Внутренне повторяет, свертывает и 
развертывает. Свертка — запоминание. Развертка — воспоминание. Происходит все 
это в основном бессознательно, сознание получает  готовые результаты.
    Мозговое эхо используется в непроизвольном прогнозировании. Возможно, в 
каких-то эхо-единицах мозг прикидывает вероятности  будущих событий.
    И конечно, легко понять, что эхо-механизм дает физиологическую основу для 
подражания и обучения. Попугайство да обезьянничанье — вот с чего начинается 
приобщение к цивилизации (и на этом часто, увы, кончается).
    В свое время один из основоположников социологии француз Тард построил на 
феномене подражания красивую теорию развития человечества. Волны, или лучи 
подражания, как их называл Тард, идя из глубины веков, обеспечивают 
распространение цивилизации и культуры, социальную память, преемственность, 
культурную наследственность. Творчество же или изобретение, создающее нечто 
новое, есть отклонение от подражания. Ересь, мутация... и всегда риск.
    Все это ясно, и связь с механизмом «эхо» прозрачна.
    Огромная масса внушений идет через прямое подражание, и развивающийся мозг 
ребенка жадно себя им подставляет. Пословица «С кем поведешься, от того и 
наберешься» справедлива прежде всего для юной части человечества. Дети просто 
гении непроизвольного подражания, и трудно сказать, у кого они больше 
«набираются» — у взрослых или друг у друга. (Со стороны взрослых сильнее 
давление, зато в общении между детьми действует сильнейший катализатор — 
стихийное ощущение тождества).
    32
    Есть масса межличных эхо и у взрослых людей. Вот — заражение зевотой. 
(Кто-то уже зевнул от одного слова: зевота?.. Зе-во-та-а-а...). Знакомо, не 
правда ль?.. На некоторых лекциях я наблюдал повальные эпидемии. А однажды 
попалась мне фотография какого-то американского политического деятеля, 
запечатленного в момент смачного зевка, и я тут же почувствовал неудержимый, 
судорожный позыв. Давал смотреть нескольким знакомым: у половины тот же эффект.
    Вот что до крайности любопытно: часто одновременно зевают люди, находящиеся 
на близком расстоянии, но не видящие и не слышащие друг друга! Две машинистки 
сидят друг к другу спиной в разных углах комнаты. Стучат громко, где тут 
услышать зевок, внимание сконцентрировано... И, однако, они зевают 
одновременно!  — Элементарная телепатия!!
    Другой простенький пример — волны кашля. Я ради опыта специально вызывал их 
в библиотеке, в тишине читального зала: начинал усиленно кашлять. Эксперимент 
не вполне респектабельный, зато убедительно: обязательно кто-то откликнется, да 
не один, а двое-трое и больше. Этот же опыт включаю иногда в свои лекции перед 
демонстрацией массового гипноза. Говорю о чем-то и вдруг поперхнусь, закашляюсь.
.. может же и не такое стрястись с лектором... Случая, чтобы никто не ответил, 
еще не было!
    В концертном зале кто-то кашляет по собственному почину, а кто-то по 
заражению. Кто? Тот, у кого есть расположенность покашлять, но недостаточная 
для самопроизвольного проявления? Или просто очень на этом уровне внушаемый 
субъект?.. Ему-то кажется, будто кашляет он по собственному побуждению.
    Вот и модель массы непроизвольных подражаний, которых мы у себя не замечаем.
 Не по этому же механизму свершается  бессознательный  плагиат...
    Посмотрим теперь, как возникает подражание двигательное, которое я бы 
назвал соучастием. Болельщик у телевизора. Стоит понаблюдать внимательно за его 
ногами в момент, когда прорвавшийся игрок любимой команды должен нанести удар...
 Или за руками, когда смотрит бокс... Сидя рядом с шофером в такси, вы сильно 
жмете ногой в корпус машины, когда он резко тормозит. А как действует 
музыкальный ритм! Впечатлительная девочка в первый раз идет на балет: дивное
    33
    2 В. Леви, кн. 3
    зрелище, она в восторге. Утром просыпается разбитая: болят ноги. Отчего? 
Оттого, что смотрящий на танцующих тоже танцует, только в своем мозгу. Часто 
это можно заметить и по невольным движениям...
    Находиться рядом с дергающимися тяжело, потому что возникают сильные 
импульсы непроизвольного подражания, которые приходится подавлять. И подражание 
и подавление бессознательны, но вы чувствуете напряжение. С другой стороны, 
тяжко общаться с тем, чья моторика и мимика маскообразны, застыли, подавлены. 
Так бывает при некоторых заболеваниях мозга и при сильной шизоидности. Вы 
чувствуете тяжесть и скованность, вам не по себе, хочется поскорей  прекратить  
общение...
    Очевидно, люди, общаясь, должны как-то тонизировать друг друга своими 
движениями, и где-то в этом процессе лежит оптимум, которому, быть может, 
интуитивно следует приятный человек. (Когда двое людей сидят или идут рядом, 
беседуя, они никогда не остаются на одном расстоянии друг от друга, а все время 
то приближаются, то отдаляются, словно вальсируя...)
    Была эпидемия застывания — в Италии в XVI веке. Тысячи людей впадали в 
глубокое оцепенение, убежденные, что их укусил ядовитый тарантул. Из- этого 
состояния выводила их только музыка, постепенно убыстряющаяся до дикой пляски — 
болезнь «вытанцовывалась». От лечебной музыки этой, как уверяют, произошла   
тарантелла.
    Двигательная судорожность заражает больше всего, а верней, передача здесь 
наиболее явственна. Как заразительна паника! Кто-то быстро пробежал, кто-то за 
ним — лавина!.. Первое побуждение — чисто двигательное, не успеваешь опомниться,
 тебя уже несет...
    Бросив беглый взгляд на историю психических эпидемий, увидим: сквозным 
симптомом большинства были судороги. Так было в XIV веке при грандиозной 
всеевропейской эпидемии виттовой пляски, когда по улицам и храмам бродили 
громадные толпы бешено дергавшихся людей; к ним присоединялись все новые, 
бесновавшиеся выкрикивали непристойности и богохульства, падали с пеной у рта. 
Эпидемия быстро прекращалась лишь в тех городах, где администрации удавалось 
лризывать музыкантов, игравших повсюду медленную, спокойную  музыку.
    34
    Так было во множестве монастырей, приютов, общин, селений, где единичные 
судорожные припадки вызывали вспышки бесноватости у многих и многих и 
приписывались нечистой силе. Такие судороги в некоторых фанатических сектах 
возводились в культ, да и сейчас есть секты «трясунов».
    Спиритический сеанс со столоверчением — блестящий пример взаимного 
двигательного заражения группы людей. Возле круглого стола, положив на него 
руки, тесно усаживается кучка людей, желающих пообщаться с духами. Среди них 
главное действующее лицо — медиум, наделенный даром общения с потусторонним 
миром. Все молчат и не двигаются, но через несколько минут стол начинает 
колебаться, наклоняться из стороны в сторону, постукивать ножками... Медиум 
знает условную азбуку, и вот уже можно задавать духам вопросы и получать ответы.
 Иногда эти ответы просто ошеломляют, но они никогда не бывают такими, чтобы их 
не мог дать хотя бы один из присутствующих. Происходит какой-то двигательный 
резонанс подсознаний, такой же, как у хорошо танцующих партнеров. А хитрые 
скептики легко разоблачают фокус, задавая духам вопросы типа «в каком году 
родился Кант».
    В иерерахии психической заразы двигательные эпидемии составляют, можно 
сказать, низший разряд...
    ЭГО. Из дневника. Поезд Москва — Феодосия
    Почему в поездке ВСЕГДА (даже в полном метро, в вонючем автобусе) 
просыпается мысль и неудержимая охота писать? О чем угодно, в любом состоянии, 
при любом количестве и качестве народа — удивительная раскованность... Может, 
простой физиологический секретик?
    Ритмичность движения, равномерная тряска снимает исподволь напряженность, 
чуть-чуть встряхивает мозги и сосуды, как в танце, скажем,— и подсознание 
высвобождается; а подсознание у меня пишет ВСЕГДА. Моей идеальной рабочей 
комнатой была бы каюта парохода или купе поезда.
    Но, думаю, дело не только в физиологии — вернее, через посредство 
физиологии меня, сквозь земную ось,
    35
    пытается залучить Свобода. Говоря оккультистски, я «инвольтирован», «на 
канале», и всяким движением подключаюсь к Источнику...
    6а. Хуже всех психиатрам
    Эмоциональное   эхо   знакомо   всем   не   меньше,   чем двигательное.
    Самое бросающееся в глаза — заражение смехом. Вы еще не понимаете, чему 
смеется этот человек, но (если только не заподозрили, что над вами) уже 
хохочете вместе с ним. Удержаться невозможно, смех — это эмоциональные судороги 
(и сейчас бывают эпидемии насильственного смеха, вернее, микроэпидемии — у 
детей и подростков). Ну а как легко передается раздражение, суетливость, 
напряженность, нервозность — всякий знает.
    В эмоциональном заражении удивительна быстрота.
    Древний, когда-то спасительный механизм. Если в стае кто-то испугался, 
вскрикнул, значит, имеет для этого основания. А если даже нет оснований, только 
вероятность, все равно: среагировать — мало ли что... Это видим у обезьян.
    Каналы оперативной эмоциональной трансляции — движения, мимика, голос, 
дыхание, может быть, и еще что-то... Мы воспринимаем не только отдельные 
движения, но и мышечный тонус друг друга, общую расположенность к удовольствию, 
неудовольствию, агрессивность.
    Чужой эмоциональный тонус воспринимаем через свой собственный — через 
импульсы к подражанию. Обаятельный, симпатичный человек своими движениями, 
мимикой, голосом (а более всего непроизвольною микромимикой) приглашает вас к 
обоюдному удовольствию: «Смотрите, как мне хорошо, как я доволен, свободен, 
непринужден с вами, вот и вы так же со мной можете»... И подсознание ваше 
радостно рвется ему навстречу и порой так неудержимо, что даже сознание: «он 
подлец» — не может этому воспрепятствовать!.. Вы поддаетесь   чарам!..
    Эмоциональная восприимчивость достигает пика очень рано, где-то в детстве. 
В старости способность падает, старики более заражают сами, чем заражаются.
    36
    Но, как во всем человеческом, здесь огромная индивидуальная   пестрота.
    Есть люди-детекторы, резонаторы, чей эмоциональный аппарат подобен зеркалу: 
кто ни приблизится, увидит свое отражение. Эти люди находятся в состоянии 
постоянной эмоциональной зараженности, все время больны другими. (У некоторых, 
видевших телесные наказания, на теле вспухали рубцы.) Есть и эмоциональные 
генераторы, мало способные заражаться, но зато интенсивно заражающие других. 
Сочетание обоих качеств в одном лице — одна из основ одаренности артистической 
личности. Эти свойства, однако, никак не свзяны с интеллектом.
    Заразительны крайности. При психопатологии способность к эмоциональному 
резонансу обычно уменьшается, зато заражающая сила эмоций растет. Огромная 
генераторная способность маньяка — вулкан возбуждения. Глубоко депрессивный 
словно скован холодом могильного склепа. Возбужденный эпилептик, взрывчатый 
психопат — землетрясение, ураган... Напряженный шизофреник моментально 
накидывает на вас невидимые стальные цепочки. Истерик и сильно заражает и легко 
заражается, истеричность близка к актерству...
    А психиатр, обладая высокой детекторной способностью, должен быть и сильным 
генератором, и выработать у себя какое-то «антиэхо».
    Вовсе не обязательно, впрочем, что эмоция человека вызовет у вас ту же 
эмоцию. Когда как... Ему смешно, а вам грустно. Вы взбешены, а он только слегка 
напряжен. Не бывает вполне тождественных состояний.
    Частая ошибка: человека подбадривают, похлопывают по спине: «Не раскисай, 
старик», стараются развеселить — а ему еще хуже. Подбадриванию поддается лишь 
тот, в ком зародыш бодрости жизнеспособен. Может быть, нужно мягкое, сдержанное 
сочувствие или усиленный резонанс: пролить вместе с ним слезы, возвратить ему 
его состояние в десятикратном размере—и вы увидите, как подобное уничтожается 
подобным...
    Действие музыки строится на прямом эхо с разнообразнейшими приемами 
поддержания, усиления... Послушайте, как категоричен Шекспир, для которого 
отношение к музыке — тест на моральную полноценность:
    37
    Кто музыки не носит сам в себе,
    Кто холоден к гармонии прелестной,
    Тот может быть изменником, лжецом,
    Грабителем. Души его движенья
    Темны как ночь, и как Эреб черна
    Его приязнь.  Такому человеку
    Не доверяй...
    К сожалению, есть и меломаны-человеконенавистники, и добрые, тонкие люди, 
абсолютно к музыке глухие...
    7. Норма сочувствия
    Чтобы воспитание человеков сдвинулось, наконец, с многовековой мертвой 
точки, надо внимательно, с ледяной головой изучить психофизиологию сочувствия. 
Надо точно, научно понять, как становятся возможным равнодушие, жестокость, 
садизм не только извне, но и изнутри, от мозга. Ибо люди, что бы ни говорили, в 
своих изначальных расположениях не одинаковы.
    Да разве только люди? У 10-15 процентов самок любых животных отсутствует 
родительский инстинкт, и вместо любви к детенышам — равнодушие, а у хищных и 
каннибальство.
    Инстинкт убийства мышей распределяется между кошками неравномерно. У 
некоторых котят инстинкт этот жестко наследствен, у большинства зависит в 
примерно равной мере и от наследственности и от обучения, у третьих отсутствует.
 Уже знакомая нам оптимальная формула популяционного спектра любого качества: 
гибкая середина с бахромой крайностей.
    Природа старается быть ко всему готовой, а ситуация выбирает из генофонда. 
Исчезнут с земли крысы, мыши — род кошачий не пропадет, выживет за счет тех, 
кому можно и хлебом обойтись, есть такие полутравоядные коты, толстые и 
мордастые.
    Какие-то зачатки садизма у многих есть — эта страшная способность, эта 
возможность испытывать удовольствие от мук другого существа. Наряду с полной 
способностью сочувствия и даже в какой-то двойственной связи с ней...
    У сильно вооруженных хищников "вид сохраняет
    38
    себя от чрезмерной взаимной жестокости специальными приспособлениями, 
похожими на сочувствие: волк подставляет победившему сопернику самое уязвимое 
место, и тот, вместо того чтобы кусать, мочится. Побежденный кот падает на 
спину и истошно орет, вызывая рефлекторную остановку карающей десницы... 
Разошедшегося человека так легко не остановить.
    Дети часто предаются мучительству. Терзают муху... Пауку-косиножке оторвали 
ножки... И пустили по дорожке.. Издеваются над толстым, нескладным, бьют 
слабого, робкого, травят чужого, чудного...
    Смирим на секунду воспитательский порыв, подойдем поближе, посмотрим 
внимательно.
    Мучат по-разному, из разных побуждений, по разным  механизмам.
    Этот еще просто не научился чувствовать, не ощущает, не представляет, что 
другому существу может быть больно. Еще не срабатывает эмоциональное эхо, а 
может быть, недоразвито... Бессознательно полагает, что чувствует только он 
один, живой центр мира, а все остальное как бы и не живое. Забавляется и 
исследует... Так младенец тычет пальчиком в глаз матери — любопытно!.. 
Стихийное, эмоциональное невежество остается уделом многих: не понимают, что 
бьют — движением, словом, молчанием.
    А вот этот понимает! Чувствует! У этого — острое удовлетворение муками 
жертвы! корчами! криками! судорогами! — Наслаждение властью! — Тихо... 
Внимательно посмотрите: маленький палач вершит возмездие, он мстит мухе за то, 
что его унизили, не пустили, побили; сегодня муха — это отец, спьяну давший 
оплеуху, а послезавтра мухой будет очкарик из соседнего подъезда...
    Но это не самое страшное. Это, в сущности, обыкновенно.
    Самое страшное — вон у того, который мучает просто так и испытывает 
удовлетворение не моральное, а физическое, испытывает сладострастие. Это палач 
по призванию, настоящий садист. Извращено эмоциональное эхо: сигналы чужого ада 
подаются ему на рай.
    ..Маленькие дурачки пошли вместе с гаденышем на
    чердак   и   повесили   на   проволоке   кота,   громадного,
    пушистого,  и он дергался, бился, потом сразу затих;
    . им было и жалко и интересно, а главное, стыдно друг
    39
    перед другом и перед гаденышем показать какую-нибудь дрожь. А потом они 
разбежались, и всем, кроме гаденыша, стало муторно и захотелось быстрее забыть..
. Один дурачок и вправду забыл и готов снова идти с гаденышем," другой не может 
забыть, но хорохорится и, назло самому себе, совершает новые жестокости, чтобы 
совсем задушить это эхо, из которого происходит   совесть...
    А третий, едва добежав домой, дает себе клятву: никогда больше, и спешит 
обратно, чтобы скорей снять кота. Но роскошный кот уже мертв, и он хоронит его 
и рыдает, а потом подбирает и выхаживает самых дохлых заморышей и кормит их, 
всех кормит и защищает, и никогда не охотится...
    Есть и те, кого уже изначально никакими силами к мучительству не склонить. 
Есть! Мало их, слишком мало. Кто они: ненормальные или сверхнормальные? Почему 
они готовы отдать все, тут же пожертвовать собою, чтобы оградить от мучений 
другое существо, слабое и беспомощное, даже не человека — щенка, цыпленка! 
Почему это для них такое острое, глубокое наслаждение — кормить, защищать? Кто 
их к этому приохотил?
    Этого — добрый человек. А этого — никто, сам. Это антисадист. Он не может 
мстить даже за смертельную обиду, хотя и не трус, и умеет драться. Он приведет 
противника в состояние беспомощности и остановится, не воспользуется, не добьет.
 Напротив, подымет, и чаще всего на свою голову. Великодушие? Нет, если хотите, 
эгоизм. Побежденный для него уже не враг, ему уже стыдно за победу. Чужой ад — 
всегда и его ад.
    Непредсказуемы движения чувств. Крайности питают друг друга: самые жестокие 
бывают и всех нежней, фашисты часто сентиментальны. Некоторым постигать добро 
приходится через кошмар.
    Но ничто не поможет человеку, лишенному способности эмоционального 
предвидения — предвосхищения эмоций других. Это совершается здесь и сейчас, в 
душевном взаимодействии, а также в реальности номер два — в воображении. (Может 
быть, это как раз реальность номер один.) Высшие уровни предвосхищения чувств: 
художническое перевоплощение и врачебная интуиция, сравнимая с материнской: 
искусство не мешать   подсознанию.
    40
    ЭГО. Пунктир небесный
    Это уже совершенно ясно, любимые: уничтожение радости на этом свете было бы 
окончательной победою дьявола. Царство ледяной тьмы, вечная ночь.
    Почти так уже, но я здесь, видите? Я к вам Радостью послан, и я прошу, 
умоляю: верьте в лучеспо-собностъ  Гармонии.
    Помиривший двух детей — спас человечество. Примиривший две мысли — открыл 
Вселенную. Добившийся перемирия двух взрослых, заматерелых врагов — хоть на 
минутку — даст шанс выжить и состояться своим детям и внукам.
    Плотность взаимосвязей в богоприродном мире, пронизанном человеком, уже 
такова, что ни одна песчинка всем прочим не безразлична; все за всех отвечают, 
живем всеединой жизнью.
    Не уставайте вылавливать всех чистых детей из всех грязных вод. Кое-каких 
при этом нечаянно можно и утопить — а потому спасайте и грязных тоже.
    8. Ещё раз о морде лица
    Эскалатор... Всю жизнь в Москве, но не привыкну. В толпе, на улице можно 
отключиться от лиц, смотреть в небо или под ноги, а здесь — некуда. 
Неостановимо. Сколько встреч и — это чудовищно! — никакого общения. Нет, 
неправда, вот кто-то оглянулся, оглянулись и вы... О, догнать бы, заглянуть бы 
в лица-мысли, лица-судьбы тех, что скрылись в тесноте на ступенчатом хребте...
    Долго, пристально, бесконечно смотреть друг на друга люди могут лишь очень 
редко. Обычно же глаза, встретившись, по какому-то негласному уговору торопятся 
разойтись: задержаться немного, еще чуточку — и врозь, по делам, по магазинам, 
на потолок. И вообще избегают люди смотреть друг другу в глаза. Почему?
    Да просто некогда. Ни к чему. Взору нужна подвижность. Фиксация — тяжелая 
нагрузка, насилие над вниманием — вызывает оцепенение, гипноз.
    Почему так тягостен, так неудобен чей-то чужой, неотрывный взгляд, почему 
чувствуется даже спиной, почему   вызывает   недоумение,   неприязнь,   
раздраже-
    41
    ние?  Неуютно, хочется спрятаться, вас пронизывают, ощупывают...
    Хотя у некоторых животных взаимное созерцание тоже входит в ритуал любви, в 
основном оно не означает ничего хорошего. «Я тебя сейчас съем».— «А это 
посмотрим, кто кого».— «Посмотрим».— «Посмотрим». Когда застывают друг против 
друга два петуха или два кота,— ситуация напоминает эпизод из известного 
фантастического романа, где два гипнотизера, добрый и злой, вздувая на лбу жилы 
и обливаясь потом, сцепляются взглядами в мертвой схватке: кто кого 
перегипнотизирует. Точно так ведут себя, выясняя свои муж-ские отношения, самцы 
гориллы. Кто-то из соперников не выдерживает и опускает голову, признавая себя 
подчиненным. Все интеллигентно, без физического насилия. С гориллой можно 
прекрасно поладить, если не смотреть ему в глаза, он этого не выносит.
    Звери боятся человеческого взгляда, не зря боятся... Самого злобного пса 
можно усмирить, если поймать его взгляд и с абсолютной уверенностью двигаться 
прямо на него... Мне случалось так успокаивать разошедшихся злыдней; но трудно 
сказать, что же на них действует — взгляд или...
    Еще неизвестно, насколько собака различает выражение человеческого лица. 
Собака редко фиксирует взгляд, для нее это нецелесообразно, она ведь 
преследователь движущегося. Если собака на что-то долго смотрит, то впадает в 
оцепенение — род гипноза, зафиксированный у некоторых пород в стойке. А вот 
кошки, животные-поджидатели, те могут смотреть долго, кота не пересмотришь. 
Кошки и на добычу, и друг на друга долго глядят, завороженно.
    Мы опять подошли к физиономике.
    Чем выше по эволюционной лестнице, чем ближе к человеку, тем больше 
сигнальное значение физиономии, тем тоньше различается выражение глаз. Уже в 
конце первого месяца жизни маленький гамадрильчик различает выражение 
физиономии своей мамаши, а если воспитывается людьми — то людей. Скорчите ему 
гримасу, покажите «морду лица» — испугается. В пять месяцев он уже знает, что 
смотреть на «морду лица» вожака нельзя. А что делает человеческий малыш, 
испугавшись или застеснявшись? Отводит глаза. Прячет лицо!
    42
    Младенец, как и обезьяныш, реагирует на физиономию уже с конца первого 
месяца жизни, пытается общаться и с куклами, если их физиономии достаточно 
напоминают человеческие. Нормальный малыш четырех месяцев ответит улыбкой на 
улыбку или доброе выражение и заплачет, если посмотреть на него строго. Это, 
конечно, чисто инстинктивная реакция. По моим наблюдениям, младенцу нравятся 
движения рта (он пытается им подражать) и не нравятся движения бровей и век. 
Если вы стояли у клетки макаки или шимпанзе и эти особы пытались вас напугать, 
вы поймете, в чем дело.
    Мимика, особо глазная, играла в первобытном общении огромную роль. В нашем 
общении она оттеснена речью, смещена в безотчетное, но богатство ее сохраняется 
и живет. Мимическое обучение и тренировка идут всю жизнь, и уже трудно 
разобрать, что здесь врождено и инстинктивно и что — результат усвоения, 
передачи. Будет ли итальянец, выросший в Норвегии, оживленно жестикулировать? 
Представители взаимоудаленных культур при встрече первое время испытывают 
трудности в понимании мимики. У некоторых индейских племен в обычае полное 
подавление мимики, маскообразность. У японцев — загадочные ритуальные улыбки. 
Китайцы, глядя на европейских туристов, удивлялись, почему те все время 
сердятся: так они толковали поднятие бровей, европейский жест удивления. А 
белые миссионеры приходили в ужас от «черного смеха», которым некоторые племена 
Африки выражают свой гнев...
    Когда мы разговариваем с кем-то в присутствии постороннего, то в моменты 
особенно эмоциональные, например, при смехе, бросаем взгляды в сторону этого 
присутствующего, словно приглашая его разделить наши чувства или проверяя, 
разделяет ли он их. А тот, поймав такой взгляд, обычно делает взглядом тот же 
ответный знак участия, какую-то неопределенную мину: мол, вижу и в общем 
одобряю, хоть и не знаю, что... Или, наоборот, старательно замыкается... Все 
это загадочно!
    Вот вы случайно встретились с глазами напротив сидящего, задержались чуть 
дольше обычного — и уже на принцип, уже гляделки: а вот возьму и не отведу, а 
вот   кто   кого...   Смотрим... Да,   настоящий   маленький
    43
    психологический поединок, до крайности глупый, но исполненный тайного 
смысла. При победе — пустяковенькое, но торжество. Опытные тренеры учат 
боксеров: смотри сопернику прямо в глаза уже при рукопожатии, в бою не отводи 
глаз...
    Смотреть друг на друга — значит выяснять отношения.
    9. Закон наглости. Психология поединка
    — Не люблю людей уверенных,— признался мне однажды человек математического 
ума, сильно чудаковатый, о котором решительно никогда невозможно сказать, 
уверен он или нет.
    —   Почему?
    —   Интегративно-транзитивная функция.—  (Не ручаюсь за точность передачи 
этого математического ругательства.) — Парадоксальный минимакс. По достижении  
предела   импонирование  минимизируется,  трансформируясь в максимум антипатии.
    —  Ты хочешь сказать, что самоуверенный нахал давит на твою психику?
    —   Не совсем. Я  принимаю локальную уверенность, но   отрицаю   
глобальную:   у   меня   возникает   маразм принципов.
    —  Теперь понимаю: ты просто самец с неустойчивым положением в иерархии 
стада...
    Последовала беседа о животной социологии, об этих иерархиях и рангах, о 
чинопочитании, которое у всех (и у сверчков, и у коз, и у обезьян, и у амеб). 
Об Альфе, который клюет всех, ест первый и владеет всеми самками; о Бете, 
который клюет всех, кроме Альфы, и вплоть до Омеги, которого клюют все... О 
великом законе наглости: среди наглейших побеждает сильнейший, а среди 
сильнейших — наглейший. А также о том, что самый нахальный Альфа теряется, 
попадая в чужое стадо или на чужую территорию, и самый последний Омега 
становится Альфой в своем гнезде. О том, что коровы из одного стада, едва их 
разделят в хлеву на две группы, начинают вести себя как представители двух 
враждующих политических партий: «Мы-ы и они».
    Самое любопытное здесь,  конечно,— каким образом
    44
    узнается ранг. У сверчков или ос вроде понятно: по числу щетинок или 
яйцевых трубочек, по песне. А у коров? У мышей? За что один хомяк уважает 
другого? Ведь далеко не всегда Альфой оказывается самый крупный и физически 
сильный.
    По  наглости?..
    Об этом знаменитом опыте много писали, и я в том числе. Расхаживает по 
своей территории Альфа-макака, и подчиненные перед ним лебезят и снимают с него 
вошек, не смея взглянуть в глаза. Но вот через изящные вживленные электродики с 
помощью радиосигнала подается тормозной импульс в миндалевидное ядро мозга. В 
Альфе что-то меняется... Секунда... другая... И вот уже всем все ясно, и бунт — 
дело правое. Альфа искусан, исцарапан, оплеван, он уже ниже Омеги. Воцаряется 
Бета. Снова импульс — и Бета низвергнут, на троне Гамма, и так до последнего.
    Но вот импульсы прекратились. Альфа опомнился, яростно вскакивает и все 
становится на свои места.
    Мы не макаки, но...
    Иерархия в детских группах устанавливается очень быстро, обходясь 
минимальным числом поединков. Вопрос, кто кого сильней, среди мальчишек всегда 
актуален, и самый сильный — это прежде всего самый смелый и непррклонный. 
Смещение вожаков происходит редко.
    Но вот что важно: наряду с иерархией по доминированию в детских группах 
есть и другая — по симпатии. Положение каждого может быть охарактеризовано 
количеством выборов со стороны других (дружить или не дружить, сидеть вместе 
или нет — то, что последователи Морено называют социометрическим статусом). И 
здесь свои Альфы — «звезды» и Омеги — «отверженные». Альфы по симпатии могут 
быть Омегами по силе, и наоборот. (Соотношение того и другого еще не совсем 
ясно.)
    Чем выше умственный уровень группы, тем более принцип симпатии вытесняет 
принцип силы, и уже в старших классах школ он обычно преобладает. Какие-то 
зачатки иерархии по симпатии, судя по всему, есть и у собак и у кошек. 
Определенно, некоторые из них, не отличающиеся с виду никакими достоинствами, 
ни силой, ни агрессивностью, оказываются более притягательными для своих 
сородичей —  не корыстно и не
    45
    сексуально, а просто так. С ними хотят дружить. Может быть, они сами 
излучают доброжелательство?..
    В общении животных одного вида делаются ставки на разные принципы, ведутся 
разные игры.
    Маленький молодой необстрелянный Бонапарт, приводивший в трепет матерых 
боевых генералов, на все 100% использовал закон наглости. Хороший дрессировщик 
легко поймет, в чем тут дело, и, конечно, гипнотизер тоже. В нас прячется 
эмоциональная вычислительная машина. Эмоция доверяет эмоции.
    Властные жесты и интонации, уверенность, агрессивные проявления — это ведь 
только видимость. Может быть, ткнуть его пальцем — и свалится! Н невольное 
прогнозирование работает по элементарной логике: что видишь, то есть; как есть, 
так и будет. Ведет себя уверенно, значит, имеет основания. Значит, много раз 
уже побеждал или обладает секретным оружием... Если натиск так яростен, значит, 
сил много... Если такой сильный, то лучше не связываться...
    Вся эта логика свернута в простую животную трусость, и все решают какие-то 
доли секунды. Степень агрессивности (трусости), уверенности (неуверенности) — и 
у противника и у себя оценивается мгновенно. У агрессивного в ответ на 
свирепость противника агрессивность подскакивает, у трусливого — падает... Но 
вот появляется молодец, против которого тот молодец — овца, и овца, против 
которой та овца — молодец. Настоящий молодец — тот, для которого отступление 
исключено, — но таких почти нет: отбор давил на них беспощадно, такие быстро 
убивали друг друга...
    На этом зиждется психология поединка. Тактика деморализации, всевозможные 
приемы запугивания имеют целью создать у противника непроизвольный 
эмоциональный прогноз поражения, который, если прием удается вполне, руководит 
поведением.
    Но разве речь только о драке?
    ...Это может делаться мягко и незаметно, интеллигентно, особенно женщиной: 
железная ручка в бархатной перчатке. В жизненной заурядице это то, что называют 
умением себя поставить. Как немного и как много! «Ну, с этим можно не особенно 
церемониться...» Сколь многим блестящим людям не хватает какой-то одной нотки, 
чтобы заставить с собою считаться. Тайная война чувств — даже в нежнейшей 
дружбе...
    46
    —  Так вот,— говорю я упомянутому   чудаку,— атавик несчастный.   
Срабатывает   у   тебя   банальный   эффект супрессии.
    —  А?..
    —  Помещают в одну клетку двух шимпанзе. Один — малый способный, но по 
линии  наглости —  заурядность среднего ранга. Другой — тупой, но нахальный, 
шимпанзейский, стало быть, Альфа, генерал Бонапарт. И вот оказывается, 
присутствие Бонапарта у интеллигентного шимпанзе интеллект отшибает, он впадает 
в кретинство,  маразм  принципов.
    Он опять стал ругаться и что-то спрашивать. Я разобрал только:
    —   Какова степень необратимости?
    —  Если убрать генерала, интеллект восстанавливается, но после нескольких 
ошибок возникает невроз, а иногда   и   инфаркты.   Приходится   менять   
клетку.   А самое лучшее лечение — поместить интеллектуала  в одну клетку с 
Омегой. Дать самоутвердиться. Понятно?
    —  Вот это здорово,— обрадовался он.— Я и сам замечал...
    Мне вспомнился пациент Н. Этого человека одолевали патологические сомнения. 
Он размышлял и рассуждал по любому поводу, не мог ни на что решиться: работать 
или поступать в аспирантуру, развестись или продолжать семейную жизнь, которая 
по одним мотивам его устраивала, по другим — нет. Делать ли по утрам гимнастику 
или отпускать бороду?.. Дошло до маразма принципов и полного паралича действий. 
Н. ни за что не решился бы обратиться ко мне, но его привели, так получилось. 
Психотерапия была безуспешной, потому что он глубоко сомневался, стоит ли в 
принципе верить врачам.
    И вот рядом появляется М. Все в сравнении: состояние М. было в десять раз 
хуже. Он сомневался в собственном   существовании...
    Недосмотр: обычно таких пациентов стараются разделять. Чудо не замедлило: Н.
 стал выздоравливать. Он превратился в рьяного психотерапевта, собственные его 
проблемы померкли. «Надо переубедить этого чудака». В интонациях и движениях 
появилась уверенность. «Я понял, к чему шел. Надо уметь сметь».
    М. лучше не стало, но кто знает, что было бы, случись по соседству 
кто-нибудь потяжелее...
    47
    Открыто давно: лучший способ лечиться психически — самому лечить.
    Смена ролей, взгляд на себя другими глазами... Старый педагогический прием: 
чтобы отстающий подтянулся, надо назначить его ответственным над другим 
отстающим. Руководящая работа как психотерапевтический фактор. Об этом не 
думают ни рьяные учителя, ни сверхопекающие родители, ни сверхзаботливые друзья,
 ни — увы — доктора-психологи, особливо из тех, чьи мотивы в профессиональной 
деятельности недоосознаны, а, стало быть, и недоочищены. Сколько хищного 
самоутверждения, граничащего с вожделением, в глазах иных психотерапевтов, как 
набрасываются они на своих пациентов, какие Альфы и Бонапарты!..
    Слышите, человеколюбцы?.. Благодарите несчастных, больных, глупых, плохих, 
мерзких, немощных и уродливых — всех, всех Омег возблагодарите за то, что они 
низкой своей бытностью дарят вам чувство собственной высоты и нрава на жизнь.
    Благодарите — но так, чтобы они об этом не догадались...
    ЭГО. Из дневника
    Дни сыплются в пропасть. Мне уже...
    Закончил очередную подцензурную книгу. Вдруг стало ясно, что вся литература,
 все вообще написанное — не более и не менее как разговоры мертвых с живыми. 
Буквы — крючки, которыми мы цепляемся за Вечность. Эй вы, слышите? Мы хотим 
быть! Не хотим исчезать! Не дайте пропасть, ребятушки, пообщайтесь, ну хоть 
чуть-чуть прикоснитесь,   вдохните дух...
    Закон выживания — там, на полках — тот же, что и тутошний, телесно-мирской: 
кто живее, тот и живет. Кто любвеспособнее,  тот умножится.
    Эй, слышите? Не бойтесь, мы ничему вас не научим. Нам просто хочется 
поговорить...
    10. Здоровье другими средствами
    «Черт простого народа большей частью худой, с тонкой козлиной бородой на 
узком подбородке, между тем как толстый   дьявол   имеет   налет   добродушной  
 глупости.
    48
    Интриган — с горбом и покашливает. Старая ведьма — с высохшим птичьим лицом.
 Когда веселятся и говорят сальности, появляется толстый рыцарь Фальстаф с 
красным носом и лоснящейся лысиной. Женщина из народа со здравым рассудком 
низкоросла, кругла как шар и упирается руками в бедра.
    Словом, у добродетели и у черта острый нос, а при юморе — толстый. Что мы 
на это скажем?»
    Таким игривым вступлением начал свою серьезную книгу «Строение тела и 
характер» Эрнст Кречмер, немецкий психиатр. В двадцатые годы, когда Фрейд 
штукатурил и конопатил здание психоанализа, а Павлов завершал постройку системы 
условных рефлексов, этот энергичный врач, гипнотизер-виртуоз, оригинальной и 
изящной концепцией соединил психиатрию и психологию с антропологией, 
эндокринологией и генетикой.
    И физиономика была тут как тут. Но самым сенсационным было то, что Кречмер 
впервые соединил душевную болезнь со здоровьем. Из его взглядов вытекало, что 
болезнь, как война в политике, есть продолжение здоровья другими средствами.
    Имея дело, как и всякий психиатр, с нескончаемой вереницей пациентов и их 
родственников, Кречмер поначалу задался целью всесторонне сравнить 
представителей двух главных «больших» психозов — шизофрении и 
маниакально-депрессивного, или  циклотимии.
    Шизофрения — буквально «расщепление души» — психическая болезнь с 
разнообразной и сложной симптоматикой. Основными симптомами считают нарушение 
эмоционального контакта с окружающими и своеобразные расстройства мышления. 
Многие психиатры, в том числе автор этой книги, считают, что под названием 
«шизофрения» скрывается не одно, а множество психических заболеваний различной 
природы. Циклотимия — буквально «круговое настроение» — болезнь, для которой 
характерны в первую очередь сильные колебания, подъемы или спады настроения и 
общего тонуса.
    Кречмера поразило, что не только и не столько симптомы болезни, сколько 
общий склад личности больных, их телосложение, характеры родственников, 
психологическая атмосфера в семьях оказывались противоположными.
    49
    Шизофрения и циклотимия в своих типичных проявлениях как будто избегали 
друг друга. Кречмер кропотливо исследовал родословные, прослеживал судьбы линий 
и поколений, и логика наблюдений уводила его все дальше за пределы узкого 
клиницизма. Постепенно выкристаллизовались два больших типа психофизической 
организации: словно два полушария, в которых обе болезни оказывались полюсами. 
Он увидел, что психическое здоровье не имеет никаких абсолютов, что клиника — 
прибежище крайних жизненных вариантов, не могущих приспособиться, что психоз 
вбирает в себя, как в кулак, то, что разбросано в текучей мозаике темпераментов 
 и  характеров.
    И вот знаменитая ось «шизо — цикло».
    Если в середине поставить обычного, среднего человека, каких масса, 
рассуждал Кречмер, то можно считать, что у него радикалы «шизо» и «цикло» 
находятся в относительном равновесии. Иными словами, он имеет приблизительно 
равные шансы (весьма и весьма небольшие) заболеть тем или другим. Дальше, по 
одну сторону оси стоит шизотимик (тимос — по-гречески «чувство»; шизотимик — 
буквально: человек, чувствующий на шизофренический манер, но это звучит слишком 
шокирующе), субъект вполне здоровый, в психоэмоциональном складе которого, 
однако, есть некий шизофренический «рудимент» (шизорадикал). Это еще область 
чистой нормы, равновесие вполне устойчиво, психика шизотимика может быть даже 
стабильнее, чем у среднего человека. Но если ему по тем или иным причинам все 
же суждено психически заболеть (скажем, в результате упорного пьянства), то 
вероятность появления шизофренических расстройств у него выше.
    Дальше — шизоид. Это уже грань: у этого человека при неблагоприятных 
условиях и самопроизвольно легко могут вспыхнуть реакции шизофренического типа 
или сама шизофрения, болезненный процесс, меняющий личность. Это носитель 
предрасположенности. Но и он совсем не обязательно должен заболеть! И он может 
быть психически устойчив! В семьях шизотимиков и шизоидов, однако, чаще, чем в 
средних, можно встретить настоящих больных шизофренией. Но, повторяю, к 
шизофрении как болезни шизотимик и шизоид могут не иметь никакого отношения.
    По другую сторону оси стоят соответственно цикло-
    50
    тимик и циклоид. Здесь повышается вероятность появления волнообразных 
колебаний тонуса-настроения и понижаются шансы на шизофрению (что все-таки не 
исключает, как заметил и сам Кречмер, развития шизофрении у циклоида и 
циклотимии у шизоида). Граница между «-тимиками» и «-оидами», конечно, условна 
и четко не определима, так же как грань между «-оидами» и больными... 
Представители обоих полюсов, в том числе и тяжелобольные, могут иметь любую 
степень интеллекта, одаренности, социальной ценности.
    Это в общем элементарное подразделение было быстро подхвачено. Посыпались 
исследования, и скоро уже нельзя было разобрать, что принадлежит Кречмеру, что 
попутчикам и последователям. Ганнушкин, глава русской психиатрии тех лет, нашел 
кречмеровский подход плодотворным: он совпадал с его идеями «пограничной 
психиатрии», и вскоре в школе Ганнушкина самостоятельно были описаны эпилептоид,
 истероид и некоторые другие типы, весьма жизненные и вместе с тем родственные 
соответственным патологическим формам.
    Разумеется, не обошлось и без критики, в которой было много и справедливого 
и несправедливого. С какой это стати мы должны считать каждого потенциальным 
шизофреником или еще кем-то? Неужели здоровье — просто смесь задатков 
всевозможных болезней, как белый цвет — смесь всех цветов радуги? А в конце 
концов, как писал один оппонент, «понятие шизоид просто подставляется вместо 
понятия человек, и все сводится к тому, что и у шизофреников есть некоторые  
общечеловеческие  черты».
    М-да... Не знаю, когда влияние Кречмера было плодотворнее: когда я своими 
глазами видел и лечил представителей описанных им типов или когда с 
разочарованием убеждался в его неправоте, в неприменимости подхода. (Был ли 
кто-нибудь из тех, кто пытался понять человека, до конца прав? Был ли 
кто-нибудь не одно-сторонен?)
    Всего более будят мысль несовершенства, поспешности и незаконченности. 
Кречмер сделал попытку перескочить через свое время, попытку с негодными 
средствами, но тем и привлекательную. Я с увлечением прослеживал его радикалы у 
самых разных людей и у
    51
    самого себя: это ввело некое новое измерение в мое понимание людей, мне 
стало легче предугадывать (предчувствовать) некоторые важные стороны их 
поведения. И в то же время в этих попытках, столь же часто бесплодных, сколь и 
успешных, мне стало особенно ясно, какое многомерное существо человек и как 
плоско наше обыденное мышление.
    Сколько уже веков пытается человечество запихнуть самого себя в различные 
классификации и типологии, и из этого ничего путного не выходит. Вместо типов в 
конце концов получаются стереотипы, вроде всем известных «школьных» 
темпераментов — меланхоликов, холериков, сангвиников и флегматиков. Я написал 
было о них целую главу, где хитрейший и циничней-ший наполеоновский министр 
Фуше как флегматик попал на одну доску с добрейшим Иваном Андреевичем Крыловым. 
Античный герой Геракл оказался одной породы с тем злополучным павловским псом, 
который чуть что мочился под себя,— оба оказались меланхоликами. В сангвиники 
попали Николай Ростов, святой Петр, Дюма-отец, Ноздрев, Леонардо да Винчи, 
Остап Бендер. В холерики... Словом, глава сама себя зачеркнула.. И это несмотря 
на то, что классическую четверку мне удалось опознать и в типологии девушек, 
которых великий Брама создал на радость мужчине (смотри индийский трактат о 
любви «Ветвь персика»), и в описаниях поведения новорожденных младенцев.
    На человека можно смотреть по-разному.
    Можно следовать за нитью его жизни, от начала и до конца, и мы увидим, как 
он идет по ней, оставаясь самим собою и не оставаясь.
    Мы увидим кинофильм памяти.
    Это будет человек вдоль, человек во времени и пространстве своего развития. 
Судьба, биография, траектория личности. У одного она напоминает параболу, у 
другого — подобие синусоиды, у третьего — хаотический путь молекулы в 
броуновском движении.
    Но на любой точке линии жизни можно остановиться и провести 
исследовательский разрез. И тут перед нами встает реальная личность как факт на 
сегодня.
    Можно прокрутить кинопленку с бешеной скоростью, сжав ее до одномоментной 
фотографии. Можно ставить человека в бесчисленные ряды сопоставлений с
    52
    себе подобными и не подобными. Ребенок — в сравнении с другим ребенком, с 
обезьяной, с машиной, со стариком. Это будет человек поперек, человек насквозь. 
Когда говорят о типах, то обычно берут человека в таком вот поперечном 
измерении.
    В жизни же мы видим людей и продольно и поперечно, но никогда ни в одном 
измерении — до конца, никогда — исчерпывающе. Всегда — провалы, пробелы. Всегда 
меньше, чем есть, и больше, чем можем осмыслить. И дефицит информации и избыток.

    Возможно, нам следует заранее примириться с тем, что любое суждение о 
человеке в той или иной мере и ошибочно и верно.
    «Величайшая трудность для тех, кто занимается изучением человеческих 
поступков, состоит в том, чтобы примирить их между собой и дать им единое 
объяснение, ибо обычно наши действия так резко противоречат друг другу, что 
кажется невероятным, чтобы они исходили из одного и того же источника. Мне 
часто казалось, что даже лучшие авторы напрасно упорствуют, стараясь 
представить нас постоянными и устойчивыми. Они создает некий обобщенный образ и,
 исходя затем из него, подгоняют под него и истолковывают все поступки данного 
лица, а когда его поступки не укладываются в эту рамку, они отметают все 
отступления от нее...
    Мы обычно следуем за нашими склонностями направо и налево, вверх и вниз, 
туда, куда влечет нас вихрь случайностей. Мы думаем о том, чего мы хотим, лишь 
в тот момент, когда мы этого хотим, и меняемся, как то животное, которое 
принимает окраску тех мест, где оно обитает. Мы меняем то, что только что 
решили, потом опять возвращаемся к оставленному пути; это какое-то непрерывное 
колебание и непостоянство... Мы не идем, а нас несет, подобно предметам, 
которые уносятся течением реки то плавно, то стремительно, в зависимости от 
того, спокойна она или бурлива...
    ...Не только случайности заставляют меня изменяться по своей прихоти, но и 
я сам, помимо того, меняюсь по присущей мне внутренней неустойчивости, и кто 
присмотрится к себе внимательно, может сразу же убедиться, что он не бывает 
дважды в одном и том же состоянии.... В зависимости от того, как я смотрю на 
себя, я  нахожу в  себе и  стыдливость,  и наглость;  и
    53
    целомудрие, и распутство; и болтливость, и молчаливость; и трудолюбие, и 
изнеженность; и изобретательность, и тупость; и лживость, и правдивость; и 
ученость, и невежество; и щедрость, и скупость, и расточительность...
    Мы все лишены цельности и состоим из отдельных клочков, каждый из которых в 
каждый момент играет свою роль. Настолько пестро и многообразно наше внутреннее 
строение, что в разные моменты мы не меньше отличаемся от себя самих, чем от 
других...»
    Я бы подписался под этим — но это написал Мон-тень четыреста с лишним лет 
назад. За это время схематические типологии людей — характеров, личностей, 
темпераментов — плодились не переставая, и конца им не видно. Кречмеровские 
шизотимики и циклотимики — тоже «большие абстракции», которыми психология, 
кажется, уже сыта по горло. Все эти подразделения слишком широки, потому что 
под одну рубрику подпадает великое множество совершенно различных людей, и 
слишком узки, потому что ни один человек никогда ни в одну рубрику целиком не 
укладывается, тип всегда прокрустово ложе.
    И тем не менее... Тем не менее без типологий не обойтись. Они нужны, потому 
что все-таки помогают как-то прогнозировать человека, помогают мыслить, пока мы 
помним об их искусственности и условности. При взгляде на человека «поперек» 
это просто необходимо.
    Человек — как дом; с высоты полета можно определить обший тип строения; на 
земле, в непосредственной близости, видны архитектурный стиль и черты 
индивидуального решения, если они есть. Для тех же, кто живет в этом доме, он 
всегда уникален и не сравним ни с какими другими...
    Короче, что же мы все-таки скажем насчет того, что у черта и у добродетели 
нос острый, а при юморе толстый?
    11. Удивительное изящество
    Ко мне пришел старый товарищ,  навещающий  меня довольно   регулярно. На 
сей раз я ему понадобился профессионально.
    54
    В чем дело?
    А вот в чем: на данный момент он  превратился в зануду с толстым носом. Так 
по крайней мере он сам себя воспринимает.
    —  Сам себе противен. Жуткая лень.
    —  Но ты всегда был ленив, сколько я тебя помню.
    —   Не  то.  Приходишь   домой,   валишься   на  диван. Лежал бы целый день.

    —  Устаешь.
    —  Раньше работы было больше, приходил как огурчик.
    —   Переутомился,  накопилась усталость.
    —  Уставать не с чего.
    —  А что?
    —  Да не знаю сам. Повеситься охота.
    —  Я те дам.
    —   Серьезно.
    —  Я тебя сам повешу, давно собираюсь.
    Вижу, что серьезно. Не настолько, чтобы класть в клинику, но лечить надо. 
Переменился, голос стал надтреснутым. И весь он притушенный какой-то или 
придушенный. И я знаю, на этот раз у него ни дома, ни на работе, ни в сердечных 
делах ничего не переменилось к худшему, все в полном порядке. Эта штука, 
депрессия, в нем самом, и это меня не удивляет.
    (Что-то подобное было две или три весны назад, когда он тоже сник, скис на 
некоторое время без всяких видимых причин, но все незаметно само собой обошлось.
)
    —  Ясно, доктор.
    Он покладист. Он всегда был покладист, за исключением эпизодических вспышек 
взбалмошного упрямства. С ним всегда легко поладить и договориться. Вот и 
сейчас, я уверен, он не обидится, если узнает себя в этом портрете под другим 
именем, он поймет, что мне это надо, и этого довольно. Я не должен ему 
объяснять, что и себя при случае использую, что нельзя упускать экземпляры. А 
он экземпляр: классический кречмеров-ский синтонный пикник. (Сейчас расскажу, 
что это такое.) И притом он чертовски нормальный человек, настолько нормальный, 
что это иной раз меня раздражает, и я, причисляющий себя к средним по 
кречме-ровской шкале, рядом с ним иногда чувствую себя почти   шизофреником.
    55
    — При этом ты недалек от истины,— острит он, или что-нибудь в этом духе.— 
Так что я там, говоришь, пикник?
    Когда он садится в кресло, это целая поэма, это непередаваемо, это 
очаровательно, это вкусно. Как он себя размещает, водружает и погружает! Но 
сейчас, квелый, он и садится не так.
    «Пикник» — это «плотный», «синтонный» — «созвучный». Плотный и созвучный.
    Конечно же, он толстяк, добродушный толстяк особой породы. Особенность 
породы состоит в чрезвычайной органичности, естественности полноты. 
Женщина-пикник — это пышка или пампушка. Такие толстяки толсты как-то не грубо, 
они толстые, но не жирные, тонкой фактуры. Даже при очень большой тучности 
пикник сохраняет своеобразное изящество, может быть, потому, что руки и ноги 
остаются сравнительно худощавыми — впрочем, не всегда, но у Мишки именно так. 
Голова объемиста, кругла, с наклонностью к лысине, шея коротка и массивна, 
широкое мягкое лицо с закругленными чертами. У пикников не бывает длинных, 
тонких, хрящевато-острых носов! А если нос такой — это уже не совсем пикник.
    Когда я увидел портрет Кречмера, умершего несколько лет назад, я понял, кто 
был первым изученным экземпляром.
    Комплекция пикника крайне изменчива, он может быть даже худощав и все же 
оставаться пикником. Мой Мишка сбросил в армии двадцать три килограмма, то ли 
от напряжения, то ли от прибалтийского климата: ел он там раза в три больше, 
чем дома. Вернувшись, потерял аппетит, но за пару месяцев восстановил свой 
центнер.
    Главная же причина столь странного изящества, несомненно, заключается в 
особого рода двигательной одаренности. Движения синтонного пикника округлы, 
плавны и согласованны, хотя в них нет мелкой точности. Он действительно легко 
несет свой вес: позы целесообразны, непринужденно меняются, осанка естественна, 
хотя, может быть, и недостаточно подобрана; речь хорошо модулирована, с 
разнообразными, выразительными интонациями (среди них немало превосходных  
артистов).
    Соответственный вид имеет и почерк (это показал в
    56
    специальном исследовании наш психиатр Жислин) — плавный, равномерный, 
слитный, с волнистыми линиями и закругленными буквами, с сильными колебаниями 
нажима: видно, что мышечный тонус меняется быстро и своевременно, и вместе с 
тем чувствуется поток, единое, связное течение. Такой «циклоидный» почерк был у 
Баха, Гёте, Пушкина, Дгома-отца, Куприна... Ну и Мишка попал в эту компанию. 
Правда, у него в буквах чересчур много зазубрин и каких-то неоконченных хвостов,
 но этому легко найти объяснение: он учится на заочном, и у него вечно 
что-нибудь не сдано. А может быть, виноват и комплекс неполноценности, который 
у него, безусловно, есть.
    Но что же такое в конце концов синтонность?
    Это сложное понятие и весьма важное. В общем-то никто толком не знает, что 
это такое, хотя синтонного человека определить легко. Кречмер, как и в другом, 
поступил тут сообразно собственному темпераменту: бросил отличный термин, чуть 
копнул и помчался дальше, а вы додумывайте.
    Психиатры обычно называют синтонными тех, с кем легко общаться. Такой 
человек легко настраивается на вашу волну или вы на его. Трудно понять, от чего 
это зависит, но в присутствии синтонного человека вы чувствуете себя легко и 
естественно, точно так же, как и он в вашем. Контакт будто на подшипниках, 
никакой напряженности, и даже вроде настроение улучшается. Вы только что 
познакомились, но он вас давно знает, а вы его, у вас понимание с полуслова и 
без всякой фамильярности, хоть за гладкостью этой может не стоять ровнехонько 
ничего.
    Может быть, это просто антитеза занудства. Предельная синтонность — это, 
кажется, и есть обаятельность. Впрочем, нет, обаяние — свойство иного порядка. 
Но это и не простая легкость, не быстрота реакции, а именно что-то лично 
направленное. Можно быть син-тонным и в медленном, флегматическом темпе. 
Предсказуемость? Да, пожалуй. И именно приятного свойства. Какое-то особое 
ощущение взаимопонимания, может быть (и скорее всего), не соответствующее 
действительности...
    Так вот, Кречмер решил, что среди людей синтонных часто попадаются пикники, 
а среди пикников — син-тонные, хотя такое сочетание ни в коей мере не обяза-
    57
    тельно. И эти самые синтонные пикники часто имеют наклонность к циклотимии..
. Или так: родители, оба или один, яркие пикники, никакой циклотимии, но она 
прослеживается у потомков, хоть они и не отличаются пикническим сложением. Или 
у пикников рождаются не пикники, но синтонные. Словом, какое-то тяготение. И 
опять непонятное.
    Что же мой Мишка?
    Дадим немного  продольного измерения.
    В детстве он был худеньким, востроносым и не особенно добродушным; 
временами это был даже маленький дьяволенок; собрал, например, однажды ораву 
сверстников-первоклашек, чтобы отлупить «профессора» из своего же класса, 
который стал потом его любимым другом. Это был поступок, рожденный завистью: 
«профессор» был какой-то инакомыслящий, рисовал зверюшек.
    Класса с пятого, однако, Мишка начал быстро расти, толстеть и добреть. 
Однокашники — въедливая мелюзга,— заметив это, начали его поддразнивать и, видя,
 что отпора нет, стали доводить, пока не распсихуется, и тогда — спасайся, кто 
может: гнев его был страшен, кулаки тяжелы. С одним таким доводилой, которого 
все боялись, с Ермилой-третьегодником, он три раза серьезно стыкался и три раза 
пускал ему кровь из носу. Это была безраздельная победа. Мишку стали после 
этого больше уважать, но доводить не перестали, только делали это еще 
изощреннее: например, били сзади «по оттяжке», поди узнай кто, или стреляли из 
рогатки в ухо. Уж очень соблазнительным он был козлом отпущения.
    Тут бы ему в самый раз стать озлобленным, раздраженным, угрюмым, так нет: 
он все добрел, толстел и, несмотря на все измывательства, становился 
общительнее и симпатичнее. Все словно отскакивало от него, злопамятства 
никакого: отлупив обидчика на одной перемене, на следующей он мог за него 
заступиться, и крепко.
    Но вот измывательства наконец прекратились, мелюзга подросла. В девятом и 
десятом это уже общий любимец, большой толстый Мишка, душа-парень. У него 
два-три очень близких друга, которым он искренне предан, но вообще-то он знает 
всех и все знают его, потому что он очень хороший парень. И любит он всех,
    58
    почти всех, кого знает, и знает всех, кого любит, и любит не всех вообще, а 
каждого в отдельности. Каждого он каким-то необъяснимым образом понимает, с 
каждым находит не то что общий язык, а какую-то общую тональность, иногда 
вызывая этим глухую ревность у бывшего «профессора», который в те времена был 
совсем не таков.
    Завидовать Мишка уже не умеет (потом опять научится), а радоваться чужому 
успеху мастер, и тайну хранит, хоть и трепло. Он поразительно участлив, живет 
делами друзей, каждому, не колеблясь, спешит на выручку, не думая о себе, и, 
когда надо, в ход идут его здоровенные кулаки.
    Учится он слабо из-за расхлябанности и лени, всегда масса глупейших ошибок 
в диктантах, но способный, схватывает на лету, некоторые экзамены сдает 
блестяще. Чтобы хорошо учиться, ему не хватает честолюбия и этой чудовищной 
способности отличников концентрировать внимание на том, что неинтересно, внушая 
себе, что это интересно.
    Для меня и сейчас загадка — это столь неожиданное, стихийное проявление 
человеколюбия, пусть примитивного, но такого действенного и земного. (Правда, 
со школьных лет оно претерпело некоторые метаморфозы.) Ведь он имел полные 
основания вырасти и самовлюбленным, черствым эгоцентриком: младший ребенок в 
семье, над которым беспрерывно кудахтали мама, няня, сестра. Слепая любовь 
могла другого испортить, но ему она вошла в кровь и плоть. Его школьный 
комплекс неполноценности сказался, я полагаю, лишь в том, что в десятом классе 
он пошел в секцию бокса; боксировал он смело, но не хватало резкости и быстроты,
 прогресса не было, и он оставил это занятие.
    Обыкновенное, в высшей степени обыкновенное работящее семейство... Иногда 
истеричное переругивание, слезы: «Мишка не учится...» Да, в семье витал дух 
какой-то физиологической доброты, осмелюсь так сказать. Его сестра и мать тоже 
пикнички. Покойный отец, скромный бухгалтер, никому в жизни не сказал обидного 
слова. Это был, как я понимаю теперь, настоящий меланхолический циклотимик: 
малообщителен, но не замкнут, пессимист, но доверчив и в самой глубокой печали 
умел ценить шутку. Этот уютный человек был не прочь выпить в тесном кругу 
близких. Он был
    59
    неудачник, но в своих неудачах винил только судьбу да себя самого. Он мог 
быть ворчуном, но не мизантропом.
    «Все эксцентричное, фанатическое им чуждо»,— писал Кречмер о таких людях. 
«Неморализующее умение понимать особенности других». Какая-то особая жизненная 
теплота, непроизвольное сочувственное внимание ко всему живому, к детям 
особенно, какая-то очень естественная человечность. Они отзывчивы, но не из 
общего чувства долга или усвоенных понятий о справедливости, которых как раз 
может не быть, а по непосредственному побуждению, здесь и сейчас. Я бы назвал 
это альтруистическим инстинктом, если бы альтруизм, правда, совершенно иного 
рода, но не менее, а, может быть, более действенный, не был свойствен и многим 
представителям другой стороны оси. И если бы среди самых что ни на есть 
синтонных цикло-тимиков не встречались и самые эгоистические мерзавцы.
    Это уже иное измерение, но представители каждого из полюсов входят в него 
по-своему.
    12. Дальнейшие похождения толстого дьявола
    Из трех разновидностей циклотимного темперамента, которые различал Кречмер: 
живой тип, тихий, самодовольный тип, меланхолический тип,— моего Мишку нельзя 
отнести ни к одной, а вернее, можно ко всем трем сразу. Когда он в своей 
депрессии, то это тип тихий и малохольный (слово это, хоть и далеко от научной 
терминологии, наиболее точно передает Мишкино состояние, и заменить его мне 
нечем). В это время он становится особенно похожим на своего отца, весьма 
неважно относится к собственной персоне и особенно высоко ставит других. При 
депрессиях у циклотимиков это закон, в тяжелых случаях дело доходит до пышного 
бреда самообвинения; у депрессивных шизотимиков такое бывает редко, скорее речь 
идет об общем   разочаровании.
    Но вот депрессия постепенно проходит, и Мишка вступает в фазу, которую 
можно назвать промежуточным тонусом. Скверное самоощущение покидает его, он 
делается благодушным, но еще вялый. Теперь это,
    60
    пожалуй, спокойный юморист, одна из разновидностей тихого, самодовольного 
типа, а по старинной терминологии — флегматик. «Удобный муж, философ по крови, 
даже при обычной дозе разума», по определению Канта. Мишку можно в это время 
назвать и толстокожим рохлей и отдаленным потомком Обломова.
    Всеобщему принципу избыточности флегматик противопоставляет торжество 
экономии: прежде всего ничего лишнего, тише едешь, дальше будешь. Это стайер 
жизненных дистанций, гений отсрочек: не терпит, но ждет, не превозмогает, но 
игнорирует. Он не баловень судьбы, как сангвиник, которого она иногда для 
острастки крепко наказывает, он не холерик, чтобы вырывать ее милости силой, 
незнакома ему и хроническая невезучесть меланхолика: судьба относится к нему с 
почтительным равнодушием, точно так же, как и он к ней. Если он ваш друг, то 
дружба с ним — прочный гранит; он обволакивает своей флегмой горести и заботы, 
он охлаждает горячие вихри сумасбродных, идей. Если он гениален, то 
гениальность его кротка, если он зауряден, его заурядность величественна и 
окружена ореолом трезвого консерватизма. Если это художник, то он наивный 
эпический чудак, раз и навсегда успокоенный в своем удивлении. Это Пришвин, 
мудрый ведун, хранитель загадки жизни.
    При всей своей темной скрытности меланхолик в конце концов понятен; 
флегматик же — истинная вещь в себе, непроницаемая прозрачность, непостижимая 
самодостаточность.
    До такого мой Мишка, конечно, не дотягивает, флегматичность для него, 
повторяю, переходный этап. В хорошем своем тонусе, который обычен, это живой и, 
я бы сказал, весьма самодовольный тип (хотя малахольные нотки все же есть). Он 
приходит всегда с анекдотом, который еле доносит, проделывает виртуозный пируэт 
в кресле и начинает болтать.
    Болтовня его, к чести пикнического сословия, никогда не утомляет. Он всегда 
уместен, не праздничен, но согревает. Конечно, он тут же выложит последние 
новости про общих знакомых, жизнерадостно сообщит, что с кем-то полаялся, 
чем-нибудь хвастанет, но с обязательной самоиронией, отпустит пару терпких, но 
добродушных шпилек в адрес хозяина, моментально войдет  в  курс его теперешних 
дел,  предложит одно,
    61
    другое, всегда конкретно и реально. Попутно выяснится, что он кому-то 
что-то устраивает, кого-то выручает, кому-то помогает переехать на новую 
квартиру... Все это без тени надрыва и самопожертвования, с оттенком бравой 
беспечности. У него есть одна поразительная особенность: появляться в нужный 
момент. Он может год не давать о себе знать, но случись несчастье, и он тут как 
тут. Телепатия?
    Этот бескорыстный блатмейстер, подвыпив, произносит 
человеконенавистнические речи и грозится стать бюрократом. Оказывается, далее,— 
хотя об этом он болтает меньше,— что и на работе он тоже что-то проворачивает и 
пробивает, не журавля в небе, но синицу в руки, что-то вполне достижимое, 
отчего и дело сдвинется, и всем будет хорошо, и прогрессивка. Он, конечно, 
никуда не лезет, его не дергает бес продвижения, но как-то само собой 
получается, что его затягивает в водоворот все новых дел и людей, в 
организационное   пекло.
    Это его стихия: тут надо переключаться, быстро соображать, перестраиваться 
на ходу, и ему нравится. Это не то что сидеть и изучать сопромат — ух-х!..
    Я отдаю себе отчет в том, что и наполовину не раскрываю здесь личность 
Мишки: все идет только через призму его темперамента, так сказать, снизу. Ни 
Мишку, ни других представителей этого человеческого полюса я ни в коей мере не 
собираюсь идеализировать.
    Если на мгновение попытаться взглянуть «сверху», то оказывается, что именно 
естественная, интимно-эмоциональная привязанность к людям, к конкретному и 
сегодняшнему, мешает им подниматься над своею средой, даже если у них есть к 
тому интеллектуальные основания. Они, может быть, в большей мере, чем кто-либо, 
оказываются психологическим продуктом непосредственного окружения. Отсюда при 
«физиологической», раз от разу легко пробуждающейся доброте — жизненные 
установки, далекие от идеалов добра, расчетливость, соединяющая цинизм со 
своеобразной стыдливостью, приверженность суетным мнениям, стереотипам,   
некритическая   внушаемость.
    Смачное остроумие Мишки меня тонизирует, повышает аппетит, но меня удручает 
его решительное игнорирование (не скажу — непонимание) так называемых высоких 
материй. Ах, как непробиваем он в вопросах
    62
    эстетики! Выше текущей политики не летит, стокилограммовый ползучий 
эмпиризм тянет его вниз. Я понимаю, что нельзя с одного вола драть три шкуры, 
но, зная потенциальную вместимость его мозгов, я не могу смириться с этим 
самоограничением, мне непонятно это упрямое отчуждение от умников...
    Но это уже другой разговор.
    Так кто же он в своем лучшем тонусе?
    До неприличия нормальный человек — раз. «Энергичный практик» — 
разновидность живого типа на циклотимной палитре Кречмера — два. Но также и 
«беспечный, болтливо-веселый любитель жизни». (Уж это точно, любитель, хотя и 
далеко, далеко не утонченный.) Экстраверт по Юнгу — три... Прошу прощения, 
забежал вперед. Но и по-традиционному, от Гиппократа до Павлова — конечно, 
сангвиник. Но не такой, как этот:
    «Руффин начинает седеть, но он здоров, со свежим лицом и быстрыми глазами, 
которые обещают ему еще лет двадцать жизни. Он весел, шутлив, общителен, 
беззаботен, он смеется от всего сердца, даже в одиночку и без всякого повода, 
доволен собою, своими близкими, своим небольшим состоянием, утверждает, что 
счастлив; он теряет единственного сына, молодого человека, подававшего большие 
надежды, который мог бы стать честью семьи, но заботу оплакивать его 
предоставляет другим; он говорит: «У меня умер сын, это сведет в могилу его 
мать», а сам уже утешен. У него нет ни друзей, ни врагов, никто его не 
раздражает, ему все нравятся, все родные для него; с человеком, которого он 
видит в первый раз, он говорит так же свободно и доверчиво, как с теми, кого 
называет старыми друзьями, и тотчас же посвящает его в свои шуточки и 
историйки; с ним можно встретиться и расстаться, не возбудив его внимания: 
рассказ, который начал передавать одному, он заканчивает перед другим, 
заступившим место первого».
    Нет, это не Мишка. Этот субъект, запечатленный острым взглядом 
превосходного наблюдателя характеров Лабрюйера (XVIII век), являет собой 
крайний вариант сангвиника, возможно, тот самый, по свойствам которого русский 
психиатр Токарский отнес его к разряду патологических. За легкомыслие, или, 
лучше сказать,   легкочувствие.   На   это   вознегодовал   Павлов:
    63
    ведь по его физиологической классификации сангвиники - это как раз самые 
приспособленные: и сильные, и уравновешенные, и подвижные.
    Тут, конечно, смотря как подходить. С одной стороны, этот Руффин вроде бы, 
в самом деле, здоровее и счастливее всех; он начисто лишен отрицательных эмоций.
 Благодаря какому-то фокусу своего мозга он находится в том раю, к которому 
прочие столь безуспешно стремятся самыми разными способами. Он превосходнейшим 
образом приспособлен к действительности, приятен в обществе. С другой же 
стороны, это настоящее психическое уродство, какое-то недоразвитие центров 
отрицательных эмоций, родственное столь редкостному отсутствию болевой 
чувствительности; только там опасности подвергается сам индивид, а здесь...
    По какой-то ассоциации вспоминаю, что встретил однажды человека, который 
прогуливал на одной цепочке пса, на другой — кота. Все, конечно, подходили и 
спрашивали, как это на цепочке оказался кот. Хозяин, обаятельный, уже довольно 
пожилой человек с артистической внешностью, рассказывал (видно, уже несчитанный 
раз, но с прежней словоохотливостью), что кот этот ученый, пределывает 
немыслимые штуки, знает таблицы логарифмов и систему йогов, что он обеспечил 
своему владельцу квартиру и много других жизненных благ, что однажды в Одессе 
его (кота) должны были снимать в' очередном фильме, а он сбежал ночью в 
форточку и пропадал четыре дня, а деньги-то за простой шли, и пришлось кота 
посадить на цепь и кончились для него гулянки.
    Кот между тем мрачно мочился.
    Обаяние хозяина улетучивалось. Удовлетворенные отходили, появлялись новые 
слушатели (дети, старушки), а владелец кота уже с азартом рассказывал о своей 
жене, которая тоже дрессированная, потому что двадцать лет в одной комнате со 
зверьем — это надо иметь терпение, а у него еще жил австралийский попугай, 
который заболел вшивостью и подох, после того как врач-кожник намазал его 
ртутной мазью, и маленький нильский крокодильчик, которого ему невесть как 
привез знакомый. Крокодильчика держали в детской ванночке, а когда ванночка 
стала мала, продали за хорошую цену знаменитому профессору медицины,  и
    64
    тот поместил  его у себя  в  приемной,  в  специальном бассейне, и к нему 
перестали ходить пациенты.
    Впрочем, тин Руффина в чистом виде, вероятно, весьма редок. Ибо, как 
заметил Кречмер, «многие из этих веселых натур, если мы с ними поближе 
познакомимся, оказывается, имеют в глубине своего существа мрачный   уголок».
    13. Смотри в корень
    В царстве рая, среди безоблачной легкости, в искристом веселье, в 
беспрерывной смене деятельностей и удовольствий — уголок ада, в котором 
остановилось время.
    А может быть, он и царит? Исподволь, где-то там, в глубине. Может быть, вся 
эта веселость, и блеск, и легкость — великолепная постройка на шатком 
фундаменте, испытанный способ убегания от себя?
    Острый глаз клинициста уловил на каждом из полюсов характерную «пропорцию» 
тонусно-эмоциональных свойств. Пропорцию не количественную, а качественную, и 
как одномоментное соотношение, и как колебание во времени. Циклотимик: между 
веселостью и печалью, между радостью и тоской (колебания эмоционального тона) и 
между бодростью и вялостью (колебания активности). Шизотимик — между 
чувствительностью и холодностью, между обостренностью и тупостью чувства, между 
экзальтацией и апатией (колебания тонуса и чувственной интенсивности).
    Пропорции эти — ив одном лице и между многими представителями полюсов — в 
неравномерном распределении.
    Теперь обо всем этом можно уже пытаться мыслить и на нейронном уровне. И 
рай и ад открыты физиологически и анатомически как системы мозговых нервных 
клеток. Они составляют самую сердцевину мозга, вместе с системами, которые 
можно назвать тонус-ными. От них зависит уровень бодрствования, активность, 
внимание, острота восприятия, переключение с одной деятельности на другую... 
Работа ада — это неудовлетворенность, боль, страх, тревога, ярость, тоска... 
Рай — это удовлетворение, благодушие, эйфория, радость, счастье как состояние.
    65
    3 В. Леви, кн 3
    Конечно, дело здесь обстоит не так просто, как, например, с центрами кашля 
или чихания. Райскоадские и тонусные возбуждающе-тормозные системы связаны со 
всем и вся, пронизывают всю работу мозга, сверху донизу, вдоль и поперек. 
Какими-то еще не вполне понятными интимными механизмами они связаны между собой,
 одно без другого немыслимо, двуедино. В их взаимодействии есть что-то от 
маятника: после интенсивного бодрствования — глубокий сон, после сильной работы 
рая — «отмашка» ада... «Всякий зверь после наслаждения печален»,— заметил еще 
Аристотель.
    Опыты с вживлением электродов в мозг и химическими препаратами показали, 
насколько могущественны эти системы. Если воздействие на них достаточно сильно, 
в одно мгновение может перемениться не только самочувствие, но и мироощущение, 
и отношение к людям, и даже личная философия, основная стратегия существования.
    Очень похоже, что вариации темпераментов зависят прежде всего от свойств 
этих сердцевинных систем.
    Психохимия вмешивается в их ритмы, сбивает внутреннее равновесие. Насколько 
выпивший человек остается самим собою? Это зависит в первую очередь от химии 
его мозговой сердцевины, во вторую — от того, как он воспитан. Огромное 
таинство — стимуляторы, успокоительные. По сути на какое-то время мы создаем 
искусственный, химический темперамент, но пока еще с малым успехом, почти 
вслепую.
    То же могут делать, и гораздо естественнее, свежий воздух, движение, пища; 
старые доктора замечали, что меланхолики в деревне иногда превращаются в 
сангвиников.
    Может быть, Мишкины депрессии берут начало совсем не в мозгу, а где-нибудь 
в надпочечниках, где срываются поставки какого-то тонизирующего гормона. Может 
быть, это просыпается атавизм зимней спячки, но угнетение мозга не равномерно, 
засыпает, к несчастью, рай, и ад поднимает голову. (Мой цикло-тим проявляется, 
кроме прочего, в зависимости от погоды: к ясной и теплой я становлюсь более чем 
сангвиником, к холоду и слякоти — меланхоликом и того хуже.)
    А  почему так  непропорциональна природа?  Почему
    66
    так несправедлива? Почему радость жизни дается одним в таком солнечном 
избытке, другим — крохотными просветами, а третьим — в виде сплошного затмения, 
когда о солнце остается только догадываться?
    14. Кое-что о лошадиной натуре
    Прирожденный гипоманьяк, бурлящее средоточие бодрости, оптимизма и 
деятельности, попал в поле зрения психиатров уже после Кречмера, причем 
внимание привлек главным образом шизотимный его вариант. Но я скажу несколько 
слов и о циклотимном, как об одном из самых жизнеспособных человеческих типов.
    (Маньяк в привычном значении — человек, охваченный каким-то неистовым 
безумием, манией,— к гипо-маньяку не имеет никакого отношения. В психиатрии 
термин «мания» проделал сложную эволюцию; в современном смысле «мания», 
«маниакальность» — состояние, противоположное депрессии: возбужденность с 
повышенным настроением. Гипоманиакальность — состояние повышенного тонуса, 
промежуточное между обычным и маниакальным. Прирожденный, или 
конституциональный, гипоманьяк — человек, для которого такое состояние — норма.
)
    Таких людей мало, но они столь заметны, что кажется, будто их много. 
Человек, которого много. Когда говорят, что у кого-то «большой жизненный 
темперамент», чаще всего имеют в виду именно этот тип. Рядом с ним 
представитель обычного темперамента ощущает себя лодчонкой, попавшей в 
кильватер громадного корабля. Дыхание неостановимой машины чувствуется во всем: 
это мотор, за которым нельзя угнаться. Он бешено тратит себя, но у него всегда 
остается избыток, его хватает на все и на всех. Энергия сочетается у него с 
сибаритством, чудовищная трудоспособность — с жадной погоней за наслаждениями.
    Кого привести в пример? Они всегда на виду, их энергия прорывается сквозь 
любое занятие, на любой социальной ступени. История пестрит именами таких людей.
 В сочетании с талантом, даже небольшим, это нечто  праздничное,   феерическое.
    67
    Может быть, один из самых ярких — Дюма-отец, гигантский толстяк-сатир, 
сочно и точно нарисованный пером Моруа. Посмотрите на его портрет в книге «Три 
Дюма», вы согласитесь, что Кречмер был превосходным наблюдателем, особенно 
после того, как сравните нос отца с носом сына, сурового моралиста. (Все-таки и 
в носах писателей можно кое-что разглядеть.) Какой явный сдвиг в сторону 
шизотимности и в облике, и в творчестве, и в рисунке всей жизни! Уксус — сын  
вина...
    Блестящие реплики, находчивость, мгновенная наблюдательность, фейерверк 
остроумия, непрерывные рассказы, анекдоты, выдумки... На таких людей можно 
приглашать, они держат компании и аудитории, заполняя собой любое помещение на 
неограниченное время. В больших дозах они просто непереносимы; к счастью, они 
никогда не задерживаются в частных домах надолго.
    Здесь можно говорить об эксцентричности, но эксцентричности естественной и 
органичной, идущей от переизбытка, от широты, от веселой, порой циничной 
самоуверенности. Черчилль, ярко выраженный пикник, принимал не слишком 
официальных посетителей одетым лишь в сизое облако сигарного дыма. Я мог бы 
привести и другие, более близкие примеры, но лучше оставить простор для 
читательских ассоциаций. Каждый наверняка сам может вспомнить кого-либо из 
представителей подобной психофизической организации. Гипоманьяк вездесущ: 
производительность и выносливость, быстрота ориентировки, общительность нередко 
выносят его на высокие ступени социальной лестницы. Конечно, ему помогает в 
этом незаурядная способность ладить с людьми и располагать их к себе; если это 
подлецы, то это обаятельнейшие подлецы.
    Завоевать для него легче, чем удержать, и поэтому он идет все дальше, все 
выше, а если падает вниз, снова начинает с ничего. Зато эти люди быстро 
проявляют себя в организации новых, рискованных предприятий, где широк простор 
для инициативы. В ситуациях борьбы, полной неожиданностей, где требуется 
быстрая ориентировка, непрерывное напряжение, мгновенные смелые решения, 
наиболее способные из них иногда вырастают в настоящих вождей и приобретают 
громадную   популярность.
    68
    Они блестящие ораторы. Магнетизм их энергии заряжает массы, они действуют 
на свое окружение почти физическим обаянием. Правда, способность быть вождем 
относится уже скорее к среднему и шизотимному варианту, а в особенности к 
эпитимному (это после-кречмеровское измерение ганнушкинской школы, берущее 
человека в его отношении к эпилептическим свойствам): вот где Цезарь, Наполеон, 
Петр Первый — все  эпилептики.
    Циклотимный же гипоманьяк слишком пластичен, он гибок и непосредствен, 
вдохновенно играет роль, вождь момента, факир на час. Подобно флюгеру, он 
улавливает общественный ветер и оказывается впереди, но он не рождает ситуации, 
ситуация рождает его.
    Широкая натура, открытая душа, открытый дом на широкую ногу... Вокруг него 
всегда кутерьма, масса всяких дел и безделиц. Его стремление постоянно 
расширять круг деятельности, если он, например, руководитель научного 
учреждения, проявляется в непрерывном раздувании штата, добывании все новых 
ставок, должностей, оборудования, организации печатных изданий, конференций, 
поездок, симпозиумов и т. д. и т. п. При этом содержание научной работы нередко 
оказывается на последнем месте. На низких же уровнях это ловкие авантюристы, 
предприимчивые деляги и удачливые проходимцы, и, конечно, Остап Бендер 
примыкает к этой когорте.
    Колебания и страх как будто неведомы гипоманьяку, но это не так: он лишь 
быстрее других умеет с ними справляться. Он кажется удивительно везучим, но 
везет ему, во-первых, потому, что он успевает делать наибольшее число проб и 
ошибок в единицу времени, а во-вторых, потому, что он больше чем кто-либо верит 
своей интуиции.
    У него нет внутренних зажимов, он всегда переполнен ощущением собственных 
возможностей. Это идет отчасти от той же легкости ассоциаций, создающей 
внутренний фон беспрепятственности,— и отсюда столь нередкая у гипоманьяков 
переоценка своих достижений. Правда, у циклотимика такая переоценка смягчается 
острым и четким ощущением реальности, тонким интуитивным учетом психологии 
других людей. Тем не менее хлестаковщина и ноздревщина в различных проявлениях 
у них все же не редкость.
    69
    Циклотимный гипоманьяк даже сверхреалист, но планы его достигают 
фантастического размаха, он живет всегда по программе-максимум. Он требует 
жизни для себя и дает жить другим, но собственная его жизнь источает такой 
стихийный напор, такое непобедимое обаяние эгоизма, что окружающим остается 
лишь включиться в орбиту либо уйти с дороги. Он может быть грозен, гневлив, 
крепкие выражения порой не сходят с его уст, но он ни в коей мере не нервен: «У 
меня лошадиная натура». Он всегда свеж, у него малая потребность в сне — 
работает и наслаждается он в любое время суток, легко переносит всякого рода 
эксцессы.
    Кто это — светлый холерик или сильный сангвиник?.. Какая, в сущности, 
разница, как мы это назовем... Главное, что люди этого типа действительно на 
зависть одарены жизненным тонусом, часто они и живут долго, а если рано умирают,
 то скоропостижно. Холеричность будет нарастать в направлении шизо-тимного 
полюса — здесь пронзительность, лихорадочность, одержимость, но особенно по 
шкале эпитимно-сти, где появляется настоящая неистовость, ураган-ность, экстаз 
пророчеств, где дрожат тени Магомета, Лютера,   Достоевского.
    Ну а мрачный уголок?..
    Есть целые семьи конституциональных гипомань-яков (как и конституционально 
депрессивных), целые наследственные линии счастливцев, не знающих, что такое 
уныние и усталость. И все же смею уверить, что гипоманиакальность чревата 
депрессией. Чревата, хоть эта чреватость может так и не проявиться всю долгую 
жизнь. Старость (погасший Дюма обливается слезами над «Тремя мушкетерами»). 
Резкая перемена климата. Внезапный сбой физического здоровья. Жизненное 
крушение с полным лишением возможности действовать. Депрессия у гипоманьяка, 
коль скоро она развилась, до крайности тяжела. Если нет рядом чуткого ума и 
бдительных глаз — это катастрофа.
    15. «Избегнуть мешать  тайным системам...»
    Между тем нить изложения снова ведет нас к физиономике: пора переходить на 
другую сторону оси. Кра-
    70
    сивая циклотимная лысина — как отполированный бильярдный шар, шизотимная — 
словно выедена мышами.
    Но еще характернее шапка волос при астеническом телосложении. Дон Кихот, 
великолепный шизоид, в сопровождении  циклотимика Санчо Пансы.
    Классические наблюдения, сильно пошатнувшиеся в своей достоверности, но еще 
кое-что значащие. Астеник, антипод пикника,— «ядерный» вариант шизотим-ной 
конституции, но опять же никак не обязательный. Тут и сколько угодно атлетов, 
громадных и маленьких, и всевозможных нескладных, и даже пикники, только 
какие-то не такие. Шизотимный полюс широк, широка и  шизофрения.
    (Астеник — по-гречески «степос» — сила,— буквально: слабый, лишенный силы; 
но это название часто не соответствует действительности: и физическая и 
психическая сила астеника, худощавого тонкого человека, может быть очень велика.
)
    Астеник тоже смотря какой. Есть вариант, внешне лучше всего представленный 
персонажами Боттичелли,— тип, который американцы назвали «плотоядным»,— 
искрящийся, раздражительный, с быстрым индуктивным умом, энергичный, остроумный,
 повышенно эротичный, склонный к туберкулезу. Может дать внезапный буйный 
психоз, но опасность шизофренического распада ничтожна, очень сильный тип.
    Нет, решительно невозможно дать хотя бы приблизительное единое определение 
внешности шизотими-ка — настолько они разные; и все же — и все же! — их узнаешь 
обычно сразу, даже среди neipoB или монголов.
    Что это?
    Мне казалось одно время, что дело в крупности черт, что лица, сработанные с 
достаточной долей добротной грубости, с плотной клетчаточной подкладкой, не 
могут принадлежать шизотимикам, что их физиономические атрибуты — мелкая 
заостренность, мышиность, точечность. Астеники с крупными, закругленными 
чертами лица, казалось мне, более сингонны. Но встречались случаи, 
опровергавшие это.
    Нет, вся штука именно в том, что это чувствуется каждый раз индивидуально, 
целостно, а отдельные опорные признаки переменны. Может быть, это какие-
    71
    то свойства кожи или сосудов, что-то гормональное, какая-то фактура облика, 
что ли. А чаще всего, наверное, все вместе. Никогда не забуду эту потрясающую 
астеничку, с тяжелейшей шизофренией, сальным, застывшим маскообразным лицом, с 
мелкими чертами — и единственной фразой, повторявшейся монотонно девять лет 
кряду: «...Избегнуть мешать тайным системам»...
    Да, тут работают, конечно, и статика и динамика.
    Мимика глубоких шизоидов либо бедна, либо преувеличена до гримас (у 
циклоида она всегда гармонична и адекватна). У некоторых преобладает какое-то 
одно постоянное выражение, например сардоническая улыбка; поражает порой 
несоответствие между подвижностью одной части лица, например лба или рта, и 
неподвижностью   других.
    Речь — невнятно-бормочущая, тихая и монотонная или деревянно-громкая, типа 
«книжного чтения»; иногда вдруг резко меняется регистр, делаются странные паузы 
и ударения. Молчание — в момент, когда ожидается слово, слово — когда кажется, 
что его не будет.
    Позы — однообразны, меняются редко, но резко. Походка — скованная, 
неуклюжая, со слабым участием рук и туловища, или окрылешю-нервозная, 
стремительная, остро-четкая, с наклоном, с вывертом; особенно причудлив бег. 
Естественной закругленности, обобщенной целесообразности синтонного пикника нет 
и в помине. И это при том, что шизоиды, особенно астенического телосложения, 
превосходят всех на свете пикников своей ручною умелостью. Мелкие, точные 
движения им удаются явно лучше. Среди них попадаются настоящие виртуозы тонкой 
работы — в научном ли эксперименте, в технике, в живописи или в игре на 
инструменте. А вот певцов и эстрадников мало, можно сказать, нет.
    Почерк шизоидов либо чрезвычайно отчетливый и акуратный, с раздельными 
буквами, либо причудливый и неправильный, неуверенно-детский, словно 
прижимающийся к бумаге; либо, наконец, «окаменелый». Очень часты зубчатые, 
острые линии. Шизоидный почерк был у Лермонтова, Ницше, Шумана, Скрябина, 
Аракчеева, Суворова — диапазон, как видим, более чем широк.
    При   умеренной    шизотимности   (а   иногда   и    при
    72
    шизофрении) все это может быть выражено слабо или совсем отсутствовать. 
Основное и здесь проявляется в личном общении. Незнакомый или малознакомый 
человек, а в ярких случаях и знакомый и самый близкий (при том, что сам он 
средний, в средней ситуации) никогда не чувствует себя с шизотимиком так просто 
и непринужденно, как с циклотимиком. Ощущаются дистанция, напряженность, 
синтонностыо и не пахнет, хотя с обеих сторон могут прилагаться самые искренние 
усилия...
    Ожидание неожиданного? Шизоид может быть даже чрезмерно общительным, и, 
однако, чего-то в этой общительности недостает. Или что-то лишнее? Когда он 
старается одолеть свою замкнутость, получается замкнутость наизнанку, 
самовыворачиванье, способное лишь расширить круг одиночества. «Обычный человек 
чувствует вместе с циклотимиком и против шизотими-ка».
    ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
    (Письмо в книге)
    Перо запнулось. О тебе мне труднее писать, чем о твоем антиподе: ...он 
проще, ты неожиданнее.. «Астеник и неврастеник» — узнал? Когда-то ты сам, со 
своей загадочной усмешкой, рассказал мне об этой дефиниции врача из военкомата. 
А я говорил тебе и еще раз повторю тупо, но со знанием дела, что ты честный (ты 
любишь это слово, однажды сказал, что витамины — одна из немногих честных вещей 
в медицине) — честный шизоид.
    Видишь ли, тут две стороны: тобой я доказываю необходимость шизоидности, а 
шизоидноетъю — необходимость тебя, необходимость, в которой ты никогда не 
переставал сомневаться. Не пеняй же, что я авторски посягнул на тебя, да еще 
пришпиливаю к типологии. Наоборот — отшпиливаю. Шизоиды — гениальное племя, 
рождающее чудесных чудовищ. Не будь его, человечество не узнало бы, что такое 
нестадный, таинственный,   истинный  человек.
    (Только что из кабинета вышел твой шарж, с бредом отношения, бледный, 
высокий, а-ля Эль Греко, в свои двадцать два полновесно несчастный и одинокий.
    — Я питаю антипатию к человечеству, потому что оно на девяносто девять 
процентов состоит из внуша-
    73
    емых идиотов, доступных любой пропаганде. Каждый из них, если ему шепнут на 
ухо, готов встать и убить меня. Скажите, бывает ли при мании величия мания 
преследования?
    —  Почти обязательно.)
    ...В первый раз увидел тебя на лестнице нашего института, на первом далеком 
курсе. Сутулый, с вдохновенно запрокинутой головой, отрешенный, с загадочной 
тонкой улыбкой, немного растерянной, и только бледные молодые прыщики на 
нобелевском лбу да гордый отблеск золотой медали в глазах выдавали, что ты наш 
ровесник. В тебе было уже что-то академическое, так о тебе и говорили: «Уже 
сложившийся ученый». Ты себя таковым не считал (и не считаешь), но в то время 
или чуть позже появилась заметка в молодежном журнале, где ты подавался как 
юная звезда микробиологии с внешностью человека, который ничем, кроме спорта,  
не интересуется.
    Уже тогда я сказал себе, что эмоционально ты иностранец, и даже песни под 
гитару — чудесные! — ты высылаешь себя исполнять, это ты и не ты. Какое-то 
время я был твоим переводчиком...
    Самую захудалую столовую твое появление превращает в таверну; сигарета в 
твоей руке обретает кинематографическую   нелепость.
    Диалог с тобой замечательно взвешен, изумительно напряжен.
    Телефонный  звонок.
    Ты:
    —   Здравствуй... Я:
    —  Привет...
    —  Я опять проявляю навязчивость.
    —  Да ну почему же? Рад тебя слышать и буду рад видеть.
    (Ловишь в моем тоне нотки формальной вежливости, чтобы вонзить их в себя: 
микробред отношения. Чувствуя это, акцентирую теплоту. Ты слышишь: фальшь, 
заминка,  но перешагиваешь.)
    —  Как ты живешь?
    (Банальные слова говоришь редко, но так ароматно, так первозданно и 
целомудренно, в такой неповторимой тональности... Никто, кроме тебя, никогда 
этого не произносил.)
    74
    — Я живу так-то.
    —  Желание увидеть тебя достигло апогея.  (Выражение совершенно шизоидное.  
От смущения.)
    —  У меня тоже. (Сфальшивил или нет? Микродостоевщина. Кажется, все в 
порядке. Настраиваюсь на волну. Хочу видеть.)
    Ты мог стать врачом высочайшей квалификации, но никогда — врачом для 
больного, для этого в тебе слишком велико тяготение к общему. Вкус к частностям 
у тебя совсем в другой плоскости. Теория, конечно, теория, роскошь игры 
представлений. Уйдя от практики, ты поступил честно.
    Не мог без иммунологии, теперь она не может без тебя. Да, ты превратился в 
налаженную машину по перемалыванию фактов в концепции, концепций — в 
эксперименты и снова факты. Ты проклинаешь человеческие мозги. Но в тебе живет 
эстетическое чутье мысли.
    Ты любишь идею, музыку дела, тебе нужны идеи идей, музыка музык. А я 
предсказываю тебе открытие (так же, как тогда, в кризисе, предсказал новую 
встречу, помнишь?..).
    Своеобразием ты производишь, конечно, неотразимо странное впечатление. 
Между тем, ты один из самых душевно здоровых людей, которых я знаю. Астеник и 
неврастеник, ты при всех шатаниях-сомнениях мужествен и внутренне ориентирован. 
Ты ко мне шел за стержнем, а он в тебе, ты не знал, что меня одариваешь.
    Но тебе трудно, как иностранцу, даже переводчику с тобой  нелегко.
    Однажды, помнишь, когда у обоих нас дела были неважные, мы холостяцки 
ночевали у тебя. Ты был рассеянно-добр, где-то витал. У тебя изумительно легкий 
сон, почти без дыхания, в странной позе — парение на животе в обнимку с 
подушкой. Таким же легким было с утра наше молчание. Вдруг несколько слов — и 
мы галактически  далеки...
    Что произошло тогда, мне до сих пор непонятно: набежала туча, заволокло. 
Наверное, в моих словах или тоне ты в тот момент почуял что-то пошлое, 
ординарное; со мною так вполне могло быть, а ты этого никогда не допустишь, ты 
за версту обходишь границы суверенитета   чужой   личности.    Зеркальная   
проекция
    15
    собственной   чрезмерной   чувствительности.   Ни   тени фамильярности,   
тонкая  стеклянная  перегородка...
    Общаясь с тобой, попадаешь в высокогорный климат, и наступает миг, когда 
приходится спуститься, побродить по болоту, растянуться на траве, отдышаться, 
отвести душу, побыть невоспитанным, без запросов. Ты вежливо страдаешь. Почему 
так трудно тебя с кем-нибудь совместить? Вот приходит еще кто-то, и все 
заклинивается. Кому-то надо уходить подобру-поздорову. Циклотимик через одного 
друга-приятеля попадает в целую компанию, мы же с тобой в тесной клетке, к нам 
нельзя впускать никого. Правда, «третий лишний» этот не исключителен, это, 
пожалуй, закон: даже в равносторонних треугольниках дружбы каждая сторона 
чуть-чуть лишняя по отношению к двум другим; может быть, это напряжение и 
поддерживает. С «третьего лишнего» начинается океанская одинокость толпы.
    «В одаренных шизотимических семьях,— писал Крен-мер,— мы иногда встречаем 
прекрасных людей, которые по своей искренности и объективности, по 
непоколебимой стойкости убеждений, чистоте воззрений и твердой настойчивости 
превосходят самых полноценных циклотимиков; между тем, они уступают им в 
естественной теплой сердечности в отношении к отдельному человеку, в терпеливом 
понимании его свойств».
    Но ведь ты добр, ты доверчив, ты можешь простить невероятное, ты нежно 
внимателен, ты, как японец, неистощим в изобретении утонченных радостей. Никто, 
как ты, не умеет быть благодарным, боготворить. Но горячего проникновения от 
тебя ждать не приходится, это не твое; когда ты себя к этому понуждаешь, 
получается что-то неблагоутробное. В отношении к женщине первозданно чист 
(отнюдь не будучи ни моралистом, ни импотентом), звереешь в присутствии пошляка.
 Но вжиться в женские джунгли...
    «Я отличаюсь постоянством чувств»,— сказал ты о себе однажды — и был 
слишком прав. В какие-то моменты вдруг объявляешь этому постоянству войну.
    Панически боишься быть скучным; чтобы не быть скучным, невзначай можешь и 
морду набить какому-нибудь тяжелоатлету (ох, уж эти астеники-неврастеники) и 
надраться разочек в месяц «до положения риз».
    76
    Посреди   блестящих   сухих   рассуждений   такой   вдруг первозданный,  
такой музыкальный мат... Мне нравится, как ты скучен, очень ты интересно скучен,
 неповторимо, ужасно весело. Не сердись же!.. Прости!..
    16. Обоюдоострое жало
    Палитру шизотимических типов создатель оси набросал широко и смело, с 
очаровательной циклотимичес-кой   небрежностью:
    необщителен, тих, сдержан, серьезен (лишен юмора), чудак;
    застенчивый, боязливый, тонко чувствующий, сентиментальный, нервный, 
возбужденный, друг книги и природы;
    послушен, добродушен, честен, равнодушен, туп, глуп — таковы регистры и 
гаммы, образуемые пропорцией чувствительности  и холодности.
    Сдержанные, утонченные, ледяные аристократы, изысканные джентльмены с 
высокими запросзми и низкими инстинктами, патетические, чуждые миру идеалисты, 
холодные, властные натуры, с неукротимой энергией и последовательностью 
преследующие свои цели, а рядом, в ощутимой, но трудноопределимой генетической 
близости,— никчемные бездельники, сухо-безвольные, гневно-тупые. Очень часто 
они группируются в одном семействе, на одном генеалогическом древе, но 
установить закономерность не удается, тем более что все это в многомерном 
наложении совместимо в одной личности.
    Здесь педантичный и скрытный делец-домосед, прижимистый и подозрительный. 
Тут и Плюшкин и Соба-кевич. Рядом неукротимый спорщик, самоуверенный резонер: 
цепкая, односторонняя углубленность, своеобразная мелочность мысли. Меланхолик 
прокрался сюда в виде мимозной, ипохондричной, сверхвпечатлительной личности, 
для которой каждое прикосновение жизни — удар.
    Работоспособный инженер, скромный и добровест-ный работник, прекрасный 
семьянин в моменты, когда жизненное напряжение достигает какого-то предела, 
объявляет домашним: «Я поработал, хватит, больше не
    77
    могу»,— ложится в постель, приткнувшись к стене, и ничто его уже не 
поднимет, пока ситуация не разрядится: типичная реакция меланхолического 
шизоида.
    Но здесь же и холеричность: странный, крутой, суровый, деловой, настойчивый,
 хороший служака, раздражительный, драчун, скандалист, «скверный характер» — 
так описывали русские психиатры Юдин и Детенгоф шизоида экспансивного. Среди 
этих последних попадаются и шизотимические гипоманьяки. На низких 
интеллектуально-нравственных уровнях это вихреподобные странные личности, 
всегда взвинченные, нигде не уживающиеся, носимые по свету как перекати-поле. 
Графоманы, отчаянные склочники и сутяги, могущие покрыть своими письмами и 
заявлениями всю поверхность земного шара. Они воюют за принципы, совпадающие 
или не совпадающие с их личными интересами, но всегда принципы. В патологии это 
агрессивные параноики, бичи политических систем и кресты психиатрических 
больниц.
    (Паранойя (буквально: «околоумие») — психопатологическое состояние, главная 
черта которого — наличие некой бредовой системы; содержание ее может быть самым 
разнообразным; параноический бред может уживаться с самой реалистической 
ориентировкой. Критерий (бред или не бред) задается социально-исторически. 
Возможна  коллективная  паранойя.)
    Самые страшные из параноиков готовы ради осуществления своих бредовых 
планов перерезать горло всему миру. Но Кречмер блистательно разглядел под их 
неостановимой наступательностью микроскопическое «астеническое жало» — 
ранимость и болезненную чувствительность, а у хрупко-мимозных, робко-пассивных 
— обязательный кусочек активной ненависти.
    На более высоких уровнях мы видим одержимых борцов за правду и 
справедливость, всегда своеобразно и однозначно понятую. За счастье, рецепт 
которого знают только они или их боги, за идеал, открытый ими (или богами) в 
озарении, в откровении, в пламенно-напряженной работе ума. Если 
гипоманьяк-цикло-тимик легко переходит от одного рода деятельности к другому, 
так же, как от принципа к принципу, то эти с неистовым рвением всегда следуют 
одной идее.
    Многие  знаменитые  фанатики от  религии  и  поли-
    78
    тики принадлежали к этому типу. Здесь Кальвин и Лойола, здесь Робеспьер. 
«Они не видят путей, а знают только один путь. Либо одно, либо другое... Ты 
можешь, ибо ты должен,— так вырисовывается у них одна линия, которая кажется 
нам прямой и простой, так отчеканивают они горячие и холодные крылатые слова, 
сильные лозунги, которые до мозга костей пронизывают  полусгнившую, трусливую  
современность...»
    Поднимемся еще выше, до самых вершин — и мы увидим мыслителей-пророков, 
глобальных стратегов человечества типа Тейяра де Шардена, который написал 
прекрасную книгу «Феномен человека». Вдохновенные, неутомимые, ослепительные 
умы, не знающие пределов в своей страсти к истине и всеобщему синтезу. Они 
беспощадны к частностям: система, формула, закон, тенденция, порядок вещей... 
Личность в сверхличном, человек в надчеловеческом: универсум, энтропия... Или 
же личность как самостоятельный микрокосм, как самодостаточная вселенная — и 
уже более ничего. Плодотворная и опасная односторонность, обоюдоострое оружие  
мысли.
    Вспоминается гротескное замечание Фрейда, что паранойя представляет собой 
карикатуру на философскую систему. Сам Фрейд своей концепцией человека изрядно 
подкрепил это мнение. Где грань между бредом и заблуждением? Бредом можно 
назвать заблуждение, у которого катастрофически малы шансы быть принятым за 
истину. Но бывает бред, в котором есть жало истины, и есть истины с жалом бреда.

    (!) Склонность к умствованию, к рассуждательству, к объяснению и 
обоснованию всего и вся; к всеохватнос-ти, к единству смысла, к глобальной 
последовательности, к всеобщим конечным истинам. («Начав говорить, чувствую 
неодолимое желание развивать мысль дальше и дальше, хоть нет конкретной темы: 
прихожу к абсолютам, к времени и пространству, вопрос: что первично?») Это 
называют иногда философской интоксикацией; может быть, это компенсация какой-то 
недостаточности интуиции; тут же гипертрофия логики, сугубая рациональность. 
(«В жизни есть дело и наслаждение; высшее дело — наука, высшее наслаждение — 
женщина; делю время между наукой и женщиной; но каждая требует всего Времени; 
что предпочесть? Что первично?»)
    79
    (!!) Это приходит как озарение либо кристаллизуется постепенно. Стройная, 
несокрушимая мыслительная конструкция, умственная крепость. («..Л открыл смысл 
Времени. Наше Время — одно из бесконечных множеств Времен... Если есть 
Бесконечность, в ней не может бесконечное количество раз не повториться любое 
явление. ...Следовательно, имеется бесконечное множество иновременных «я». 
Сновидения — это контакты с иновременными сознаниями. Смерть — переход в 
Антивремя... Причина рака: в клетках нарушается баланс Времени... 
Иновременность...») Расползшаяся сверхценная идея. Патологическая интуиция. 
Логическая опухоль; бредовая система. Рациональное зерно прорастает, может быть,
 лет через сто совсем в другом месте. («Создаю теорию Межвременных Контактов. 
Телепатия — частный случай... Стругацкие, Лем? Профанация... Проектирую 
интегратор Времени... Я-то знаю, что не умру... Ухожу из института, там делают 
не Науку, а диссертации. Работаю в Мосгорснравке. Нигде не работаю».)
    (!!!) Может быть, и неплохое начало для гения, но связь между звеньями 
системы начинает слабеть. Клочковатость мысли, логические соскальзывания, смысл 
то спускается слишком глубоко, то слишком поверхностен. Скачка смысла, 
размытость логики. («Время — деньги. Деньги — Время. Временные денежные 
затруднения. Для преодоления временных трудностей в народном хозяйстве 
требуются капиталовложения, но у нас плохо поставлен перевод человеко-часов в 
человеко-рубли. Прощайте, годы безвременщи-ны. Мой денежный современник, 
одолжите мне небольшую сумму, у меня мало времени».)
    (!!!!) Явные нарушения логики, нечувствительность к противоречиям, 
расщепление мышления, фантастический бред. («Я — Бог Психиатрии. Цветоощущение 
— основа вселенной. Интегральный компрессор Времени имеет в основе замороженный 
мозг: новый принцип реанимации. У меня заморожены мысли, это аминазин».)
    (!!!!!) Распад даже простых логических кирпичей, полная бессвязность мыслей 
и фраз, словесная окрошка — «шизофазия». («Интегральный крематорий... 
Интеркремация...    Кремиграл...»)
    Таковы    основные    вехи    шизофренической    мысли.
    80
    Парадокс: люди, мыслящие и поступающие с максимальной логичностью, 
оказываются нелогичными и по отношению к самой жизни, которая дает место и 
логике и нелогичности, а точнее — неохватимой умом массе различных логик. Эту 
жизненную пропорцию легко, интуитивно усваивает циклотимик. Предельная же 
логичность и абсурд как крайности сходятся где-то у основания шизофрении. Это 
победное шествие шизо-радикала. Эмоциональный аккомпанемент — утрата душевных 
контактов, антисинтонность. А на этом фоне еще много всякой  
психопатологической всячины.
    Но такой полный «классический» путь скорее исключение, чем правило. Гораздо 
чаще происходит остановка где-то на подступах. Возможны и путь назад, и 
многократные колебания, и возврат, даже в течение нескольких   мгновений.
    Грань между реальным и патологическим часто трудноуловима, а порой ее 
просто не существует: как получится, как выйдет, как повернет.
    Философская интоксикация есть нормальное состояние юного ума, на который в 
один прекрасный день обрушиваются и бесконечность, и смерть, и непостижимый 
смысл жизни. И не только юного... Это необходимый кризис личности, он может и 
должен повторяться, и плох тот ум, который не желает объять необъятное.
    Кто определит необходимую дозу? У Эйнштейна философская интоксикация 
началась лет с шести и продолжалась всю жизнь. Как бы выглядел храм мысли без 
Спинозы, Канта, Фихте — выраженных астеников, типичных шизотимиков? Наверное, у 
них тоже была затянувшаяся интоксикация... Несомненным шизотимиком был Гегель. 
Ницше — ярким шизоидом. А Ньютон, с «длинноруким мозгом», кончивший 
шизофреническим   психозом   и  «Апокалипсисом»?
    Гипертрофия логики — рабочее состояние массы здоровых шизотимиков, среди 
которых и талантливые администраторы, и инженеры, и ученые, особенно математики.
 Шизотимность, как мне кажется, весьма частый спутник шахматного таланта, и, 
может быть, даже в шахматной партии можно определить шизоти-мический  и  
циклотимическии  стили.
    Старые психиатры описывали людей с «дефектом логического чувства», вполне 
приспособленных к жиз-
    81
    ни (часто, правда, шизофренией страдают их близкие родственники). Люди эти 
все время соскальзывают с рельсов логики, мысль их хромает, болтается, как на 
шарнирах, приходит к цели какими-то извилистыми путями, через пень-колоду, 
левой рукой — правое ухо...
    Но кто сказал, что это всегда плохо?
    Некоторая доза «расщепления», думается, прекрасный и необходимый пособник 
творчества. В сущности, это предохранительный механизм против автоматического 
следования шаблонам, заслон на пути банального. Да, 1гужны люди, которые не 
только не хотят, но и не умеют мыслить и чувствовать стереотипно. Я не 
представляю себе без этого ни серьезной поэтической оригинальности, ни 
пресловутых сумасшедших гипотез в науке.
    Окрашивая жизненное поведение, флер «расщепления» порождает столь 
необходимых нам чудаков, и даже шизофазия может дать интересный эстетический 
выход по типу Хлебникова.
    Люди с «дефектом логического чувства» хороши в общении тем, что им можно 
беспрепятственно высказать любую дичь, выплескивать любое мутное варево, 
кипящее у вас в голове, еще не отлившееся ни в какую удобоприличную форму. 
Только они вас поймут и оценят. Они великолепно понимают неясное. Здесь они 
фгавают как рыба в воде. С ними трудно о чем-нибудь договориться, зато можно 
хорошо проветрить свои мозги.
    ТОРОБОАН. (Из записок Эго. «Сквозняк»)
    —  Ага,— гостеприимно окликнул я спину сидящего за моим столом,  не узнавая,
— приветствую.
    —  Часы не пойдут. Он повернулся.
    Я увидел автора страшной надписи: «Громите жэки, жгите паспорта* — во дворе,
 на мусорном ящике он ее намалевал как-то ночью масляной краской.
    Опять я забыл дверь запереть. А его может занести Бог весть куда...
    Сколько помню, всегда он был в одной и той же мешковатой темной одежде и в 
том же неопределенном возрасте, свойственном душевнобольным. Высокий,
    82
    сутулый как-то набекрень, щеки в щетине, в сизых впадинах глаз истлевшая 
подозрительность и, мгновениями, хитроватая радость — юродивый Юра. (Вакансия, 
никогда не пустующая.) Живет на первом этаже. ? От всеведущих подъездных 
бабушек я узнал, что в детстве он был необыкновенно начитанным и способным, 
играл на скрипке, по математике брал призы, поступил одновременно в 
консерваторию и в университет, и вдруг заболел: стал заговариваться, и 
пошло-поехало.
    Встречаешь его то в переулке, то у подъезда: переминается с ноги на ногу, с 
кем-то перемигивается, то шепчет, то сдавленно вскрикивает... Подолгу, 
многозначительно смотрит в урны. К нему привыкли, почти не замечают. 
Давным-давно у него никого нет, но как-то умудряется существовать. Заглянул 
однажды мимоходом в его окно: куча хлама, обрывки газет... Бабушки говорят, меж 
тем, что опекуны имеются и что будто бы дальний дядя завещал ему миллион. Толку 
от него не добиться, ни на один вопрос не ответит. А иногда вдруг сам 
обращается к кому-нибудь и начинает говорить, безудержно и непонятно. То 
свирепо ругается, то смеется...
    На меня никогда не взглядывал. А сейчас сидит над рукописью моей книги.
    —   Спасибо в другую сторону,— заговорил глуховато высоким   голосом.—   
Кишкатый   человек   держал   меня вынутыми зубами. Дверь не будет заперта. Я 
проверю. Сбрейте голову,  молодой чемодан. Штамп поставили. Нисколько не 
усмирясь, мысли смылись.
    —  Вы имеете в виду... Э...
    —  Не психиатр, врешь, термометр с колбасой. А мне Космуля сказал,— он 
вдруг тепло улыбнулся, из впадин побежали   морщинки,—   мне   порежьте,    
пожалуйста. Я вас не задерживал. Набрались, заврались. Вундеркош-ка,  нет чаю! 
Хе-хе! Биография нравственно-пушистого человека  должна   быть  деловой,   а   
его   тошнило.   Вы пошли на Кузнецкий. Успевал проводить. Ни работы, ни отдыха.
  Заперли, заперли! В гниющем овине лжесвидетельствующей   души!..
    Вышли вместе.  Направились в магазин. Действительно на Кузнецкий. Не глядя 
на меня, он продолжал:
    —   Не привык к свободе.  Будут нагрузки.  Семъ-ноль-
    83
    тридцать восемь, я Агния Барто. Вы виновны в убийстве Юлия Цезаря, а именно 
актом женитьбы. Через минуту родим Циолковского. Оштукатурили. Ух ты, косматый!.
. Пещер не будет, укрытия тройникового типа. Один квант свободы на два кванта 
причинности. Помнили, чем архитектор отличается от пчелы. Кван-тум сатис! 
Неопределенность, говорил я вам, обратима, но требование иллюзии, вот и крутят 
наоборот, наугад, телепатия, сновидения, а понимания никакого. Слышите, 
эмбрионы,  не запира...
    Резко смолк, проходя мимо урны. Висячая мигалка, качнувшись под ветром, 
выжелтила на миг его лоб; притормозил и рванул,  словно обознавшись,  таксист.
    —  Вы... э... в курсе? — спросил я, сам не зная о чем.
    —   Колбаса!   колбаса!   Нельзя,   внушаю   искажение... Соблазн 
Капабланки,  уравнение Эдельвейса. Я индукционный агент. Напрягались, надо 
знать термины. Сбрейте голову,  он сказал,  а ты играл в пенис,  он играл в 
пенис, я играл в пенис. Салют Конфуцию, крокодилы, из того, что не касается 
лично вас.
    —  Война будет?
    —   Кампс,    кампс,   брызги   отсрочили.   Кувалдой   по инфузориям   
вразрез   нетипично.   Эделъвейс-Капабланка, две тысячи двести три.  
Психоуправление психомассой. Поймут, не услышат. Напрасно пересохло, нет 
перехода.   Стратегические  суггесторы  на  оргазм  поймались, ха-ха,   тут   
их   и   скушали   волновые   стерилизаторы. Удивленная  пепельница.  
Апокалипсис  покачнулся.
    —  А чем кончится?
    —  Топ со смыком. Предскажут в антракте. Евгеническая конституция, 
Кордильеры,  число забуду. Демонтированное размножение. Искали,  нашли, ушли. 
Галактика гарантировала.  Самке электрозавра понадобились бегемоты, а ног не 
было.
    —  А что такое случилось... с ногами?
    —  Математь, математь, половая субстанция! Никаких мочеточников! Единая 
психоматерь и мерная поступь железных. Внук тысяча тринадцатой степени был 
летающим деревом. Животноводство.  Всеобщая пеня.
    —  Это что, эта всеобщая пеня?..
    —  Бессмертие заморозили.  Тело вас колыбелит,  алъ-дебараны,   нельзя  
вечно телепатическое скотоводство, ей-богу,    психиатрические   провокации...,
—   он   захихикал,— что нами,  то сами,  были всем, забыли,  да,  из
    84
    себя полетели... Промежуточное молоко, информация. Эдельвейс, помпидушечка, 
умоляю, не отождествляйте,— приказываю! — он вдруг потемнел.— Не отождествляйте 
  круговороты!
    —  Да что вы, успокойтесь. И не думаю...
    —  Вот   так   и   иди,   привязанный.   Ведь  я   объясню. Я подумаю, вы 
поймете. Долой психистику! В лично вашем    пространстве   времени   занял   
очередь.    Триста отдельной, масла сто пятьдесят. Прошлое результат будущего,  
вы наврете. Сыра двести, пакет молока.
    У дверей магазина сделал три вялых гимнастических приседания, повернулся ко 
мне спиной и заковылял на другую сторону. Я вошел, купил именно то, что им было 
названо, а вернувшись домой, записал, насколько сумел,  нашу беседу.
    ...Трезвый голос говорит: совпадения. Просто совпадения, каких уймы, самых 
фантастических совпадений... Согласен. Но совпадений ничего не значащих не 
бывает. Каждое совпадение о чем-то дает знать. Не могу сейчас выразить это 
более четко.
    Когда мы смотрим кинопленку, прокручиваемую назад, или слушаем перевернутую 
магнитозапись, происходящее сперва поражает нас нелепостью и непредсказуемостью,
 каким-то судорожным трагикомизмом. Вскоре, однако, начинаешь привыкать, 
вживаешься, соображаешь. В этом мире пища выходит изо рта и отправляется на 
тарелку, оттуда на сковородку; потом превращается в зерна, клубни, колосья, в 
живых баранов, коров... Мертвые воскресают и делают все, чтобы помолодеть, 
поглупеть, превратиться в младенцев, уйти в чрево. Деторождение необходимо для 
любви, любовь — для мучений и одиночества, эти последние — для безмятежности. 
Деньги нужны, чтобы работать, учимся, чтобы ничего не знать, все правильно? 
Боги превращаются в людей, люди звереют, уходят в леса, залезают на деревья, 
теряют речь, обретают хвосты, жабры, исчезают в океане, во мраке первомо-лекул..
. Проявленная фотопленка растворяет изображение, свет становится тьмой — но там 
он все равно свет,  только в обратную сторону...
    Из мира торобоан — где время течет из будущего в прошедшее, фантасты уже, 
кажется, выжали все возможное.  Что до меня, то я после того визита начал
    85
    подозревать, что живу с ним в одной комнате. Естественно, когда я прихожу, 
он уходит, и наоборот, мы не успеваем взглянуть друг на друга. Но иногда, когда 
не тороплюсь, мне попадаются его свежие следы — предчувствия, необъяснимая 
уверенность, проблески ясновидения — все эти шалости,  щекочущие рассудок.
    А плотнее всего — во сне, там, в зародышевой темноте...
    Мне и нашептали там какие-то прозрачные мальчики, что родился я, потому что 
умер. Ну что ты упираешься, дяденька, это поезд в обратное время, ты что, 
боишься пересадки? Ты едешь сам, мы тебя не тащим, мы только проводники. Пошли, 
пошли, дяденька, антивремя не ждет...
    Там за изгибом дней истины  естество, с той стороны видней, с той стороны 
всего.
    Здешние жуть и мрак Там красота и свет. Лишь догадайся,  как вывернуть да и 
нет.
    Там бытия скрижаль, звук твоего следа может быть очень жаль если бы 
навсегда
    А?... Пошли к черту, родные, сказал я, проснувшись. Вас нету и быть не 
может. Никакого торобоана. А эти прорицатели, пролезающие во все времена... Ну 
их к специалистам.  Помрем — увидим...
    Не раз замечал: при усталости речь начинает самоопережаться: «пяй читъ» 
вместо «чай пить». А среди детей особо чувствительные, эти бессознательные 
телепаты и ясновидцы, которых легче всех обмануть словами, но невозможно 
чувствами,— отличаются упорной склонностью читать и писать наоборот — торо-боан.
.. Одно время, мама рассказывала, и я был такой торобоанец,   потом  прошло...
    Больше Юра ко мне никогда не заходил, при встречах не проявлял узнавания.
    86
    Прошло несколько лет. Я живу теперь в другом месте. А Юры нет. Бывшая 
соседка рассказала, что примерно за три недели до скоропостижной кончины (от 
чего — неизвестно) с ним произошло чудо: он вылечился. Разговаривал со всеми 
легко, приветливо, безо всякой зауми. Вполне трезво оценивал свое положение, 
обнаружил неплохую осведомленность в делах житейских, спрашивал, нет ли где 
спокойной работы, на которую его могли бы принять; трогательно предлагал 
старушкам помощь по дому.
    Такое прощальное просветление в психиатрии, впрочем,  не диковина...
    17. У кого мозги набекрень?
    «Почему те, которые запинаются, обладают меланхолическим темпераментом?» — 
вопрошал Аристотель. Он считал, что у меланхоликов язык не поспевает за 
воображением. Позднейшие толкователи находили, что дело тут в избытке слюны, 
ибо меланхолики часто плюют. Правда, часто плевать тоже можно по разным 
причинам, так что вопрос остается открытым и поныне. Однако в последнее время 
проблема приобрела интересные   повороты.
    Карл Густав Юнг, знаменитый ученик Фрейда, рано рассорившийся с учителем, в 
своей небольшой книжке «Психологические типы» впервые заговорил об экстравертах 
и интравертах (экстраверт — обращенный вовне, или, буквальнее, вывернутый 
наизнанку; интраверт — обращенный внутрь).
    Основная идея звучала примерно так. Есть два способа приспособления к этому 
миру. Один — экспансия: распространяйся, плодись и размножайся, множь контакты, 
активно передвигайся, хватай все подряд, расто-чайся. Другой — наоборот: 
ограничивай контакты, уходи в себя, замыкайся, сжимайся, отгораживайся, сиди в 
своей раковине, имей все необходимое при себе, сохраняйся и развивайся внутрь.
    Это и есть экстраверсия и интраверсия: измерение, ставшее одной из самых 
популярных современных психологических шкал. Со всеми, разумеется, переходами  
между крайностями.
    87
    На эти два колышка Юнг нанизал традиционное разделение людей на 
мыслительных, эмоциональных, чувственных (сензорных) и добавил еще интуитивных. 
Получилось восемь типов, четыре экстравертирован-ных и четыре 
интравертированных. Жизненных примеров почти никаких; но, скажем, Дарвин 
оказался у Юнга мыслительным экстравертом, Кант и Ницше соответственно 
интравертами; эмоциональная женщина — интраверт, про которую говорят: «тихие 
воды глубоки»...
    От Юнга сегодня ушли не очень далеко. Шкалу эту используют в своих 
интерпретациях и физиологи и социологи. Говорят даже об экстравертивных 
(экстра-вертирующих) и интравертивных цивилизациях. Например, современные 
Соединенные Штаты считают образцом крайне экстравертивной цивилизации, а 
восточные культуры — интравертивны. Из восьми юнгов-ских полуумозрительных 
типов развилась целая наука, так называемая соционика, число типов, а главное, 
их сочетаний, умножившая и берущаяся на этой основе определить, кто с кем 
совместим, а кто нет.
    Пойдем на риск вольно-популярного переложения некоторых элементов шкалы и 
предоставим читателю возможность    самодиагностики.
    Вы экстраверт, если:
    1)   в один день можете посмотреть два фильма, сходить на концерт, по 
дороге проглотить детектив, побывать на вечеринке, назначить четыре свидания, 
прийти на два;
    2)  у вас масса знакомых, и число их все растет;
    3)   вам необходим постоянный приток внешних стимулов: не по себе, когда 
молчат радио и телевизор, и уж совсем скверно, когда отключают телефон;
    4)  легко запоминаете лица, биографии, дела, хуже — теории, формулы,  
иностранные слова;
    5)   не любите есть в одиночку, пить тем более;
    6)   любите рассказывать анекдоты, истории и события в лицах, здорово 
умеете копировать кое-кого;
    7)   не прочь выступить и произнести тост;
    8)   любите   фотографировать,   снимать   кинофильмы, переписывать пленки 
и т. д.;
    9)   знаете, где что почем;
    10)   легко  ориентируетесь в незнакомой обстановке;
    11)  легки на подъем, командировка для вас праздник;
    88
    12)  не прочь перемыть косточки, не ради злословия, а ради интереса;
    13)  видите и одобряете лучшее, поступаете в зависимости от обстоятельств;
    14)  у вас всегда масса планов и замыслов; часть из них  осуществляется,   
часть   остается   нереализованной; чего вы только не начинали собирать...
    15)  не понимаете людей, которые прислушиваются к своим ощущениям и 
трясутся за здоровье;
    16)   заинтересованы во впечатлении, которое производите на окружающих, и 
оно в общем вас устраивает.
    Вы интраверт, если:
    1)     незначительного    события    достаточно,    чтобы мысль ваша 
заработала как бы сама собой и дошла до вещей самых значительных;
    2)   часто погружаетесь в воспоминания; память разматывается как клубок, ее 
трудно остановить;
    3)    одного   хорошего   спектакля   или   концерта   вам довольно подчас 
на целый месяц;
    4)  одного хорошего друга — на всю жизнь: с людьми вы сходитесь нелегко;
    5)  лучше запоминаете смысл, чем детали и подробности;
    6)   чем   меньше   новостей   и   событий,   тем   лучше: можно 
сосредоточиться,  собраться с мыслями;
    7)   тихо ненавидите транзисторы;
    8)   любите, чтобы вещей было поменьше, но чтобы они составляли с вами как 
бы одно целое;
    9)  вполне свободно и непринужденно чувствуете себя только в одиночестве; 
не жадный человек, но есть предпочитаете в одиночку;
    10)   вам легче в большом собрании незнакомых или малознакомых лиц, чем в 
небольшой группе, где приходится устанавливать тесные контакты;
    11)  к новой обстановке приспосабливаетесь с трудом;
    12)  следуете своим принципам во что бы то ни стало;
    13)   мнительны   в  отношении   своего   здоровья;   вас часто беспокоят 
какие-то неприятные ощущения, они вас расстраивают, вы можете долго о них 
думать, искать причины и ни к чему хорошему не приходите;
    14)  способны долго биться над решением одной задачи, углубляться в 
проблему;
    15)   видите  двусмысленность  там,  где другие  видят только один смысл; 
то же, что двусмысленно для дру-
    89
    гих, для вас вообще не имеет смысла;
    16) вам иногда говорят, что вы видите мир не таким, каков он есть, что вы 
не от мира сего, но вам так не кажется.
    Подсчитав соответственные пункты, можно легко определить пропорцию своей 
экстраверсии — интра-версии; если окажется, что признаков «экстра» и «инт-ра» 
примерно поровну, то вы амбаверт, каковыми и является большинство  людей.
    Ну хорошо, подсчитали, определили, что дальше?
    А дальше можно учесть это, например, при выборе профессии. Если вы полный 
интраверт, имеет ли вам смысл идти продавцом, шофером? Журналистом, 
корреспондентом? Если вы чистой воды экстраверт, то как вам понравится работа 
бухгалтера? Выйдет ли из вас хороший физик-теоретик? Я ничего не утверждаю, я 
просто спрашиваю. Меня интересует вероятность.
    Имеет, пожалуй, смысл и задаться вопросом: а кто он (она) — человек, с 
которым я собираюсь связать свою жизнь, по этой шкале в сравнении со мной? Нет, 
никаких рекомендаций, просто интересно.
    Истоки экстраверсии — интраверсии можно искать и находить и во внешних 
обстоятельствах и в биографии: в конкретной, личной ситуации больной человек 
обычно интравертируется; впрочем, может произойти и компенсаторная экстраверсия,
 это будет реакция сильного типа.
    Физиологи находят у интраверта черты классического гинпократо-павловского 
меланхолика, но совпадение не полное. А ныне выяснилось, что среди заикающихся 
преобладают интраверты. Вопрос: заикание способствует интраверсии или 
интраверсия — заиканию?
    Группа ученых обнаружила любопытные различия в организации мозга 
экстравертов и интравертов. Все знают, что у мозга два полушария: одно — 
доминирующее, несет главную нагрузку; другое — подчиненное, страховочное. У 
правшей доминирует левое полушарие, у левшей — правое. Но у интравертов 
подчиненное полушарие обладает, в сравнении с экстравертами, большими 
полномочиями. Правша-интраверт более левша, чем правша-экстраверт. Или, говоря 
иначе, у экстраверта мозги более набекрень — как ни странно.
    Похоже, что в мозгу у интравертов импульсы, рожда-
    90
    емые внешними раздражениями, получают более подробную обработку, их путь 
более длителен и извилист. Усложнен и путь выходных импульсов. Скупость на 
входе и выходе, зато больше внутренних связей. Импульсы, идущие изнутри, от 
тела, оказываются поэтому относительно усиленными. Более понятным становится и 
происхождение заикания по крайней мере некоторых его видов: увеличивается 
вероятность помех...
    ЭГО. Из дневника
    5 марта
    Полезно ли для саморазвития — пересматривать свои старые записи, дневники, 
письма? Оглядываться, так сказать,  на пройденный путь?..
    Доныне считал,  что полезно.  Теперь сомнение.
    Если отбросить сентиментальное самоумиление; если убрать все, что вольно 
или невольно ЖЕЛАЕШЬ видеть в этой предстающей перед тобой маленькой дорожке 
маленького человечка, с ее бесконечными запинками и ухабами, с брошенными там и 
сям окурками, бумажками, консервными банками, еще кое-чем... Если отодвинуть 
все это — увидишь... Увидишь прежде всего топтание на месте. Фонтан глупости. 
Поразишься (если еще не сгнил) — бездне слепоглухоты душевной, которую бодро 
несешь в себе сквозь все препятствия. В рюкзачке походном неприкосновенный 
запас подлости, в петлице неувядающие цветочки пошлости. И вранье, и вранье... 
Вместе все это называется развитием личности.
    Самое печальное — повторяешься и в самоотрицании, в назойливом 
самобичевании. Одни и те же бесконечные самовнушения. Удивительно 
непоследовательно, если учесть простую конечность жизни. Все ближе — а ты все о 
том же... Вот — время от времени звонит будильник: вроде бы просыпаешься, 
встаешь вроде бы — но на самом деле все это во сне, в продолжающемся 
беспробудном   сне...
    Безличный скучноватый смешок смерти. Жить! Только жить1.  Как подсолнух...
    Отказываюсь от автопортрета — лишь литературный, через героя — с любой 
дозой вымыслов, потребных искусству.
    91
    Дневник односторонен. К нему бежишь в моменты плаксивого одиночества, 
слабости, или — навыворот — истерического самоупоения, в похмелюшке, в 
подштанниках...   Какофония   самонастройки.
    Есть и труд иного порядка. Пишутся книги. Звучит фортепиано. Рисуется жизнь.
 Своей радостью и уверенностью, силой и пониманием — с дневником-то почти не 
делишься, да и зачем? С другими спешишь, и правильно   делаешь.
    Многие гении не состоялись из-за недостатка любви к своему духовному 
Существу...
    18. Пирожок ни с чем?..
    ...Ну так кто же вы? Интраверт или экстраверт? Шизо-тимик или циклотимик? 
Или ни то ни се?
    Скорее всего последнее. Не удивляйтесь и не пытайтесь обязательно подогнать 
себя под какую-нибудь рубрику. Чем личность богаче, тем труднее загнать ее в 
классификационные рамки. Я опять повторяю, что ни одно «измерение» не 
исчерпывает личность, а в чем-то эти измерения всегда пересекаются...
    Вернувшись к кречмеровской оси, мы, конечно, легко согласимся, что 
экстраверсия Юнга в основном совпадает с циклотимностыо, а интраверсия — с 
шизотим-ностью. Но опять-таки не целиком. Вглядевшись пристальнее, мы увидим, 
что по многим показателям можно было одновременно экстравертом и глубоким 
шизоидом или интравертом и циклотимиком. Дарвин был абсолютным экстравертом в 
своем научном творчестве и шизотимиком в личной жизни.
    Чистые типы — исключение; смеси — правило; в течение жизни соотношения 
радикалов могут меняться у каждого по-своему. У меня впечатление, что как раз у 
самых крупных талантов и гениев шизо- и циклора-дикалы оказываются и 
совмещенными и одновременно ярко выраженными. Получается, таким образом, 
какое-то внутреннее противостояние, нечто подобное двум сильным полюсам магнита.
 У Гёте, судя по его «Вертеру», в юности была сильная шизотимическая закваска, 
но чем дальше, тем больше проявлялась циклоидность с типичными спадами и 
подъемами. После сорока это уже  мажорный  синтонный  пикник.
    92
    Гоголь, наоборот, в молодости скорее циклотимик, чем дальше, тем более 
уходил в шизоидность. Как это кончилось, известно. А вот Бунин — устойчивый 
ши-зотимик.
    У самоуглубленности видимость одна, а причины и внутренние подоплеки 
многообразны. В зарубежной социальной психологии появилось с некоторых пор 
понятие «личность закрытого типа». Кто это? Человек недоверчивый, замкнутый, 
скрытный? Формалист, черствый индивидуалист? Ненадежный? Себе на уме? Хитрец? 
Двурушник?  Лицемер?
    И да, и нет. Разработана специальная тестовая шкала «открытости — 
закрытости». Среди тех, кто дает по этой шкале высокую степень «закрытости», 
оказываются люди с совершенно различным внешним поведением и с разными 
характеристиками со стороны окружающих. Можно, конечно, полагать, что сюда 
попадает значительная часть шизотимиков и шизоидов. Но мне часто казалось, что 
самые «закрытые» люди — это как раз самые синтонные, обольстительно-обаятельные,
 душа нараспашку. Совершенно не понимаю таких людей.
    Некоторые шизоиды, писал Кречмер, подобны тем римским домам и виллам с 
простыми, гладкими фасадами и окнами, закрытыми от яркого солнца ставнями, где 
в полусумраке внутренних помещений идут празднества. Другие, добавим, просто 
закрытые двери, за которыми ничего нет. Как отличить пирожок с начинкой от 
пирожка ни с чем?
    Говоря о том, что шизоид имеет «поверхность и глубину» в противоположность 
«прямой, несложной натуре» циклоида, Кречмер был прав, в лучшем случае, 
наполовину. Глубина есть и у циклотимика, если иметь в виду подсознание, 
безотчетное, или, что соотносимо, творческую глубину. Но у циклотимика глубина 
в более тесных отношениях с поверхностью или не соотносится вовсе, то есть 
глубока до последней крайности и потому незаметна. (Как прозрачна глубина 
зрелого Пушкина, в ней все открыто — и непостижимо.)
    Циклотимик непосредствен: он либо совсем не умеет притворяться, либо 
незаурядный артист; у шизотими-ка, даже при полном отсутствии задних мыслей, а 
иногда и мыслей вообще, все время чудятся какие-то подтексты.
    93
    В чем тут дело?
    Это не одна видимость, здесь есть и какие-то глубокие различия в 
организации психики. У циклотими-ков, как показали психологические исследования,
 внимание легко распределимо во времени, с трудом — в пространстве. Циклотимик 
отвлекается, хорошо переключается, но к одновременной разноплановости способен 
мало: в каждый момент что-то одно. Внутреннее поле сознания у него сравнительно 
узко, зато подвижно.
    Шизотимик, напротив, довольно легко распределяет одномоментное внимание 
вширь: одновременно читает и слушает, поддерживает разговор, а мысли и 
воспоминания текут своим чередом... Он слушает вас, а кроме того, еще и свой 
внутренний голос. Внешне это выглядит как отрешенность.
    Мышление циклотимика конкретно, пластически образно. У шизотимика 
преобладают абстракции, схемы, символика, отдельные элементы восприятия 
обладают большой независимостью. Вероятно, поэтому циклотимик — лучший устный 
рассказчик: его рассказ непринужденно ритмичен, зрим, осязаем, насыщен ароматом 
подробностей, но в меру, без излишней обстоятельности; никакой навязчивости, 
все органично. Говорит он лучше, чем пишет, или одинаково; шизотимик обычно 
лучше пишет, чем говорит, хотя и среди них есть блестящие лекторы и ораторы. 
Шизотимиче-ское повествование туманно или, напротив, чеканно-четко, детали 
расплывчаты или болезненно пронзительны, как лучи в темноте; ритм подчеркнут 
или разорван; композиция, самоцельная оригинальность выступают на первый план, 
общий принцип связывает все. И вдруг разрыв, парадокс...
    Чрезвычайно заманчиво проследить радикалы «шизо» и «цикло» в искусстве. 
Частично, кавалерийским наскоком сделал это сам Кречмер, заметив, что 
писатели-циклотимики — это преимущественно реалисты и юмористы (Бальзак, Золя, 
Рабле), а романтизм, патетика, моральное проповедничество — родовая вотчина 
шизотимиков (Шиллер, Руссо). Но здесь психологу надо быть особенно осторожным, 
чтобы не впасть в разновидность профессионального кретинизма,— ведь всех 
деятелей искусства можно расклассифицировать и по размеру ботинок.
    94
    Циклотимик вносит в свое искусство много свежести и естественности, 
красочность и динамизм, острую занимательность и мягкую лирическую интимность. 
У шизотимика — тонкость и стильность, изысканность и причудливая фантазия 
(назову только Чюрлениса). В искусстве шизотимиков преобладают поиски формы. 
Для циклотимиков она редко бывает проблемой, зато они жадно охотятся за 
сюжетами. Циклотимик плодовит и разносторонен, шизотимик фанатичен и 
парадоксален. Талант одного — делать чужое знакомым, другого — знакомое чужим. 
Один — гений ожидаемого, другой — неожиданного.
    А как с юмором? С юмором, в котором так непостижимо сталкиваются и 
ожидаемое и неожиданное?
    Кальвин против Рабле... Стремление снижать напряжение, «заземляться», 
оздоровляющий смех, апофеоз материально-телесного — это, конечно, 
циклотимичес-кое. Односторонне серьезные люди, «агеласты», как и ипохондрики 
(что часто совпадает), относятся в основном к шизотимному полюсу, и самое 
трагическое в болезни Гоголя заключалось, быть может, в утрате юмора... Однако 
шизотимику созвучны и тончайшая ирония, и парадоксальное остроумие в духе 
Бернарда Шоу, и свифтовская сатирическая язвительность. Есть анекдоты шизоидные 
и циклоидные. А меньше всего юмора, кажется, у эпитимиков.
    Не будем же утомительно перечислять имена, избежим риска натяжек, не станем 
вдаваться в причины того, почему XX век дал такой взрыв шизотимности в 
искусстве, взрыв, проделавший столь гигантскую разрушительно-созидательную 
работу. Эти причины, конечно, многосложно социальны, но ведь социум выбирает из 
психогенофонда. Цикло-радикал, достигший в XIX веке своей эстетической вершины, 
конечно, не исчез, но был надолго оттеснен от пределов модного спроса. Теперь, 
думается, нужно ждать большой волны циклотимного   Возрождения.
    Видимо, многое можно объяснить различной доступностью циклотимной и 
шизотимной психики внушениям, а через это и отношение к традициям и стереотипам,
 которые есть не что иное, как общественные внушения. Циклотимик более внушаем, 
шизотимик более самовнушаем; прямым внушениям его психика сопротивляется  
сильнее,  но  зато более доступна  кос-
    95
    венаым. (О внушении подробнее дальше.) Внушаемость циклотимика широка, 
шизотимика — узка; отсюда у шизотимика экстремизм, крайности отрицания и 
утверждения, а у циклотимика преобладает умеренное, уравновешивающее, 
гармонизирующее начало. (Не круглые ли носы у либеральных оппортунистов?)
    Легко подпадая под внушения, циклотимик легко и освобождается от них, ибо 
доступен все новым и новым; но и прежние действенны: он не порывает со старым, 
а пластично отходит, вернее, его полегоньку относит. По отношению к стереотипу 
он выступает более всего как умелый и любовный хранитель, поддерживающий его 
естественную жизнь, то есть необходимое движение; ему не изменяет интуитивное 
чувство меры.
    Шизотимик же в силу малой внушаемости обычно более независим и 
самостоятелен. Это разрушитель стереотипа, но также и создатель его и 
строжайший приверженец. Если уж он подпал под внушение, дело принимает 
безнадежный оборот: принятому или созданному им самим стереотипу он следует до 
конца, до момента, пока не сожжет то, чему поклонялся, и не поклонится тому, 
что сжигал.
    Наблюдая за отношениями циклотимиков и шизоти-миков в обыденной жизни, 
часто задаешься вопросом: прав ли Кречмер, полагавший, что «оба сорта людей 
плохо понимают друг друга»? Да, так бывает часто, и думаю, можно не объяснять, 
почему. Особенно при первом  контакте.
    Где-то мне встретилось выражение: «человек кошачьего типа». Ах, вот где: 
так назвал самого себя Грей Уолтер, блестящий английский нейрофизиолог, автор 
прекрасной книги «Живой мозг».
    «Я человек кошачьего типа» — это значит: не люблю фамильярности, хожу сам 
по себе, терпелив, но капризен, отличаюсь постоянством привычек, но неожидан. 
Кошки — это, бесспорно, шизоиды, хотя и среди них есть свои циклотимики. Ну 
конечно, с чего бы это кошкам и собакам хорошо понимать друг друга? (А циклоид 
— это, разумеется, собачий тип.)
    Нередко, однако, оказывается, что циклотимик и шизотимик сходятся в 
дружеской или супружеской паре. Когда так происходит, союз оказывается обычно 
на   удивление   прочным    (опять    вспоминаются   Дон
    96
    Кихот и Санчо Панса). Тут уж, очевидно, срабатывает принцип 
дополнительности. Кому и приспособиться к шизотимику, если не циклотимику, 
гибкому и синтон-ному?
    Если уж кошка с собакой сошлись характерами, то дружба эта трогательнее и 
прочнее, чем дружба двух псов или двух котов (последнее возможно ли?). Но что 
возобладает, притяжение или отталкивание, предсказать трудно, так же как трудно 
предвидеть, кто окажется ведущим, а кто ведомым. Казалось бы, шизотимик, менее 
внушаемый, более самостоятельный, должен быть лидером. Так оно часто и выходит, 
особенно если шизотимик активный. Но как конкретно повернется дело, зависит, 
конечно, от массы переменных различных порядков. Чаще всего схема такая: 
шизотимик — стратегический лидер, циклотимик — тактический.
    Самые лучшие человеческие качества, в социальном своем значении 
тождественные, у представителей обоих полюсов проявляются по-разному и приводят 
к неодинаковым результатам. На шизотимном полюсе — чистота, трепетная 
преданность, самоотверженность. Да, если искать добродетель, то она здесь. 
Некоторые психиатры позволяют себе говорить даже о «шизофреническом 
благородстве», о «шизофренической честности». Пусть шизофреническое, в этом ли 
дело? Но обязательно: даже при самой интенсивной, конкретной и трезвой 
деятельности в пользу других — что-то отрешенное, обобщенное, надреальное. 
Таков шизотими-ческий альтруизм — альтруизм Дон Кихота.
    У циклотимика альтруизм земной, щедрый и изобильный, никакой отрешенности и 
самоотверженности, просто и в голову не приходит, что может быть иначе: это не 
добродетель, но та человеческая надежность и теплота, к которой так легко 
привыкаешь и без которой так трудно.
    19. Куда девались чёрт и дьявол?
    Это приходится ощущать каждый день.
    Передо мной пациент или не пациент, а просто знакомый или незнакомый 
человек, с которым я разговариваю, вступаю в какие-то отношения. Я смотрю, 
говорю...
    97
    4 В. Леви, кн. 3
    Не понимаю...
    Прогнозирую, предвижу, ставлю диагноз, лечу, иногда успешно, успокаиваю, 
ободряю, отказываю, советую, не советую, просто общаюсь — и не понимаю.
    Не понимаю этот голос, чуть дер1гувшуюся щеку, этот блестящий лоб, эту 
усмешку, это прощание... Так много человека — не понимаю его.
    Чувство пропажи, безвозвратной пропажи: сколько вижу, сколько слышу, 
воспринимаю от человека — и не осмысливаю, не знаю и никогда не узнаю значения, 
причины,   забываю...
    Опорные точки? Конечно, есть. И Кречмер помогает среди многих. Но ведь я 
сказал, что он сделал попытку с негодными средствами. Конечно, с негодными. И 
Павлов — с негодными. Никто, никто еще не предложил умственного аппарата, 
пригодного для охвата хотя бы миллионной доли человеческого многообразия. И 
генетические изыскания Кречмера с сегодняшней строгой точки зрения весьма слабы,
 и популяция ограниченная, только немецкая, верхнесаксонская, и объяснить, 
почему шизоиды чаще астеники, а циклоиды — пикники, почему все-таки у 
добродетели и у черта нос острый, а при юморе толстый, он не смог, тем более 
что это далеко не всегда так.
    Но рациональное зерно прорастает. Современный американский последователь 
Кречмера, биолог и психиатр Шелдон, стремясь очистить проблему «телосложение — 
характер» от угнетающей связи с патологией, предлагает очередную схему типов, 
оснащенную солидным математическим аппаратом. Идет он при этом в буквальном 
смысле от яйца, от зародышевых первоначал.
    Основа, сколок внешнего облика, по его мнению, зависит от того, в каком 
отношении друг к другу оказываются элементы трех главных зародышевых зачатков, 
из которых происходит все, что ни есть в нас.
    Вот перед нами эндоморф: человек, формы тела которого закруглены, полости 
объемисты, внутренние органы больших размеров. Такой человек легко держится на 
воде. Когда-то разновидность такого типа описывалась еще под названием 
«пищеварительный», близок к нему и пикник. Такое телосложение получается от 
преобладающего развития внутренней стенки зародыша — энтодермы.
    98
    Когда сильно развивается средний слой, мезодерма, из которой происходят 
мышцы, кости, связки, то перед нами мезоморф, человек с прямоугольными формами 
тела, прямыми широкими плечами, квадратным лицом — словом, тип потенциально 
атлетический.
    Если же возобладал слой наружный, эктодерма, мать кожи, нервов и самого 
мозга, то у человека формы тела оказываются изящными, заостренно-вытянутыми, 
поверхность преобладает над массой. Это эктоморф, не совсем то же, что астеник, 
но близко.
    Все это при любых размерах, любой степени упитанности: «Как голодный 
мастифф не становится пуделем, так истощенный мезоморф не станет эктоморфом». 
Конечно, почти никто не являет собой чистого типа, а все какие-то смеси, порой 
причудливые, но можно с помощью таблиц определять индексы,  соотношения.
    А на психическом уровне?
    Тут Шелдон выделяет три основных темперамента. Висцеротоник (в буквальном 
смысле: человек с «внутренностным темпераментом») обладает сравнительно 
замедленными реакциями, позы и движения его расслаблены, сон длителен и глубок. 
Он благодушен, самодоволен, общителен, дружелюбен, ровен, терпим. Любит поесть, 
особенно в обществе друзей, обожает все домашнее, семейное, традиционное, 
предан воспоминаниям детства. Совершенно не выносит одиночества, испытывает 
постоянную необходимость в привязанности и одобрении. При неприятностях 
потребность в общении у него усиливается, он ищет утешения у близких. Под 
влиянием алкоголя — расслабление, общительность,   доброжелательность,   
слезливость.
    Соматоник (человек «телесного темперамента») реакции имеет энергичные, в 
манерах прям, движения и позы уверенные, четкие. Шумен, агрессивен, вынослив, 
любит физические упражнения и разнообразную деятельность, спартански презирает 
лишения. Властен, ревнив, крут, стремится устранять конкурентов, лишен 
щепетильности. При неприятностях — потребность в немедленных энергичных 
действиях. Под влиянием алкоголя — усиление агрессивности.
    И наконец, церебротоник («мозговой темперамент») — быстрая реакция, но в 
движениях скован, голос тихий. Очень подвижные глаза. Сон неустойчив, легко   
устает.   Повышенная   чувствительность   к   боли,
    99
    плохо переносит шум. В проявлениях чувств сдержан, склонен к самоанализу. 
Заметно стремление к интенсивной умственной деятельности (книги, шахматы). 
Сопротивляется стереотипному и банальному. В общении с людьми лишен 
непосредственности, отношение непредсказуемо. При неприятностях — потребность в 
одиночестве, к алкоголю устойчив.
    Было бы слишком просто, если бы оказалось, что эндоморф — это всегда 
висцеротоник, мезоморф — соматоник, эктоморф — церебротоник. Нет, это далеко не 
всегда так. Но есть, как показал Шелдон, статистическое тяготение... Чистых, 
шелдоновских темпераментов, конечно, тоже нет, это абстракции. У себя я, 
например, определенно замечаю признаки всех трех, причем в разных самочувствиях 
разные. И конечно, легко у висцеротоника заметить черты флегматико-сангви-ника 
и циклотимика, у соматоника — признаки холерические, отчасти шизотимные, а 
церебротоник — это в какой-то мере и шизотимик, и интраверт, и меланхолик...
    Нового здесь почти ничего, все вертится вокруг этого уже не одну тысячу лет.
 Но пришла методическая четкость,  сообразная веку.
    Типология Шелдона быстро привилась в спорте, где параллели телосложения и 
темперамента выявляются особенно зримо. Не приходится объяснять, что «ядерный» 
тип спортсмена — мезоморф-соматоник. Но тренеры и врачи заметили, что часть их 
питомцев уклоняется в эктоморфность, а часть — в эндоморфность, и это оказывает 
серьезное влияние на спортивную судьбу.
    Эктоморфы, стройные, гибкие ребята, очень ловкие, обладают прекрасной 
реакцией, но недостаточно сильны и выносливы, им не хватает спортивной злости, 
они чересчур «замкнуты на себя». Им нет равных в некоторых игровых видах спорта,
 например в настольном теннисе, они могут стать неплохими легкоатлетами, 
особенно прыгунами, но в больших атлетических соревнованиях на них рассчитывать 
трудно.
    Другое дело — эктомедиал — нечто среднее между эктоморфом и мезоморфом. Это 
сухощавый, жилистый спортсмен, добивающийся иногда поразительных результатов за 
счет колоссальных вспышек энергии и высокого спортивного  интеллекта.  Но 
тренеру трудно
    100
    работать с ним из-за капризности, индивидуализма (церебротония?). В команде 
такой спортсмен — солист, но не дирижер.
    При чистой мезоморфности и соматонии перед нами универсальный спортсмен — 
медиал, сильный и неутомимый, мужественный и находчивый. Он строен и крепок. 
Избыток спортивной злости компенсируется у него хладнокровным расчетом, 
собранностью. Медиа-лы — лучшие капитаны. У них особая жадность к разным видам 
спорта, они резко удовлетворяются чем-то одним. Такие спортсмены — великолепные 
многоборцы.
    И наконец, мезоморф с эндоморфным уклоном — коренастый и добродушный атлет, 
с мощными мышцами и довольно солидным подкожным слоем, обладающий медвежьим 
упорством, несколько медлительный, но с хорошей координацией движений, 
прекрасно уживающийся в команде. Это главным образом тяжелоатлеты, метатели, 
ватерполисты, борцы тяжелых весовых   категорий.
    А вот переброс на другой уровень. Недавно один американский социолог, 
анкетируя несколько тысяч студентов, выяснял, как они представляют себе 
идеальную работу.
    Получилось три основных типа:
    1)   «Податливые». Озабочены отношением к себе окружающих.   Легко   
подчиняются   указаниям   (хотя   и предпочитают   распоряжаться).   Ценят   
возможность быть полезными, склонны к гуманитарным профессиям (преподавание,  
медицина).
    2)    «Агрессивные».   Озабочены   достижением   успеха (успех важнее  
независимости или человеческих отношений). Любят командовать. В отношении 
человеческой природы скептичны: «Если ты сам о себе не позаботишься,    тебя    
обманут».    Предпочитают   торговлю, бизнес,  рекламу,   юриспруденцию.
    3)   «Отрешенные».   Превыше   всего   ценят   самостоятельность  («быть 
свободным  от  надзора»)  и творческий,   оригинальный   характер   труда.   К  
 человеческой природе отношение неопределенное. Тяготеют к искусству, 
архитектуре,  естественным наукам.
    Эти три социо-психотипа вполне соответствуют шел-доновским   
телесно-органическим   темпераментам. ..А какой я?.. А я тип, знаете ли, 
везучий.
    101
    ЭГО. Вагон № 13.
    Письмо с дороги, ноябрь 197... год.
    (Интермедия)
    — Ну-с, доложу я вам, дьявол, черт или как его там, гнался за мной по пятам,
 как обманутая невеста, аж до самого места, где в знак протеста отстал. А место 
оное — Пицунда, где помножается секунда на снег, сосновую иглу и на распятие в 
углу. Благодать, ребятушки, несусветная, море еще купальное, птицы поют, как 
весной, горы синеют бархатные в белых шапках, а в воздухе ангельский смех над 
мрачно-вонючей Москвой.
    Но, знаете ли, что такое 13-й вагон? Аварийный, сумасшедший вагон. Хотел я 
уконтрапупить радиоточку, глядь, а на уже сломана, сломана навсегда — во 
включенном положении: дикий ор в ухо 38 часов подряд. Я сказал: по пятам гнался.
 Где-то не доезжая Таганрога поезд повернул в ОБРАТНУЮ СТОРОНУ, ибо за час или 
два перед тем на пути нашем было КРУШЕНИЕ, самое натуральное — столкнулся 
пассажирский с товарным. Сколько там народу угрохалосъ, неизвестно. Поехали в 
объезд, а вагон, как я уже сказал, аварийный. Никогда еще в таком не ездывал: 
рессор — никаких, качка — направо-налево-вверх-вниз... А стуку! Если бы 
Гаргантюа записался в стукачи, он бы так стучал. Казалось, вагон взламывает 
чья-то рука со стороны туалета, который не работал (другой туалет тоже не 
работал, оттуда ревело и гукало титаническое привидение). В этом вагончике 
абсолютно все оказалось сломанным: все замки, запоры, закрутки, задвижки, титан,
 отопление — ни тебе чаю, ни кипяченой водички, не побреешься, а верхний свет 
гас и зажигался по совершенно иррациональной программе. Наши бедные проводницы, 
такие добренькие вначале, очень быстро превратились в двух клокочущих ведьм, 
тем более, что какой-то буй буянил всю ночь и блевал, его всю-то ноченьку били 
проводники-грузины из соседних вагонов, а под конец засунули в топку, после 
чего отопление чудесным образом заработало, но он, мерзавец, перед этим успел 
так загадить оба прохода в соседние вагоны, что мы оказались намертво 
отрезанными от остального мира. Чудовищные толчки и вибрации спихивали сверху 
то один, то другой бебех, так что спать можно было только привязавшись к 
потолку. Во время
    102
    одного из прыжков меня ухнуло потолком по темени, погас свет. В следующий 
миг, когда свет возжегся, я обнаружил себя на жене соседа, который понимающе 
улыбался. Жена не сопротивлялась. Репродуктор пел: «Зеленый-презеле-е-ный, как 
моя звезда...» Вышел отдышаться в тамбур. Глядя сквозь заматеревшую стекло-вину 
в мимобегущую тьму, ощутил внутреннее подмигивание. Шаг назад — ив этот самый 
миг с адским грохотом обрушилась толстенная железная крышка, закрывавшая в 
стенке тамбура нишу неизвестного назначения (вероятнее всего, для 
транспортирования расчлененки) — обрушилась как раз на то место, где только что 
должна была находиться моя голова. Да, братцы, главное все-таки вовремя 
двинуться. Ну, и в довершение, уже иссякнув, кто-то снаружи вздрогнул 
булыжником в коридорное окно, но пробил только одно стекло. Это было уже 
утречком. Облачность уже разлагалась на глазах, как капитализм, флюиды 
струились сквозь позвоночник. Последний мелкий прихвостень еще пытался посадшпь 
меня не в тот автобус, я даже уплатил сорок копеек, но ЧТО-ТО МНЕ ЗДЕСЬ НЕ 
ПОНРАВИЛОСЬ,  и он сдался.
    Умолкаю на неопределенное время — а именно на доделку книги, не 
беспокойтесь. Пишите часто, но помногу.
    Ваш
    P. S. Перечитывая эту бодягу, вдруг понял, почему женщинам кажется, будто у 
Алешковского громовой голос. На самом деле у него тихонький тенорок, но он с 
таким убеждением изрекает мат, что возникает эффект психологического усиления, 
хорошо знакомый по театральному шепоту. Если бы шепотом сказать Брежневу при 
народе «пошел...»,— у присутствующих лопнули бы барабанные перепонки.
    20. Про щитовидную железу, баскетбол и о том, за что любят длинноногих
    Медленно, но верно мы все же подбираемся к глубинным мосткам между обликом 
и характером. Вот гормоны.
    103
    Па своей известности,-^.медицине они уступают разве что витаминам. Я назвал 
бы их чрезвычайными и полномочными послами самих генов — послами, которым 
надлежит оказывать влияние на все и вся в организме, от волос до почек. Мы еще 
не знаем точно, сколько их; признанные поставщики — эндокринные железы, но в 
последнее время все более подтверждается правота старых физиологов и врачей, 
которые утверждали, что каждый орган, каждая ткань, каждая клетка обладают  
внутренней  секрецией.
    Гормоны — это рост и пропорции, полнота и худоба, мужественность и 
женственность. Это глаза, волосы, кожа. Это статика внешности, но также и тонус 
психики, влечения, и интеллект, и подвижность. Это апатия и жизнерадостность, 
раздражительность и боязливость, агрессивность и дружелюбие — все, что 
выявилось в исследованиях эндокринной патологии и гормональных препаратов и что 
в самом открытом и грубом виде наблюдаем мы у животных, повинующихся своим 
естественным   циклам.
    Химические мосты, связывающие все со всем,— они в крови, в тканях, в 
каких-то ничтожных дозах, но сколь   могущественны!
    Если развитие организма позволительно назвать гормональной симфонией, то 
генотип — ее партитура, а среда — и дирижер и аудитория. Периоды жизни — части 
симфонии, в которых ведущие партии постепенно переходят от одних инструментов к 
другим.
    Ребенок: главную партию исполняет «железа детства», вилочковая. От нее, 
видимо, эта феноменальная подвижность детской психики, эта непоседливость. Все 
прочие железы тоже работают: и гипофиз, мозговой придаток — верховный 
эндокринный главнокомандующий, заведующий ростом, и надпочечники, и щитовидная. 
Половые — тоже, но как бы под сурдинку, приглушенно до поры до времени.
    Можно уже определить общий психофизический склад, увидеть ярких пикников и 
астеников. Однако «автра все может перемениться: коротыш вытянется, длинненький 
остановится, раздастся, тихоня станет забиякой, драчун /притихнет.
    Если какая-то железа серьезно, хугстадт, это уже чадно: «едостаточиоа»! 
щитовидной *— вялость, тусклый взгляд,   какая-то. ,даекладцая  полдота,   весь 
из   тупых
    104
    обрубков; если слишком сильно приторможены половые — тоже ожирение, но 
другого типа.
    Подросток: начинается могучее крещендо гипофиза, который вздымает весь 
эндокринный оркестр, только вилочковая железа сникает. Быстрые, резкие перемены 
внешности и психики. Первую скрипку некоторое время играет щитовидная железа: и 
вот возбужденность, взрывная раздражительность, обидчивость, упрямство и резкие 
немотивированные смены настроения. Длинная шея, длинные руки и ноги, тощий, 
какой-то драный, и глаза немного выпученные. В бурных гормональных звучаниях 
столько диссонансов...
    Очень многие подростки и юноши проходят через стадию, которую можно назвать 
временной астенич-ностью,— когда преобладают вытягивание, худощавость. 
Конституциональных астеников можно считать как бы зафиксировавшимися в этой 
стадии. Щитовидная железа у них обыкновенно звучит очень сильно, всю жизнь, и 
это, видимо, играет существенную роль в происхождении нервозности, во многих 
проявлениях шизотимности. Да, многие, если не каждый, проходят, пусть мимолетно,
 через стадию шизоидности, весна человеческая чревата шизофренией, но не стоит 
пугаться, черный плод вырастает редко.
    Вот постепенно устанавливается гармоничность облика, и все отчетливей и 
мощнее звучит партия половых желез. Пока она звучит фортиссимо, пока щитовидная 
еще сильна, а вилочковая не окончательно смолкла — это юность и молодость; 
когда щитовидная успокаивается, когда вилочковой уже не слышно совсем, а 
половые входят в умеренный ритм — это зрелость  телесная.
    В это время наращивают свою деятельность парные надпочечники, главные 
железы второй половины жизни; они часто в значительной мере берут на себя 
функции угасающих половых желез. Особенно большую работу выполняют надпочечники 
у пикников. Но постепенно их мелодия заканчивается, и вся программа симфонии 
сходит на нет.
    Среда — интерпретатор — может ускорять или замедлять темп исполнения 
отдельных частей, регулировать громкость, выразительность, выявлять оттенки во 
не может вносить в партитуру никакой отсебятины. На это решаются только 
эндокринологи.
    105
    Впрочем, насчет отсебятины еще вопрос. Есть такие сильные вещи, как 
микроэлементы. В местностях, где в воде и почве большая нехватка йода, у людей 
плохо работает щитовидная железа (йод входит в ее гормон), растет зоб, 
развивается кретинизм.
    Местноклиматические влияния мощны и таинственны. Там, где живут пигмеи, 
много карликовых животных и растений. Одна из гипотез: нехватка цинка в почве. 
Не станут ли потомки пигмеев быстро расти в новом  климате?
    Японцы, выросшие в США, особенно на западе страны, по росту и пропорциям 
лица и тела сильно отличаются от своих родителей-азиатов, приближаясь к типу 
долговязых американцев. Климат? Или питание?
    Сходным образом действует на детей и молодых людей пребывание в Прибалтике: 
там худеют и вытягиваются. Два брата-близнеца, совершенно одинаковые, 
отправились служить оба во флот, но один в Прибалтику, другой на Дальний Восток.
 Тот, что служил в Прибалтике, вырос на шесть сантиметров и прибавил в весе два 
килограмма: дальневосточник, наоборот, вырос на два сантиметра, а прибавил 
шесть кило. После возвращения вес братьев вскоре сравнялся, в росте же осталась 
разница в 2,5 сантиметра (полтора дальневосточник все-таки  нагнал).
    А знаменитая акселерация? Так и неизвестно пока, почему каждое новое 
поколение растет все выше, развивается все быстрей. В последнее время произошло 
просто-таки наводнение этой длинной порослью: то изящно-плоские, то 
здоровенно-тяжелые, они в 15 лет смотрят сверху вниз на родителей, которые 
считались когда-то высокими, и телесно уже вполне готовы стать папами и мамами. 
Питание? Радиация? Может быть. А может быть, и ранний избыток впечатлений, 
который через сердцевину мозга, гипоталамус, действует на гипофиз.
    Никто ни дня, ни часа не остается тем же, но у одних облик в основном готов 
уже с детства, чуть ли не с рождения, и всю жизнь только «редактируется», 
другие же проходят через множество... Год-другой — и их уже трудно узнать, а 
потом вдруг надолго останавливаются в каком-то одном качестве. Или, наоборот, 
устойчивый облик вдруг с какого-то момента начинает резко меняться.
    106
    Есть самая общая схема композиции, но у каждого гормональная симфония 
звучит на свой лад. Сильно ли, слабо ли, долго ли, коротко ли у одного звучат 
одни инструменты, у другого другие. Порой какая-то партия звучит фальшиво, а то 
и весь оркестр играет кто в лес, кто по дрова.
    Гигантский рост, громадные тяжелые конечности, крупные черты лица при 
гипертрофии мозгового придатка; карликовость при атрофии. Лунообразное лицо, 
особая вздутая полнота, чрезмерный волосяной покров при повышении функции 
надпочечников; дряблая худоба, смуглость, обильные родимые пятна при понижении; 
щитовидное пучеглазие с застывшим выражением ужаса... Вид евнуха при 
недоразвитии половых желез...
    Это крайности, а сколько бесчисленных переходов, образующих текучую область 
нормы, сколько ничем не примечательных, примелькавшихся обликов, скрывающих  
субпатологию.
    Худощавый человек с бледной нечистой кожей, вздернутой верхней губой, 
бесформенным носом... Только специалист высшей квалификации разглядит в этом 
облике врожденную недостаточность секреции маленьких околощитовидных железок. 
Это недостаточность не той степени, чтобы привести человека в клинику, но ее 
вполне хватает на многие неприятности: дрожат руки, мелко подергиваются 
различные мышцы. А его признавали то ипохондриком, то неврастеником.
    Здесь множество неизученных тонкостей, такая масса индивидуальных нюансов. 
Важно не только количество и качество гормонов, но и реакция на них 
тканей-адресатов. Похоже, что при некоторых видах шизофрении мозг перестает 
должным образом реагировать на гормоны; быть может, этим же объясняются и 
некоторые случаи  извращений...
    В крови у мужчины всегда наряду с мужскими есть некоторое количество 
женских гормонов, у женщины соответственно наоборот. Но индивидуально, как 
выяснилось, такие соотношения могут быть самыми разнообразными: при среднем 
содержании мужских (у мужчин) — повышенное содержание женских, или чересчур 
много и тех и других, или чересчур мало, и так далее... Естественно, все это 
должно как-то влиять и на облик и на поведение. Как?
    107
    Если бы знать, если бы были однозначные соотношения... Мы можем заметить, 
что некоторые мужчины весьма или несколько женственны, иногда только чуть-чуть, 
в каких-то поворотах, в неуловимых движениях; немало и женщин с той или иной 
примесью мужественности. Далеко не всегда это неприятно. Мне кажется даже, хотя,
 возможно, я ошибаюсь, что именно такая чуть повышенная примесь начала другого 
пола (при достаточно сильной выраженности своего собственного) причастна к 
повышенной одаренности и что типы крайне односторонне мужественные или 
женственные имеют мало шансов на интеллектуальную незаурядность.
    К спорту гормоны тоже имеют серьезное отношение. Не будем касаться вопроса 
о спортсменках-женщинах, скажем о мужчинах. Тренеры баскетбольных команд, 
разыскивающие сверхдвухметровых гигантов, которые не бросают, а вкладывают мяч 
в кольцо, много бы дали, чтобы сделать своих добродушных питомцев поживее и 
порасторопнее. Увы, это не просто, ибо гормональный тип этот отличает 
нервно-психическая замедленность.
    В самом деле, зачем таким великанам еще и спешить? Поэтому, вероятно, они 
так редки: в природной борьбе проигрыш в скорости слишком серьезен, и в 
отдаленные времена отбор их, надо думать, не миловал. Умственные способности 
таких гигантов часто оставляют желать лучшего, но могут быть и нормальными, 
иногда даже повышенными. Свою медлительность они могут компенсировать точностью.

    (К этому типу принадлежал один наш известный хирург, недавно умерший. Росту 
в нем было 2 метра 3 сантиметра. Это был человек эпически, феноменально добрый. 
Студенты и больные его обожали. У нас в стране он был пионером переливания 
крови. Я видел, как он оперирует: необъятные ладони его накрывали чуть ли не 
весь операционный стол, и под ними все происходило само собой.)
    Иная картина, когда сверхдеятельность гипофиза сочетается с повышенной 
щитовидной функцией. Такие гиганты для баскетбола клад: щитовидный гормон 
ускоряет реакции. Изумительные, стройные великаны-атлеты. Высокая возбудимость, 
подвижность. Но — раздражительность.   Постоянное   внутреннее   беспокой-
    108
    ство, какая-то глубокая, странная для таких размеров неуверенность в себе. 
Они самоутверждаются в интенсивной деятельности. Внешнее поведение может быть 
сверхуверенным и спокойным, они находчивы и иногда достигают удивительного 
самообладания. Интеллект бывает чрезвычайно высоким.
    К этому типу, в крайнем его выражении (я отвлекаюсь от спорта), принадлежал 
Петр I: рост 2 метра 4 сантиметра, очень выпуклые «щитовидные» глаза. 
Маяковский, которого кто-то из друзей назвал «волооким»... Таких гигантов и 
субгигантов мы находим среди выдающихся деятелей многих областей: от политики 
до искусства, от Линкольна до Станиславского. Они олицетворяют собой красоту 
человеческой мощи, и все же где-то в самом основании своей душевной организации 
несут нечто детски наивное, беззащитное.
    Гормон щитовидной железы химически близок адреналиновому семейству, 
непременному участнику всех баталий нервного напряжения. Избыток гормона 
щитовидной железы рождает богатейшую палитру повышенного эмоционального тонуса: 
от приятной оживленности до страшного возбуждения, от легкой нервозности до 
неугасимой тревоги.
    В бурных сценах, происходящих в общественных местах, когда кто-то обвиняет 
кого-то в безобразии, активной стороной нередко оказывается женщина со 
«щитовидкой»: она нападает, кричит, возмущается, она нетерпелива, она спешит...
    Щитовидная раздражительность вспыхивает как хворост и всегда направлена на 
какое-нибудь конкретное, сейчас происходящее безобразие, которое необходимо 
немедленно прекратить... Не такова раздражительность человека с 
недостаточностью околощитовидных желез: это недовольство более глубокое, 
постоянно загоняемое внутрь, у него нет энергичного «щитовидного» выхода.
    У надпочечников — целый букет гормонов; кроме нервного топлива, адреналина, 
они выделяют еще группу гормонов с совсем иным назначением и иной химической 
структурой — стероидные. К этой группе относятся и половые гормоны. 
«Стервоидные» — так иногда называют коллеги эти гормоны, очевидно, по той 
причине, что их избыток может вызвать сильную агрессивность и несдержанность 
влечений. Но в небольшой    степени    перепроизводство   этих   гормонов,
    109
    напротив, способствует хорошему тонусу и психической   уравновешенности.
    Гормональную «норму», вообще говоря, установить вряд ли возможно. Всегда 
тонкий индивидуальный баланс. Какой-то инструмент начинает фальшивить — и все 
идет прахом: психоз, сосудистые неприятности, опухоль... Личная норма может 
оборачиваться внешнею ненормальностью: то, что было ненормальным в один период 
жизни, дальше может оказаться спасительным.
    Крепкая старость, долгожительство, когда даже в неважных внешних условиях 
сохраняются и подвижность и более или менее ясная голова,— это прежде всего 
эндокринная мощь, гармония гормонов. Однако и среди таких стариков я в 
последнее время пытаюсь различать, чисто зрительно и умозрительно, 
индивидуальные варианты: кто на чем держится. Вот эта старая женщина с какой-то 
удивительной моложавостью и во внешности и в поведении — явно на щитовидке, 
которая в молодости, наверно, причиняла ей неприятности. А это уже другое: 
семидесятилетний старик, бодрый, свежий и энергичный, женится на молодой, 
появляются дети, а у него еще и увлечения, жена ревнует. И курит, и от рюмки не 
откажется, и никакой диеты, и работает как паровоз. Другой от десятой доли 
всего этого тут же погибнет, а ему хоть бы что. Да, лет на девяносто его 
хватит; впрочем, кто знает: а если завтра инфаркт?
    Психоэндокринные портреты можно рисовать бесконечно: то, что мы здесь 
затронули,— капля в море.
    Старые физиономисты, в меру своей наблюдательности, кажется, ухватили 
что-то от психоэндокринологии, но еще и сегодня мы далеки от постижения тайн 
этой области, где биологическое неведомыми дорожками переходит в социальное. О 
психоэндокринных типах можно с уверенностью говорить лишь как о каких-то общих 
эмоционально-интеллектуальных расположениях, о гаммах обликов внутри широких 
регистров. Окончательный выход в личность слагается из переменных многих 
порядков. Как малейшее выпадение в ансамбле мимики сказывается на общем 
выражении лица, так химические нюансы гормональной симфонии могут менять 
глубинный настрой личности.
    Но   иногда   и  сильнейшие   эндокринные   сдвиги   не
    110
    влияют на психику заметным образом, а при многих тяжелых эндокринных 
нарушениях мы находим и блестящий интеллект и высокую социальную полноценность.
    Вообще можно сказать, что в организме человека все связано и все достаточно 
независимо — в этом угадывается какая-то мудрая гибкость природы. Никакое 
соотношение, никакая корреляция признаков не абсолютна, все вероятно, и только 
современный математический аппарат освобождает, наконец, нашу мысль от 
обывательской прямолинейности лобовых «да» — «нет». На столько-то «да», на 
столько-то «нет», ну а в конкретном, индивидуальном случае — давайте посмотрим.
    У старой шарлатанки хиромантии родилась недавно вполне благоприличная 
внучка: дерматоглифика — наука о кожных рисунках. Вот, кстати, великолепная 
модель соотношения типического и индивидуального! Нет ни одного человека на 
Земле, у которого отпечаток пальцев повторил бы отпечаток другого или даже свой 
собственный на другой руке, и этим давно воспользовались криминалисты. Вместе с 
тем есть исчерпывающая шкала типов и подтипов, подробная иерархия от самого 
общего до уникального. Каждый может найти свое место на полочке рядом с почти 
двойником. А занимается дерматоглифика в медицине тем же, чем ее бабка в 
житейском море,— предсказаниями.
    Четырехпальцевая «обезьянья» борозда на ладони иногда служит ценным 
вспомогательным признаком для ранней диагностики некоторых видов врожденной 
умственной неполноценности (у новорожденных поначалу трудно бывает разобраться 
в «хабитусе»). Но эта борозда встречается изредка и у психически полноценных 
людей. Среди душевнобольных необычные ладонные рисунки (детали в виде овалов и 
тому подобное) встречаются в среднем в два раза чаще, чем у здоровых. Один 
английский исследователь считает, что нашел на ладони «сердечный треугольник»: 
у людей с таким треугольником повышен риск раннего заболевания сердца. Знали ли 
хироманты этот признак?
    А что скрывается за корреляцией между относительной длиною ноги и емкостью 
краткосрочной памяти?.. Не ее ли имел в виду Остап Бендер, когда заметил, что 
девушки любят молодых, длинноногих и политически грамотных?
    111
    21. О жаворонках и совах
    Они были уже не четвероногие, но еще не двуногие, еще не двуногие, но уже 
не четвероногие. Издали их можно было принять за подростков-людей, а вблизи — 
вблизи это были странные, жутковатые обезьяны. Покрытые негустой шерстью, они 
быстро бегали, ловко лазали и с равной прожорливостью питались плодами и 
небольшими животными. Всего каких-нибудь полтора-два миллиона лет назад.
    Потомки присвоили им скучное наименование австралопитеков...
    Но сколько же ггужно было пройти лабиринтов, сколько миновать тупиков, 
чтобы стать, нет, только получить возможность стать человеком. Сколько 
претендентов на эту вакансию было безжалостно забраковано! На конкурс ринулась 
целая ватага антропоидов, но у одних оказалась слишком короткая шея, у других 
чересчур тяжелые челюсти, у третьих слишком плоские зады. Ничего смешного, есть 
нешуточные доказательства, что если бы не особое строение большого ягодичного 
мускула, наши предки никогда не смогли бы укрепиться в прямохождении.
    Это называют критическим периодом давления отбора. За какой-то миллион лет 
— увеличение мозга в полтора раза, появление осознанного коллективного труда, 
речи, мышления. Был какой-то лихорадочный спрос на мозги: или срочно решительно 
поумнеть, или погибнуть (теперь или никогда!), а чем больше ума, тем больше 
требуется еще — и дальше, дальше...
    Чтобы мозг был большим, нужно, чтобы ребенок рос долго, а для этого надо 
научиться любить детей и самому иметь максимум мозгов. Научиться жить вместе, 
научиться понимать и терпеть друг друга, смирять свой эгоизм и получать не 
абстрактное, а конкретное, животное удовольствие от радости другого существа. 
Не только сильнейший, но и умнейший самец должен был получать преимущественное 
право распространять свои гены.
    В этот критический период, когда ковался наш вид, и был обеспечен 
психогенофонд на десятки и сотни тысяч лет вперед. Он выковывался, пока не было 
достигнуто плато: эпоха культур.
    Куда ни глянь, всюду человек — самый: самый ум-
    112
    ный, самый сильный, самый приспособленный, самый предусмотрительный, самый 
злой, самый добрый, самый-пресамый... Понятно: мощнейший в мире мозг, все 
отсюда, да и весь организм удался на славу. Вот только за всем этим самым еще 
не знаем мы, что же есть самое человеческое. Обучаемость,   воспитуемость,  
говорят   одни.  Человек
    —  самое обучаемое в мире животное. Это основа всего. Человек может стать 
чем угодно, достичь чего угодно
    —   потому что жесткое наследственное программирование сведено к минимуму, 
поведение предельно открыто—и огромный нервный избыток. Человек 
«специализирован  на  деспециализации». Человеческая  всевоз-можность,   
человеческое   разнообразие:   человек  самый всякий.
    Самосознание, говорят другие. Рефлексия, бесконечные цепи самоотчета. Выбор 
из собственной всевозможное™, зачеркивание и выбор самого себя, самосотворение. 
Свобода воли.
    Общественность, говорят третьи. Единственно подлинная социальность 
человеческого существа, его уникальная психическая связь со всем обществом, со 
всем видом  через   культуру.   «Культурная   наследственность»
    —    преемственная   передача   всего   человеческого,   что накоплено и .
без чего надо начинать  все сначала,  со страшно открытой  программы.
    Совесть, говорят четвертые. Осознанное чувство ответственности за себя, за 
других, за народ, за вид... Но совести надо учить... Или это инстинкт?
    И то, и другое, и третье...
    Как же шел отбор психических свойств? Почему человек — самый всякий?
    Обратимся к частности на уровне даже не психики, а физиологии. Вот одна 
простая модель — гипотеза, объясняющая происхождение по крайней мере некоторых 
видов бессонницы.
    «Жаворонки» и «совы». Клиницисты и физиологи установили, что по суточным 
ритмам активности люди делятся на эти две разновидности. «Жаворонки» легко 
встают утром, бодры днем, к вечеру утомляются, ночью спят крепко. «Совы» только 
к вечеру входят в оптимальный тонус, прекрасно работают по ночам, утром же и 
большую часть дня бездарно сонливы. Есть, конечно, и промежуточные варианты, и 
привычка делает
    113
    свое дело,   но  в  основном  два   этих типа  выражены достаточно  четко.
    С обыденной точки зрения «жаворонки», конечно, более нормальны и 
приспособлены. Они гораздо многочисленнее, и суточный ритм общества следует их 
типу. Ведь человек все-таки дневное животное. «Совы», если не заняты на 
специальных ночных работах, оказываются в положении неприспособленных: какие-то 
неврастеники...
    Откуда же взялся этот отклоняющийся, «совиный» ритм?
    Дело слегка проясняется, если обратиться к жизни некоторых обезьян. У 
бабуинов, живущих на земле, среди опасных хищников, вся стая никогда не спит 
одновременно: всегда есть бодрствующие, бдительные часовые. И не мудрено: если 
бы засыпали все обезьяны разом, стая была бы быстро истреблена, и в первую 
очередь крепко спящие детеныши, ее будущее. Трудно думать, что обезьяны 
специально назначают дежурных; проще предположить, что отбор сохранял лишь те 
стаи, где ритм сна отдельных особей был достаточно асинхронным.
    Но если так, то проникнемся уважением к нашим «совам»! Наверное, это 
наследники часовых древних стоянок, потомки тех, благодаря кому вид, еще, быть 
может, не вооруженный огнем, выстоял против страшных ночных врагов.
    Между прочим, люди, страдающие «совиной» бессонницей, отличаются и 
некоторыми психическими особенностями: в их характере много глубинной 
тревожности, их внутренняя ориентировка заметно смещена в будущее, они 
ответственны и предусмотрительны до чрезмерности...
    Так в тумане утерянной целесообразности вырисовываются смутные призраки 
прошлого, и мы находим оправдание  некоторым  человеческим  странностям.
    Многоголовая гидра отбора требовала и многообразия и единства. 
Индивидуальный отбор не прекращался, но главной единицей отбора с незапамятных 
времен был не человек-одиночка, а популяция. Стая, стадо? Какой-то самый 
естественный, первичный коллектив, наиболее типичная первобытная группа.
    Вот здесь и нужны были самые всякие. Первичная группа  оказывалась  чем-то  
 вроде   надорганизма,   ему
    114
    нужна была универсальность, самые разнообразные отклонения, которые могли 
бы использоваться как запасные козыри на случай неожиданных перемен.
    Психического единообразия требовалось настолько, чтобы возможно было 
совместное существование, но не больше. А то и меньше. Конечно, прежде всего 
нужна достаточная масса умеренных, средних, неопределенных, способных при 
случае ко всему, но эту массу тонкой бахромой должны покрывать крайние, 
уклоняющиеся,    узкоспециализированные.
    И синтонный циклотимик — это сгущение нормального коллективного человека — 
не тот ли благодетельный и необходимый тип, который цементировал подлинное 
человеческое единство первичной группы, единство, основанное не на власти и 
страхе, а на симпатии и любви? За свою великолепную эмоциональность он 
расплачивается циклотимией... А крайний шизоид, возможно, являет собой тип 
психической организации, который тогда предрасполагал к жизни охотника-одиночки,
 вне стада. Когда было еще куда уйти (кругом джунгли), такие отделялись — и 
погибали, если не обладали в компенсацию какими-нибудь выдающимися 
способностями, позволяющими им найти свою нишу. И тогда они давали начало новой 
линии.
    Но все это в достаточной мере абстрактные рассуждения, предельное сжатие 
вероятностей. Стихия психогенофонда не делает точных повторов, а дает лишь 
вариации, она обновляется непрестанно, рождая непредусмотренное, жаждущее себя 
испытать...
    ЭГО. Из дневника
    ...Откуда же, почему — жуткое убеждение, убеждение-чувство:  
невысказанность равна  смерти?
    А наверное — это правда.
    Бездонное богатство у меня — моя жизнь. И есть связка волшебных ключей — 
мое слово, которое может все, моя мысль, которая любит все, моя музыка, которая 
— всё...
    Что мешает мне взять эти ключи — и... открыться?..
    Мешает жизнь, сама жизнь. Выходит — необходимо
    115
    умереть, чтобы высказаться'/.. Или и вправду разное — жизнь и душа?..
    Запечатление — послание в Вечность, отчет Богу. А я?..
    Упустил огромное множество характеров, сцен, историй. Просто по лени. Не 
записывал. Пациенты — море портретов,   сюжетов...
    Надежда на воображение — выстроить образы из обломков памяти. Мое 
воображение сильнее действительности. Реальность — всего лишь плагиат моих снов,
  журналистская версия  Откровения.
    Что-то стыдное чуется в записывании за действительностью — нечто среднее 
между стукачеством и воровством. Понимаю, эта эмоция всего лишь оправдывает мою 
лень. И все же — либо записывать за жизнью, либо жить, черт возьми. Ну вот, 
записал — вот слям-зил кусочек жизни в свою тетрадку, расписавшись тем самым, 
что ты в этот момент не жил, а что-то зажилил.
    — Господи, пошли мне озарение. Господи, сними с души моей  пелену,   дай 
мне увидеть,   что  нужно делать, только увидеть — и силы придут...
    22. Украли личность
    По натуре вы доверчивый человек, но жизнь научила вас осторожности. Лишь 
одному-двум людям вы решаетесь доверить самое сокровенное, но и при этом всегда 
испытываете чувство невысказанности. С некоторых пор вы поняли, что по самому 
большому счету человек безысходно одинок, но вы уже почти смирились с этим и 
рады, что есть по крайней мере немногие люди, с которыми об этом можно забывать.

    Вы довольно-таки упрямы, но ваша воля иногда вам отказывает, и это сильно 
переживается. Вам хотелось бы быть более уверенными в себе, в некоторые моменты 
вы просто презираете себя за неуверенность — ведь, в сущности, вы понимаете, 
что не хуже других. Бываете раздражительны, иногда не в силах сдержаться, 
особенно с близкими людьми, и потом жалеете о своих вспышках.
    Нельзя сказать, чтобы вы не были эгоистичны, иногда даже очень, но вместе с 
тем вы способны, забывая о
    116
    себе, делать многое для других, и если взглянуть на вашу жизнь в целом, то 
она представляет собой, пожалуй, во многих отношениях жертву ради тех, кто 
рядом с вами. Иногда вам кажется, что вас хитро и деспотично используют, вас 
охватывает бессильное негодование. Много сил уходит на обыденщину, на нудную 
текучку, много задатков остается нереализованными, да что говорить...
    Вы уже давно видите, сколько у людей лжи, сколько утомительных, никому не 
нужных фарсов, мышиной возни, непроходимой тупости — все это рядом, и сами вы 
во всем этом участвуете, и вам противно,— а все же где-то, почти неосознанно, 
остается вера в настоящее, нет-нет и прорвется.
    Вы самолюбивы и обидчивы, но по большей части умеете это скрывать. Вам 
свойственно чувство зависти, вы не всегда в нем сознаетесь даже себе, но вы 
способны от души радоваться успехам людей, вам близких и симпатичных.
    Ну хватит. Узнали себя? Да, да, именно вы, читающий сейчас эти строки. Как 
я все о вас выведал? Видите ли, с помощью небольшой телепатической штучки. А 
если серьезно, то взял и списал с первого попавшегося человека, догадайтесь, с 
кого. Нет, я вас не знаю, клянусь. Просто написал, что мне в голову пришло, 
имея перед глазами единственную модель — ну, если хотите, себя. Или не себя, 
это все равно.
    Это можно назвать эффектом неопределенности, или, если угодно, таинством 
демагогии. Есть такие растяжимые слова и фразы — они многозначны, а потому 
почти ничего не значат, но в личной адресовке вдруг, как губки, начинают 
пропитываться значением, становятся просто магическими, человек верит, что это 
только о нем, только ему. Это та самая блистательная неопределенность, которая 
так эффектно работает на самых разных уровнях. Так пишут стихи. Так прорицают. 
Так соблазняют.
    Недавно подсунули мне помятую рукописную копию астрологического календаря, 
составленного будто бы знаменитым дипломатом Яковом Брюсом, сподвижником Петра. 
Взглянул на свой гороскоп и схватился за голову: вот это да, все совпадает.
    «В большинстве самолюбивы, горды и властолюбивы. Умеют   при   надобности   
 подавлять   свои   вспышки...
    117
    Красотой не отличаются... В угоду наслаждениям и чувственным удовольствиям 
допускают злоупотребления   здоровьем...»
    Посмотрел гороскопы нескольких знакомых: батюшки, все верно. Показывал — 
подтверждают, удивляются, правда, кое-кто говорит: ерунда, знаем мы эти штучки.
    Ставили и такой опыт. Сотрудникам некоего учреждения, нескольким десяткам, 
разослали личные письма, в которых предлагали под сугубым секретом узнать по 
почерку характер: «Вышлите образец почерка, мы вам пришлем вашу характеристику».
 Все, естественно, выслали. Через некоторое время каждому прислали один и тот 
же стереотипный ответ, составленный из общих фраз: тираду, наподобие той, 
которую читатель только что прочел. Просили ответить, верно или неверно 
определен характер. Ответ «верно» в 70 процентах. Солидно!
    Может быть, и в самом деле все мы в чем-то так одинаковы, так похожи. Или 
это внушение и самовнушение — человеку просто навязывается какой-то взгляд на 
себя, он невольно так и смотрит, так и видит — ведь во всяком есть всякое. А 
может быть, дело в этом проклятом дефиците информации по отношению к самому 
себе — каждый так плохо себя знает и у каждого такой психологический голод, что 
готов проглотить любую дешевку, любую нелепость? И не только по отношению к 
себе. Этакая девственная неосведомленность. Но ведь я тоже клюнул, хотя и не 
считаю себя круглым невеждой в психологии и, кажется, достаточно копался в себе.

    Да... Ну бог с ним! Сейчас вот я начинаю думать, что напрасно об этом 
заговорил здесь, преждевременно. Что лучше было отнести это в «Исповедь 
гипнотизера», которая впереди, там ведь речь пойдет о внушении вплотную... А 
вот теперь приходится нудно требовать от читателя, чтобы он это запомнил,— этот 
эффект демагогии, потому что мы к нему еще вернемся, а сейчас взяли его совсем 
в другом повороте...
    Дело в том, что эффект неопределенности всегда присутствует и требует 
исключения в тестовой ситуации.
    Снова зашевелились признаки Лафатера, Галля и китайских   гадальщиков...
    118
    23. Как рождаются мягкие интеллигенты
    Первое столкновение Человека и Теста происходит в том возрасте, когда 
Человек учился играть в прятки. Известная   считалка:
    На златом крыльце сидели:
    царь,
    царевич,
    король,
    королевич,
    сапожник,
    портной —
    кто
    ты
    такой —
    представляет собою, конечно, один из первых тестов, рожденных   
человечеством.
    Было обследовано семь детей в возрасте от 2 лет 8 месяцев до 12 лет.
    Среди них оказалось:
    царей — 3,
    королевичей — 2,
    сапожников — 1 (2 года 8 месяцев).
    И  один (8 лет)  спросил:  «А химика среди них не сидело?»
    В  дальнейшем  тест  подстерегает  человека  в  самых неожиданных   местах.
    —   Назови   быстро  (!)   нечетную   цифру   в  пределах десятка!
    —  Один!
    —   Гений!! _ ц
    —  Это тест.
    —  А другие?
    —  Три — дурак, пять — талант, семь — посредственность, девять    
авантюрист.
    Чушь! — радостно кричит гений и в тот же вечер испытывает процедуру еще на 
пяти знакомых. Неотразимые в своей глупости, эти простенькие бытовые 
психологизмы пощипывают самолюбие и доставляют моменты щекочущего торжества над 
ближним: ведь в тот миг, когда испытуемый задумался над ответов, он уже во 
власти оракула, и ничто не отвратит приговор.
    119
    Нарисуйте на  бумаге шесть  кружков по  кругу,  вот так:
    
    Отвернитесь от испытуемого, небрежно отойдите куда-нибудь, задумчиво 
объясните ему, что вы сейчас проверите его умственные способности, а затем 
попросите с закрытыми глазами проставить в кружки цифры, с 1 до 6, слева 
направо. Только надо точно попасть и сделать это быстро. Проставил? Попал? 
Точно?! Прекрасно, это тест на честность. С закрытыми глазами во все кружки не 
попадешь ни за что.
    Есть бумажный круг, на котором начертано:
    Есть также бумага и что-нибудь пишущее.
    Круг, надетый, предположим, на карандаш, с максимальной скоростью вращается 
перед носом испытуемого, которому приказано глядеть внимательно, как можно 
внимательнее!..  Стоп!
    — Быстро рисуйте фигуры, которые видели, в любом порядке!
    Вышло так, предположим:
    
    —...Это   интересно.    Люоопытно...   (Нетерпение.)   М-да... (Ну что там, 
наконец!) На первом месте — воля (О!), на втором — секс <Д!),
    120
    
    на третьем — самолюбие (У!), на последнем — интеллект (Гм!). Общий 
зоологический смех.
    Если здесь что-то действительно выдает испытуемого, то это реакция на 
испытание, отражающая степень заинтересованности собственной персоной. 
Состояние некритичности возникает мгновенно, хотя бы только на краткий момент 
процедуры, со стыдливо-насмешливым снисхождением, с полным сознанием, что все 
это чепуха. Человек никогда не бывает так нетерпеливо-терпелив, как в эту 
минуту: несмотря на недоверие, он уже готов уловить массу совпадений.
    Естественно, он озабочен, чтобы не ударить лицом в грязь. Помнится, по 
Москве одно время ходила анкета: можете ли вы поставить двойку? помогаете ли 
пьяным на улице? любите ли оперетту? и т. д.— всего 16 вопросов, из которых 
элементарно выводился тип личности, как-то:
    обиженный   обыватель,
    ограниченный   учитель,
    арап по натуре без мещанства,
    борец за правду с мещанским уклоном и т. п.
    Большинство попадало, конечно, в мягкие интеллигенты, потому что как-то 
неудобно отвечать утвердительно на вопросы:
    любите ли делать замечания?
    можете ли пройти без очереди?
    считаете ли возможным изменить жене (мужу)?
    Подобных анкет и тестов в последние годы наплодилось видимо-невидимо: на 
них накидываются, потребляют и с облегчением забывают.
    Внесем и мы некоторый вклад в поп-психогностику. Анкет и тестов придумывать 
не будем, а предложим читателю  оригинальные  упражнения.
    24. Психологемы, задачи на интуицию и  психологическое  воображение
    Здесь читателю предоставляется возможность проверки и критической оценки 
некоторых сведений, почерпнутых, скажем, из главы о дьяволе и черте, из 
подгла-вок о корреляциях, вероятностях и прочее.
    121
    Психологема первая: о походках
    Дано: Низенький человек ходит большими шагами. Высокий  семенит.
    Спрашивается: Что вы скажете о характере этих людей?
    Разбор. Это элементарно. У обоих походка противоречит внешности. Один своей 
походкой самоувеличивается, другой самоуменьшается. У обоих какой-то комплекс 
неполноценности. Но низенький этот комплекс успешно преодолевает, он 
целеустремлен и самоуверен. Высокий, напротив, застенчив, робок, посмотрите, он 
еще и сутулится; маленький же, конечно, держится со всею возможною прямотой. 
Наполеон да и только. (Не из той ли страшной разновидности донжуанов, которыми 
салонные писатели пугали впечатлительных девиц: «Бойтесь недомерков!»?)
    Комментарий. Бальзак, посвятивший походке целое исследование, назвал ее 
физиономией характера. Если физиономией, то двигательной,  конечно.
    В одном старом физиономическом руководстве в качестве примера 
психогностической оперативности приводился матримониальный тест австрийской 
императрицы. Она выбирала невесту для великого герцога, и принцесса 
Гессен-Дармштадтская привезла к ней на смотрины трех дочерей. Не сказав с ними 
ни слова, императрица выбрала среднюю, далеко не красавицу. На вопрос принцессы 
о причине выбора императрица ответила: «Я видела из окна, как она выходила из 
экипажа: старшая споткнулась, младшая прыгнула через ступеньку, средняя вышла 
нормально. Старшая нелюдима, младшая  ветрена».
    Старшая — интраверт, младшая — экстраверт, средняя амбаверт, то, что нужно, 
не так ли?
    Классический печоринский признак скрытности — недвижность рук при ходьбе — 
теперь для нас как-то понятнее.
    А что еще может отразиться в походке, кроме шизо-идности, о которой 
читатель уже знает? Ну, разумеется, прежде всего общий тонус, который зависит 
от разных постоянных и переменных. Гипоманьяка с вялой походкой вы, конечно, 
никогда не увидите. Вспоминается цвейговский герой, который, по походке 
карманного вора, вышедшего из клозета, сразу догадался,
    122
    что  украденный  кошелек оказался   пустым. Это тоже просто.
    Но если вы считаете, что умеете читать походку, то попробуйте обосновать 
утверждение: раскачивание при ходьбе — признак аккуратности, педантичности и 
тщеславия.
    Разбор. Сложнее, не правда ли? Однако достоверная корреляция между этими 
признаками установлена в одном из недавних исследований. Какой общий 
знаменатель связывает эти свойства?
    ...Ну как?.. Странно, правда? Придется подумать еще раз, почему же 
низенький ходит такими большими шагами. Спросите его, сознательно ли он это 
делает. Ручаюсь, он удивится, возмутится и скажет вам со всей искренностью, что 
и не думал никогда увеличивать своих шагов.
    Так...  Значит,   бессознательно.
    ...Какая-то обобщенная внутренняя стратегия, внутренний стиль, 
распространяющийся непроизвольно, если не на все, то на многие частные внешние 
проявления... Вот где, кажется, следует искать разгадку. Это очень сложно, 
очень смутно и пока умозрительно... У того, кто раскачивается при ходьбе 
(моряка исключить), угадывается какой-то внутренний акцент на завершении 
действий, на окончательном внешнем выходе, на отделке. К каждой отдельной 
«единице», «кванту» деятельности — повышенное общее усилие... Вот и каждый шаг 
доводится как бы до крайности, вот и раскачка-Натяжка это или что-то реальное?
    Психологема вторая: о том, кто как спит
    Дано: Гражданин Н. спит раскидываясь, во сне сбрасывает одеяло, сталкивает 
подушку; гражданин М. при той же температуре в комнате свертывается калачиком, 
натягивает во сне одеяло на голову.
    Какова разница в характерах?
    Разбор. Здесь тоже и тонус, к внутренний стиль, которые где-то сливаются. 
Тонус-сгиль. На бессознательном уровне... Статистические исследования, 
проведенные недавно на нескольких тысячах людей, показали, что среди тех, кто 
спит, укрываясь с головой, преобладают люди  нервные,  нерешительные,  
неудачники,
    123
    депрессивные. Но вот человек укрывающийся не то чтобы с головой, а довольно 
плотно, по самую шею, между тем во сне обязательно выставляет из-под одеяла 
наружу одну ногу, только одну правую коленку, это просто закон его сна. Что мы 
на это скажем? Что за стиль?
    Психологема третья: о лишних движениях
    Товарищ К., разговаривая с вами, непрерывно потирает и почесывает различные 
части лица и тела, закусывает губу, дергает головой, откидывает назад волосы, 
чешет ногу о ногу, заглатывает авторучку, ерзает на стуле и, кроме того, 
постоянно мнет пальцы.
    Спрашивается: Возьмут ли товарища К. в космонавты? Сможет ли он стать 
эстрадным конферансье? Хорошим   организатором?
    Разбор. Насчет космонавта, конечно, сомнительно. Такая двигательная 
неуравновешенность... Не пройдет. Насчет конферансье — тоже сомнительно. На 
эстраде каждое движение должно быть уместным, а тут чересчур много автоматизмов.
 Правда, происхождение их может быть различным.
    Часто они свидетельствуют о повышенном внутреннем беспокойстве и, 
собственно, служат средством для его устранения, но с чрезвычайно низким 
коэффициентом полезного действия.
    В других случаях это истинные автоматизмы, что-то чисто двигательное, не 
имеющее прямого отношения к эмоциям. Можно даже заметить, что при сильных 
волнениях эти движения  подавляются.
    Такое чрезмерное богатство, какую-то несообразность движений нередко можно 
наблюдать у людей творчески одаренных, и в этих случаях их хочется отнести к 
периферическим проявлениям усиленного, нестерсо-типного мозгового  поиска.
    Так что насчет организатора — им товарищ К. может стать вполне. Во всяком 
случае, это не исключено.
    Психологема четвертая:  о рукопожатиях
    Вы попали в ситуацию острого дефицита информации. С вами здороваются 
двенадцать субъектов, одетых в маски и балахоны.
    124
    Производится  двенадцать  рукопожатий:
    1)   мощное, длительное;
    2)   энергичное и короткое;
    3)   с постепенным усилением сжатия;
    4)   сильное, с постепенным ослаблением;
    5)   прерывистое, залпами;
    6)   с сильным встряхиванием;
    7)   спокойное, умеренной длительности;
    8)   спокойное, с ускоренным отнятием;
    9)   спокойное, с замедленным отнятием;
    10)   вялое, расслабленное, с ускоренным отнятием;
    11)   вялое, расслабленное, с замедленным отнятием;
    12)   пассивное (дал пожать свою руку).
    Характер этих людей? Их настроение? Отношение к вам?
    ЭГО. Из дневника
    Я жил до сих пор и живу пристойно-благополучной жизнью, которую все 
явственнее ощущаю позорной. Лень и трусость составляют ее интимную основу, 
настолько интимную, что у меня никогда не болит голова. Я почти всегда хорошо 
себя чувствую. Я никогда не испытывал великих страданий. Я никогда не 
предпринимал великих трудов, а если предпринимал, то не оканчивал. У меня 
достаточно широкий и гибкий набор приспособлений для того, чтобы быть довольным 
собой и делать окружающих довольными мной. Этой простой и доступной цели я 
подчинил свою одаренность. И я делаю это достаточно хитро, для того чтобы и у 
окружающих, и у себя поддерживать непрерывное впечатление, что я способен на 
нечто большее. И ведь я действительно способен на нечто большее, я только не   
делаю   это большее.
    25. О почерке
    Говорили уже о почерках циклоидных и шизоидных, но вопрос о связи почерка и 
характера этим не исчерпался. Почерк — явление тонус-стиля, походка руки, 
сфотографированная бумагой... Постоянство почерка — мозговое чудо, его не в 
силах скрыть никакие подделы-
    125
    вания, почерк остается тем же, даже если пишут ногою или языком. Какой, в 
самом деле, соблазн в этой естественной самовыдаче  прочесть личность!
    Возникнув как ответвление физиономики, графология быстро выросла в 
полуоккультную дисциплину, на лоне которой пышным цветом расцвело шарлатанство, 
а рядом пробивались чахлые стебельки педантичного, добросовестного примитивизма.
 Малые и смутные обоснования,  большие  претензии.
    По закорючкам и завиткам судили о таких больших и туманных вещах, как 
фантазия и воля, и, конечно, предсказывали судьбу, давали советы по части 
семейного   бытоустройства.
    В лучшем своем виде это был и есть увлекательный психологический спорт, 
рискованное искусство энтузиастов, дух которого как нельзя лучше передан 
героиней «Успеха» Фейхтвангера.
    Постепенно в сырой массе домыслов, противоречий и откровенной чепухи 
откладывались и солидные наблюдения и некоторые трезвые умозаключения. 
Сопоставляли почерки и биографии, и некоторые параллели не могли не привлечь 
внимания.
    Еще римский историк Светоний заметил, что император Август, отличавшийся 
скупостью, «писал слова, ставя буквы тесно одна к другой, и приписывал еще под 
строками». Юноша, преувеличенно ярко одевавшийся, всячески пускавший пыль в 
глаза имел и вычурный почер" • когда эта склонность прошла, почерк упростился — 
подобных случаев было сколько угодно.
    Обратили внимание, что если человек с завязанными глазами пишет на 
вертикальной доске, то при повышенном настроении строка уходит вверх, при 
подавленном — вниз. Почерк молодой женщины, разошедшейся с мужем и потрясенной 
этим разрывом, в течение месяца из сильно косого превратился в совершенно 
прямой; когда же через несколько лет состоялось примирение, почерк снова стал 
наклонным.
    Нельзя было не заметить сильных отклонений в почерке некоторых 
душевнобольных, и в нескольких случаях графологи сумели предсказать психическое 
заболевание за год-другой до его открытого проявления. Русские графологи 
обратили внимание, что почерк Есенина в последние годы жизни из совершенно
    126
    связного превратился в изолированный, в котором каждая буква жила как бы 
своей собственной жизнью.
    Интриговало многих так называемое аркадическое письмо, в котором много дуг 
и соединений вверху букв и мало внизу («ш» пишется, как «т»); такой почерк, как 
уверяли графологи, свойствен человеку, заинтересованному преимущественно в 
форме, во внешнем эффекте, и будто бы часто встречается у людей 
актерски-авантюристического склада. Таким почерком писал Борис Пастернак.
    Ни одно из соотношений почерка и характера, на которых настаивают графологи,
 конечно, не достоверно в полном смысле этого слова. Некоторые, однако, кажутся 
естественными, прозрачны, даже и туповаты в своей  логичности.
    Что можно, например, возразить по поводу того, что крупное размашистое 
письмо свидетельствует об энергии, стремлении к успеху, общительности, 
непринужденности? Что сжатый, стесненный почерк есть знак расчетливости,   
сдержанности,   осмотрительности?
    Степень геометрической выдержанности письма (ровность линий и величины букв,
 равномерность интервалов и т. п.) отражает общее психоволевое развитие, 
выдержку и трудоспособность. Преобладание округлых и волнистых линий, которое 
часто бывает в письме синтонных пикников, соответствует всей их моторике, 
тонус-стилю; было бы просто странно, если бы Бисмарк и Кромвель имели почерк не 
крушюугло-ватый, словно составленный из толстых железных прутьев,  а  
женски-круглый,  бисерно-фигурный.
    Чем характернее почерк, чем больше в нем физиономии, тем, вроде, должна 
быть и нестандартнее личность. Но — сразу вопрос: так или лишь хочет, чтоб было 
так?.. Весьма вычурный почерк часто имеют люди недалекие, мелкотщеславные; 
очень часты причудливости в почерке душевнобольных и глубоких психопатов, а у 
тяжелых эпилептиков — чрезмерная аккуратность, выписанность каждой линии, 
каждой буквы.
    Когда нажим густ, жирен, резон есть предполагать в пишущем развитость 
влечений, энергию. Когда слаб и неровен — неуверенность, нерешительность... 
Импульсивность нажима, букв, строк, разнотипность наклона — порывистость, 
неуравновешенность, внутренняя противоречивость.   Предприимчивость:   почерк   
беглый
    127
    и связный; мечтательность — рваные интервалы, раз-новеликость букв. Сильный 
наклон — сила влечений и убеждений, но и неустойчивость, колебания настроения; 
прямой почерк — сдержанность, замкнутость, а также выносливость и честолюбие. 
Наклон влево — явно наперекор обычному стереотипу — упрямство, усиленное   
самоутверждение?..
    Все это слишком понятно, чересчур лобово, чем и подозрительно. Но вот и 
тонкости такие, как определение «открытости» и «закрытости» гласных: целиком 
закрытое «о» будто бы свидетельствует о замкнутости, открытое сверху — о 
доверчивости и деликатности, открытое снизу — о лживости.
    Штрихи, загибающиеся вниз, против движения письма, означают эгоистичность...
 Посмеиваюсь. Могу еще с грехом пополам понять, почему увеличение букв к концу 
слова означает искренность и доверчивость, а уменьшение — хитрость и 
осмотрительность; готов даже согласиться, что плотное прилегание букв в словах 
при больших интервалах между словами соответствует истеричности... Но когда 
Зуев-Инсаров утверждает, что слишком длинные хищные черты и петли на буквах «у»,
 «р», «д», постоянно задевающие нижнюю строку, означают неумение логично 
мыслить,— это уже просто возмутительно: я сам так пишу.
    Н. А. Бернштейн, выдающийся физиолог, говоря о почерке как разновидности 
навыкового движения, указывал, что он слагается из переменных «существенных» и 
«несущественных». «Существенные» переменные — твердо фиксированные мозговые 
программы движений — и определяют удивительное постоянство почерка. Их сейчас в 
совершенстве научились распознавать электронные машины, которым поручают 
экспертизу почерка в ответственных юридических случаях. Но расшифровка кода, 
которым эти переменные связаны с психическими свойствами,— дело будущего, может 
быть, уже недалекого.
    Самая большая беда графологов, как и многих иных претендентов на знание 
человеческой души,— в неопределенности самого предмета исследования. Чтобы 
знать личность, нужно знать, что мы хотим о ней знать. Закорючки и завитки 
почерка разложить по полочкам, вероятно, не так уж сложно, но кто возьмется 
определить, что такое впечатлительность?
    128
    В русском языке, по подсчету профессора К. К. Платонова, содержится более 
полутора тысяч слов, обозначающих различные свойства характера, личности, души. 
Это необозримо, особенно если попытаться представить себе их возможные 
сочетания (для описания одного человека!) и если учесть, что все эти 
определения имеют уйму нюансов, тысячекратно меняющихся от соприкосновений с 
другими. Человек веселый и добрый; человек веселый и наглый... Разная 
веселость? А сколько качеств вообще не имеет определений? Графолог подобен 
человеку, вознамерившемуся выловить всю рыбу из океана обыкновенной удочкой.
    И все же... И все же бывают случаи, когда по почерку можно узнать сразу 
многое, да. Распечатываю письмо от незнакомого человека. Беглого взгляда, 
брошенного на строчки, иногда уже на конверт, достаточно. Некое ощущение уже 
подсказало, от какой личности и о чем письмо, отсекло множество вариантов... 
Срабатывает Интуитивный Статистик, а может быть, Что-то или Кто-то еще?.. Самое 
интересное, что иногда даже на почерк смотреть не надо. Иногда — знаешь это, 
еще и в почтовый ящик не заглянув...
    26. Что можно узнать о человеке по телефону (Психологема   последняя)
    Два телефонных звонка. Совершенно нейтральные, неинформативные: оба раза 
спрашивали отсутствующего, узнавали, когда будет. Первый голос мужской, очень 
высокий, на одной ноте, говорил быстро, комкая слова. Второй — глубокий бас с 
четкими модуляциями.
    Каковы внешность и характер звонивших?
    Разбор. Сразу скажу: есть люди, их немного, которые умеют определять по 
голосу, и довольно точно, физический и психический облик. Вы звоните по 
телефону, они в первый раз вас слышат, но уже видят. Насквозь. Вот так-то. Не 
блеф, таких людей выявил в специальном исследовании американский психолог 
Олпорт. Среди них больше женщин. Экстравертов и интравертов они определяют 
сразу.
    Один знакомый автора, психолог-любитель, во дни туманной юности производил 
эксперименты по следующей  оригинальной четырехступенной  методе:
    129
    5 В. Леви, кн. 3
    1)    набираются   наугад   импровизированные   номера телефонов, пока не 
ответит юный женский голос, что происходит при должном напряжении интуиции в 50 
процентах случаев с первой же попытки;
    2)    устанавливается   вокальный   контакт,   при   оптимальном  
интонировании  удающийся  в  70   процентах случаев;
    3)   на основании вокальных характеристик испытуемой  сообщаются детали  ее 
 внешности,  биографии  и личной жизни, чем в 99 процентах случаев достигается 
заинтересованность  в  продолжении эксперимента;
    4)   назначается визуальное свидание, во время которого результаты 
эксперимента подвергаются контрольной  проверке.
    Данные об окончательных результатах пока еще не обработаны статистически, 
так что сообщить о них я ничего не могу. Имеется, однако, гипотеза, согласно 
которой результат третьей ступени основывается преимущественно на эффекте 
неопределенности, он же таинство демагогии, о котором смотрите выше. 
Эксперименты были прерваны после того, как коллега нарвался: одна из испытуемых 
уже на первой стадии сообщила ему такие подробности о его психофизическом 
облике, что ему пришлось срочно доставать путевку в психоневрологический 
санаторий. Телефонный невроз у него продолжается до сих пор: звонить он 
решается только хорошо знакомым людям, да и то после долгих раздумий и 
колебаний, испытывая при этом сердцебиение, сухость во рту и неприятную дрожь в 
коленках.
    Итак, гипотеза о звонивших; первый голос: интраверт и шизотимик, 
меланхолический холерик, возможно, невротик, интеллектуален, вряд ли хороший 
тактик в жизненных взаимоотношениях; может быть, склонен к романтическим 
увлечениям; по внешности не может быть мужланом, о росте и комплекции ничего 
определенного сказать не могу. Второй голос: во внешности сильно выражен 
мужской компонент, экстраверт, реалистичен, уверен в себе.
    Комментарий. Что же несет в себе голос — если отвлечься от содержания речи 
и явных интонаций? А ведь действительно порой лишь несколько слов по телефону — 
и вот диагноз, прогноз и стратегия. Но все это на 90 процентов на уровне 
безотчетного человеко-ощущения   (слухового).
    130
    По акцентам, интонациям и манере речи моментально определяется не только 
национально-географическое происхождение, не только социально-культурный статус 
— это грубо,— но и какие-то более тонкие «суб-культуральные» слои. Это тоже 
трудно выразить в словах. Каждый знает, что такое интеллигентный голос, но вот 
есть, я знаю, голос арбатский, голос коренного, потомственного жителя переулков,
 которых почти уже не осталось. Описать этот голос я не смогу, но знаю его, как 
и голос настоящего ленинградца. А есть и голосовые слои поколений. У многих 
современных пятнадцати-шестнадцатилетних, например, какая-то особая манера 
произносить шипящие с пришепетыванием: щто? — а человек старше тридцати лет 
скорее скажет:  фто?..
    Голос — живой звуковой сплав социального с биологическим — конечно же своим 
тембром и высотой выдает гормональный статус, это одна из его древнейших 
функций. По степени мужественности-женственности и по возрастной шкале — это 
ясно, и каждым чувствуется. Сохранившийся молодой тембр у старого человека — 
весьма надежный признак свежести чувственно-эмоциональной стороны психики; с 
интеллектом связь проблематичнее. Когда голос по своек.,, гормональному профилю 
вступает в противоречие с внешностью, я больше верю голосу. Иной раз чуть 
уловимая хрипотца в голосе женщины говорит больше, чем фигура, лицо (надо 
исключить, конечно, наслоения проплаканности, прокуренности, сорванность,от 
крика и т. д.).
    Голосовая ритмомелодика... Шкала «шизо-цикло», конечно, только одно 
измерение, можно выделить массу других... Внутренний Toiryc-стиль... Есть 
голоса все время падающие, все ниже и ниже, вам хочется их приподнять, 
встряхнуть (да держись же, не умирай!). А есть неудержимо летящие вверх и вверх.
.. Есть прячущиеся, исчезающие, а есть такие, при первом звуке которых вы 
чувствуете неискупимую вшгу за то, что еще живете и дышите...
    Томас Манн писал, что живой человеческий голос — это какая-то раздетость, 
что-то интимно-обнаженное. Но есть голоса-маски, совершенно непроницаемая 
звуковая броня. Может быть, более прав Достоевский, считавший, что истинная 
натура человека распознается по смеху. Ибо в этот момент, писал он, обязательно
    131
    прорвется что-то непроизвольное, что-то из самой глубины. Как бы ни бьш 
человек обаятелен, предупреждает Достоевский, поостерегитесь, если в смехе его 
слышится что-то неприятное, резкое, сдавленное...
    Если в искусство диагностики входит умение слушать голос, то владение 
собственным голосом непреложно для врачевания. Голосом можно лечить даже по 
телефону. Если у врача неприятный голос, это не психотерапевт, да и вообще не 
врач...
    Умеете ли вы слушать Голос?
    ЭГО. Из дневника
    В тебя войдет чья-то строчка, картина, музыка... И тихо вскрикнешь: «О 
Господи, как же я жил без этого, как до сих пор?.. Ведь это мое! Это всегда 
было моим, это я! Какое чудо позволяет художнику знать меня лучше, чем я сам? И 
сколько еще меня — мною не узнанного?..»
    А вот сколько — сколько людей, зверей и растений, сколько существ живых.
    Эти строчки пишу в момент очередного острого столкновения с проблемой 
неспособного ближнего. В дом с криком «спасите» ворвалась душеснобольная 
девочка... Сказала несколько слов... «Я не знаю, как дальше жить... Я ничего не 
знаю...» Назвала свое имя — и впала в ступор. Ни ответов, ни вопросов, ничего. 
Мертвенная застылость. Не надо психиатрической квалификации, чтобы понять: и 
телосложение, и лицо, и выражение — все к одному, об одном...
    ...Около часа в некоем трансе возле нее колдовал. И вот постепенно лицо 
стало светлеть, разжалась, поговорили. Ушла — почти счастливая, Господи! — Это 
Ты!
    27. Как узнать погоду, не глядя в окно
    ...Теперь, после столь длительного захода в область бытовых тестов, можно 
поговорить и о тех, которыми наводнена  современная   психология.
    Как ни странно, большинство из них по характеру процедуры мало чем 
отличаются от бытовых. Все те же более   или   менее   бессмысленные   задания, 
  вопросы,
    132
    картинки. Разница, во-первых, в аппарате интерпретации, во-вторых, в 
претензиях: первое больше, второе меньше. Если любое человеческое проявление, 
любое действие и даже бездействие можно в какой-то степени рассматривать как 
тест, ибо все связано со всем, то серьезные тесты в этом смысле отличаются 
только прицельностью. Взять быка за рога, ближе к делу... Для проверки 
математических способностей человека заставляют решать задачу, а не танцевать, 
хотя и твист, вероятно, мог бы дать что-то в плане отрицательной корреляции 
(сказала же Мерилин Монро: «Мужчины, с которыми мне интересно разговаривать, 
обычно не умеют  танцевать»).
    В самом простом случае тест просто «кусок» деятельности, на предмет которой 
идет тестирование: та ложка, по которой узнают о содержимом котла (test — 
по-английски «испытание», «проба»). В самом сложном (и таких большинство) — 
некая стандартная процедура, в ходе которой, как полагают, выявляется качество, 
важное для чего-то совсем другого. Первым тестом на профпригодность работника 
физического труда была, конечно, кормежка: «быстро ест — быстро работает» — 
народный вывод, вполне обоснованный психофизиологией личного темпа. Один 
превосходный музыкант уверял меня, между прочим, что хороший аппетит служит и 
признаком композиторского таланта, что он не знает ни одного хорошего 
композитора с плохим аппетитом.
    —  А бывают плохие композиторы с хорошим аппетитом? — спросил я.
    -  Увы.
    В 80-х годах прошлого столетия в лаборатории Фрэнсиса Гальтона, 
родоначальника психогенетики, зародились первые тесты на интеллектуальность — 
конкуренты каверзного племени контрольных экзаменов и зачетов, с которыми мы 
начинаем воевать, едва переступив порог школы. Эти признанные ветераны в ряду 
тестов, проделав бурную эволюцию, наплодили массу шкал для определения 
различных умственных способностей. Главным же их порождением оказался 
знаменитый КИ — коэффициент интеллектуальности, вокруг которого и поныне идут 
оживленные споры.
    Как он возник?
    Собрались  взрослые дяди  и  тети,  преподаватели  и
    133
    психологи, и стали думать: а что может знать и уметь своим умом пятилетний 
человек? Шестилетний? Восьми?.. Десяти?..— и так далее. Из того, конечно, что 
знаем и умеем мы, взрослые дяди и тети. Придумали. А потом стали проверять свои 
предположения на этих человеках. Стали давать им всякие задания, многим тысячам.
 Конечно, одни с этими заданиями справлялись блестяще, другие средне, третьи 
слабо, четвертые совсем нет. И выработали дяди и тети среднюю норму интеллекта 
для каждого возраста. А потом стали давать эти задания новым и новым человекам, 
подсчитывать, набирают ли они норму, и это уже был тест. Набрал восьмилетний 
норму для десятилетнего — значит, умственный возраст его не восемь, а десять. А 
потом множили этот умственный возраст на сто, делили на настоящий возраст, и 
получался КИ. Его абстрактная норма — 100.
    Вот, собственно, все. Такова самая общая схема рождения теста, а вариантов, 
процедурных модификаций видимо-невидимо.
    КИ стал работать. Его обширную статистику сравнили с жизненной эмпирикой, и 
получились ожидаемые совпадения: высокий социальный статус, высокая 
квалификация, интеллектуальная профессия — он высок. Бедность, социальная 
запущенность, низкая квалификация — он низок. Все ясно. У однояйцевых близнецов 
— самое высокое совпадение. Но оказалось:
    что среди тех, кто имеет КИ порядка 130 и выше, попадаются люди, жизненно 
вполне заурядные и даже неполноценные;
    что среди тех, чей КИ меньше 100 и даже около 70, встречаются люди не 
только обычного ума, но и блестящие, выдающиеся. Не часто, но все-таки.
    Показательность теста — любого — максимальна в массовом масштабе и 
минимальна в индивидуальном. Можно быть уверенным, что контингент принятых в 
университет в целом способнее контингента отсеявшихся, но нельзя быть уверенным,
 что среди провалившихся нет Эйнштейна. Это элементарно, что говорить, но, увы, 
не все это понимают.
    И еще оказалось:
    что средний умственный возраст новобранцев, призываемых в армию, равен 
двенадцати годам (по французским  данным);
    134
    что КИ сорокалетнего человека, если не делать специальных поправок, в 
типичных случаях падает до 50, потому что лет после двадцати умственный возраст,
 по крайней мере по тем показателям, которые измеряет тест,  перестает  
увеличиваться.
    Сейчас признано почти всеми, что КИ измеряет только фактически достигнутый 
уровень интеллекта или умственную подготовленность, причем в довольно узком 
плане; каков в достижении этого уровня удельный вес природных способностей, а 
каков — среды, образования, воспитания,—  сказать нельзя.
    Я лично отношусь к тестам на интеллектуальность с большим уважением и 
опаской. Свои умственные способности с помощью тестов, например, таких:
    — Десять секунд на размышление! Поставьте единицу в том месте круга, 
которое не находится ни в квадрате, ни в треугольнике, и двойку в том месте 
треугольника, которое находится в квадрате, но не в круге.
    
    — За пять секунд! Напишите в первом кружке последнюю букву первого слова, 
во втором кружке третью букву второго слова, в третьем кружке первую букву 
третьего слова:
    
    — я пытался проверять неоднократно, но с такими плохими результатами, что 
не выдерживал и бросал в самом начале, чтобы не увеличивать комплекс 
неполноценности. Я уважаю людей, у которых это получается.
    У коллег отношение к тестам варьирует, возможно, тоже в некоторой связи с 
личными результатами. Все, кроме крайних энтузиастов, понимают, что тест с 
полной достоверностью измеряет только себя (и то не
    135
    всегда), и все, кроме крайних скептиков, стремятся использовать их как 
можно шире. Пусть тест несовершенен и ненадежен, но это уже все-таки что-то 
известное. Пусть зеркало кривое, зато одно и то же. Какая-никакая, а 
объективность, количественность... В конце концов мы же ничего не теряем, 
применив тест, мы же оставляем за собой право с ним не посчитаться...
    Это минималистский подход. Максималисты же говорят: пройди мой тест, и я 
решу, стоит ли с тобой вообще   разговаривать.
    Я не могу поведать читателю и о сотой доле тестов, которые существуют на 
сегодня, по той простой причине, что я и сам знаю их в весьма ограниченном 
количестве. Что ни день, то новые — хотя один старый, как говорят, лучше новых 
двух. Как психиатра, меня, конечно, особенно привлекают так называемые 
про-жективные. Начало свое они берут из такой глубины веков, что и сказать 
невозможно (от гаданий на гусиных потрохах, на свечках и на кофейной гуще, от 
видений, внушаемых прожилками мрамора, клубами дыма или облаками), а строятся 
на том же законе, по которому голодный человек вместо «караван» говорит 
«каравай», а фельдшер вместо «призма» читает «клизма».
    Вот тест Роршаха, уже заслуженный, популярный, но по-прежнему интригующий. 
Просто клякса, раздавленная внутри сложенного пополам листка бумаги,— ну-ка, 
что вы там видите? Если просто кляксу, плохи ваши дела, серая вы личность. Если 
бабочку или летучую мышь, это еще куда ни шло. Если мотоцикл, то вы арап по 
натуре с мещанским уклоном. Если сразу много всякого разного, то у вас богатое 
воображение, в вас стоит покопаться. А я увидел в кляксе всего лишь поперечный 
разрез позвоночника со спинным мозгом.
    Прожективный тест рассчитан на то, чтобы зацепить и вытащить скрытую 
установку подсознания, ну а в интерпретациях, конечно, весьма велико число 
степеней свободы. В одном тесте, уже полубытовом, испытуемому предлагается 
дорисовать что вздумается, только быстро, импульсивно, в каждом из шести 
квадратов (качество рисунков не имеет значения):
    136
    теста, читателю предоставляется возможность самостоятельной   проверки.
    Самые примитивные прожективные тесты — это плохо замаскированные провокации,
 но на определенных уровнях и они работают. Для выявления отношения к 
начальству американским новобранцам предлагался рисунок: «Матрос перед 
офицером». Одни толковали его так: «матрос получает взыскание»; другие: «матрос 
обращается к офицеру с просьбой»; третьи: «офицер поручает матросу серьезное 
задание». Представители первой группы оказались дисциплинированными, но 
безынициативными (проецируют в тест свой страх наказания), второй — самыми 
независимыми и непослушными, а последние, конечно, самыми ревностными служаками.
 В качестве теста на отношение к службе предлагался рисунок «счастливый матрос».
 Толкования были: «матрос получил новое назначение» и «матрос демобилизовался». 
Тут уж все ясно.
    А вот тест на эгоизм-альтруизм, которым американские социологи испытывали 
выпускников профессиональных училищ. Перед каждым испытуемым было две кнопки, 
на которые он должен был нажимать при предъявлении сигналов. Процедура нарочито 
усложнялась. Давали понять, что работа с первой кнопкой отражает личную 
профпригодность испытуемого, а со второй — качество преподавания. «Эгоисты» 
резвее нажимали на первую, «альтруисты», не желавшие подводить преподавателя,— 
на вторую.
    Психологи сравнивали тесты с медицинским термометром: он, конечно, не 
ставит диагноза, тем более не лечит, но тому и другому способствует. Правда, и 
на этот счет были разные мнения. Рассказывают, что однажды Ганнушкин делал 
обход в клинике вместе с психологом, ярым энтузиастом метода тестов. Подойдя к 
одному из новых больных и сказав с ним буквально два слова, знаменитый психиатр 
изрек на вречеб-ном наречии:
    —   Слабоумен.
    —  Но как вы об этом узнали без тестов?! — изумился сопровождающий.
    —  А зачем мне барометр, если я могу узнать погоду, взглянув в окно? — был 
ответ.
    Тесты предназначены для тех случаев, когда окна плотно   занавешены.
    138
    Дорисовали?
    Даю образец интерпретации одного результата:
    
                    
                    
                    Л.        1)   Этот человек имеет одну, весьма заманчивую и 
земную цель в жизни.
    2)   Он  (она)  следует  своей линии непреклонно,  не подвергаясь чьим-либо 
 влияниям.
    3)  К своей семейной жизни он (она) относится, как к тюрьме.
    4)  Этот человек не только общителен, но и способен тонко вести политику.
    5)   С мыслительными способностями у него (у нее) дела   обстоят   
своеобразно:   предпочитает   вообще   не размышлять.
    6)  К вопросам любви у него (у нее) подход достаточно активный, но без 
особой утонченности.
    Теперь поясняю замысел авторов теста.
    Первый квадрат хараактеризует вашу целеустремленность: если точка 
становится центром фигуры — вы человек единой цели.
    Второй — самостоятельность: подвержены или нет влиянию чужой воли; сильная 
внушаемость, когда рисуется еще какая-то волнистая линия.
    Третий — отношение к семейной жизни; совсем плохо, когда много рисуется вне 
маленького углового квадрата.
    Четвертый — отношение к коллективу, к общению, так называемая 
«коммуникабельность»: если вы стремитесь как-то связать верхнюю и нижнюю 
диагонали, то вы коммуникабельны.
    Пятый — абстрактный или конкретный характер мышления, смотря по тому, что 
рисуется на пустом месте: какая-нибудь геометрическая фигура, предмет или 
зверюшка, человечек и т. п.
    Шестой — отношение к сексу: когда параллельные линии в рисуночной 
интерпретации как-то противопоставляются друг другу, то это означает 
заинтересованность в данном вопросе, чем в большей степени и с большими 
украшениями — тем большую.
    Не буду высказывать мнения о достоверности этого
    137
    28. Готовлю к ответу на любую анкету. (Личность как роза ветров)
    Что делают с этим несчастным, за что его так мучают? Вчера его целый день 
оглушали дикими звуками, водяными струями сбивали с ног, воздушными били в 
лицо; сегодня целый день ругают, осмеивают, унижают, подстраивают каверзы, 
заставляют быстро выполнить сложное задание, а сами не дают работать...
    А это вот что: грубо выражаясь, проверка на вшивость, а выражаясь 
деликатнее, все то же тестирование. Подобные процедуры производятся в некоторых 
американских   лабораториях.
    Но зачем же так грубо, когда можно по-хорошему проверить условные рефлексы, 
попросить нарисовать картины?..
    Э, нет, тут уж, извините, приходится по-спартански, дело-то идет об 
ответственной профессии разведчика, космонавта...
    Вот и моделируют чрезвычайные ситуации, которыми богата профессия. А то 
ведь как получается: прекрасный работник, высококвалифицированный специалист, 
но вот настал критический момент, угроза аварии — и растерялся и делает не то. 
И тут может выручить совсем неопытный парнишка, который раз-раз — и   
сориентируется.
    Вот в таких только случаях, как многие теперь думают, и проявляется 
подлинный тип нервной системы: сильный или слабый.
    Может быть, и так, хотя категории «сильный» — «слабый» кажутся мне в 
применении к человеку малоуместными, слишком уж обобщающими. Не лучше ли 
говорить о разных типах реакции на разные ситуации? Тот, кто блестяще сработает 
в аварийной ситуации у пульта, может оказаться форменным нюней при аварии иного 
жизненного масштаба. Человек бесхарактерный, ненадежный, внушаемый, ну 
совершенный слабак, ликвидирует пожар, бросается в огонь, спасает людей...
    Нет, осторожнее насчет силы и слабости.
    Американские авиационные психологи разработали недавно шкалу «внутреннего 
беспокойства», в которую входит целая батарея тестов, в том числе анкета с 
утверждениями   типа:
    139
    когда я работаю, я бываю очень напряжен;
    иногда я теряю сон от беспокойства;
    я нервничаю, когда вынужден ждать;
    я более чувствителен, чем другие,
    и тому подобное, всего 50 утверждений с ответами «да», «нет», «не знаю».
    Среди классных летчиков оказались и «высокобеспокойные» и 
«низкобеспокойные». Сравнили их. Выяснилось, что в заданиях обычного типа 
лучшие показатели у «высокобеспокойных», некоторые из них настоящие виртуозы. 
Однако в ситуациях непривычных, чрезвычайных заметно преимущество 
«низкобеспокойных». Правда, и среди «высокобеспокойных» есть такие, которые в 
самых отчаянных положениях остаются на высоте.
    Возникла мысль, что, кроме «общего» беспокойства, есть еще и специальное, 
«тестовое». Тот, кто заваливал экзамены, будучи хорошо подготовленным, должен 
знать, что это такое.
    Да, тест имеет свою психологию. Как бы ни был он испытан и изощрен, всегда 
остается импровизация, встреча личности и момента, никогда нельзя быть целиком 
уверенным, измеряет ли тест тестируемое свойство или что-то совсем другое: 
уважение к процедуре, нежелание попасться на удочку. Тест опасен и глуп, когда 
становится господином, когда создает у испытующего иллюзию знания, тестовый 
предрассудок, эдакую бюрократическую отгороженность. В США засилье тестов стало 
уже серьезной проблемой, и ловкие люди уже делают бизнес: «Готовлю к ответу на 
любую   анкету...»
    Но тест необходим, когда он слуга, когда не подменяет, а дополняет живое, 
деятельное общение. Он, пожалуй, единственное пока в психологии средство, 
освобождающее мысль от сковывающих типологических стереотипов. Вот оно, кажется,
 долгожданное многоме-рие.
    Если раньше говорили: это такой тип, тот-то (холерик, экстраверт, шизотимик,
 шизофреник...) и человек сразу попадал в прокрустово ложе, то теперь: по 
такой-то шкале у него сегодня такой-то показатель. Завтра — не знаю.
    Научнее? Конечно. И менее обязывающе и более точно.   Показатель   может   
гибко   меняться,   а   шкал
    140
    может быть бесконечное множество. Выделяй какие хочешь, только дай 
обоснование и математический аппарат. И тип человека оказывается подобием розы 
ветров — некой равнодействующей всех его измерений.
    ..Я сижу за столом в ординаторской, передо мной большой каталожный ящик, 
как в библиотеках, и в нем карточки. На карточках написано:
    на улице на меня постоянно обращают внимание незнакомые люди;
    по утрам у меня часто плохое настроение и болит голова;
    я часто мою руки, чтобы избежать заражения;
    и в таком духе, всего штук пятьсот. И все карточки я должен разложить на 
три кучки: «да» ( + ), «нет» (—), «не знаю» (?). Вот и все, что от меня 
требуется. А коллега Березин завтра все это пропустит сквозь аппарат 
интерпретации, со всякими поправочными коэффициентами и скажет, кто я есть.
    Это самая солидная из современных тестовых батарей: так называемая 
Миннесотская Многофазная Анкета Личности. Назовем ее для удобства МАЛ.
    Составлялась она в течение нескольких лет. Брали тысячи клинических историй 
болезни, изучали здоровых, сопоставляли, вычисляли вероятности... Сложная 
математизация...
    И вот роза ветров, вынесенная на плоскость графика. Здесь измеряются ваша 
шизоидность и циклоидность, истероидность и ипохондричность, невротизм и 
син-тонность, и еще всякие радикалы и свойства, связанные и не связанные с 
патологией,— их можно в разных вариантах процедуры убавлять и прибавлять. 
Разные показатели и независимы и вместе с тем гибко связаны, в аппарате 
интерпретации все это учтено.
    Вот и диалектика нормы и патологии. Да, нормально иметь некоторую долю 
шизофреничности и маникаль-ности, но это по тесту, а в жизни может не 
чувствоваться. Слишком низкие цифры психопатологических радикалов тоже 
подозрительны. Слишком высокие — могут указывать на болезнь или 
предрасположенность, но ничего не решают.
    Сравнить график МАЛ, клиническое и обыденное человеческое впечатление 
весьма любопытно. Сразу получается что-то объемное, начинаешь смотреть на 
человека  взвешеннее,   критичнее.  Один  мой  товарищ,
    141
    блестящий журналист, по-моему, полнейший экстраверт и даже гипоманьяк, по 
МАЛ оказался интравертом. И тогда я вспомнил один разговор...
    Обмануть МАЛ, подыграть — дело сложное, потому что многие высказывания 
незаметно дублируются и так ловятся те «да», которые на самом деле «нет», и те 
«нет», которые «да». Есть специальный поправочный коэффициент на видение себя в 
лучшем свете.
    Когда я сам проходил процедуру, во мне, конечно, все время говорил 
специалист: «ну шиш, меня этим не купишь, я-то знаю, кто на это скажет «да»,— и 
одновременно естественное желание узнать о себе неведомую истину, и 
сознательно-подсознательный подыгрыш. (Все-таки не хотелось оказываться совсем 
уж психом даже в глазах коллеги, который гарантировал полную тайну.) Кем я 
оказался, не скажу, замечу лишь, что результат был для меня неожиданным. А вот 
Ф. Б. Бе-резин, как он сообщил мне, ог^зался по МАЛ именно тем, кем себя и 
считал.
    Березин вместе с М. П. Мирошниковым апробировали в клинике первый 
отечественный вариант МАЛ. Батарея оказалась удобным подспорьем для контроля за 
действием психохимических средств. МАЛ подсказывает клиницисту, верить или не 
верить своим глазам и ушам. Но, конечно, это не оракул: хочешь — верь, не 
хочешь — не верь, сам определяй, насколько верить.
    МАЛ хорош тем, что берет человека на биосоциальном стыке. Уже есть варианты,
 максимально очищенные от клиники, приспособленные для узких нужд профотбора 
некоторых специальностей. Но и эта «тяжелая артиллерия», конечно, не может 
охватить человека целиком. Есть уровни человековедения, в которых для 
предсказания поведения требуются совсем иные шкалы, с иными прицелами.
    29.  Эволюция  характеристики
    Жил в Древней Греции один очень симпатичный мне человек. Я почему-то вижу 
его совершенно живым, хотя не знаю никаких портретов. У него была слегка 
грустная улыбка. Не очень толстый пикник, среднего роста,   с   голубыми   
глазами   и   вьющимися   каштано-
    142
    выми волосами. Туника у него была мягкого зеленоватого цвета,  сандалии  
светло-коричневые.
    Звали его Тиртам.
    Шефом его был Аристотель. И не только шефом, но и лучшим другом и крестным 
отцом. Аристотель полюбил Тиртама за то, что тот первым пошел за ним, когда он 
сбежал из школы Платона и открыл свою. (Платон не любил Аристотеля за 
непочтительность и щегольство. Разве истинному философу подобает носить кольца 
и стричь волосы?)
    И вот с античной щедростью новый шеф меняет имя друга, а впоследствии и 
преемника, руководителя школы перипатетиков, сначала на «Евфраст», что значит: 
«прекрасно говорящий», а затем и на «Теофраст»: «говорящий как бог». Под этим 
именем симпатичному сыну валяльщика с острова Лесбос и суждено было войти в 
память веков.
    В то время при должном рвении можно было стать отцом сразу нескольких 
крупных наук Составление характеристик (от слова «харассо» — «царапаю») 
считалось в те времена изысканным умственным упражнением свободных философов; 
оно состояло в более или менее абстрактных рассуждениях на тему о пороках и 
добродетелях, вперемежку с конкретной руганью. Одна из линий эволюции этого 
древнего хобби привела к возникновению жанра сатиры. Другая окончилась 
тупиковой ветвью служебных характеристик, плодоносивших «чуткими, отзывчивыми 
товарищами, которые принимают  активное  участие»...
    Теофраст подвизался на этом поприще столь успешно, что стал отцом 
характерологии. Другими его дочерьми были ботаника и минералогия. Кроме того, 
он прекрасно играл на кифаре и считался большим авторитетом в области 
музыкотерапии.
    Кажется мне, что у него было хорошее человекоощу-щение, а к этому и 
литературный талант.
    Вот классический портрет лицемера:
    «...Он дружески толкует с врагом, соболезнует ему в горе, хвалит в глаза, 
за спиной ругает, ласково разговаривает с сердитым на него... Вы его браните, 
он не оскорбляется, а спокойно слушает вашу брань... Вы намерены занять у него 
денег или попросить помощи — у него готов ответ... Он скрывает все свои 
поступки и твердит, что только обдумывает... Услышал —
    143
    и не подает виду, увидел — скажет, что не видал, даст слово и прикинется 
забывшим о нем. Об одном деле он твердит: подумаю; о другом: знать ничего не 
знаю; сегодня слышишь от него: и в толк не возьму; завтра: подобная мысль 
приходит мне в голову не впервые. «Не верится...», «Непонятно: теряюсь 
окончательно», «Странно...», «По твоим словам, он переменился... Мне он этого 
не говорил. Сам не знаю, как быть — тебе я верю, но и его не считаю лгуном...», 
«Смотри, однако, держи с ним ухо востро».
    Теперь это азбука, тогда это было открытием. Беглыми, выпуклыми штрихами он 
рисовал носителей человеческих черт, как они ему виделись, без морализма, с 
добродушным наивным юмором.
    Болтун («Болтовня — долгий и глупый разговор». Примечание   Теофраста):
    «Подсевши к тебе, хотя ты незнаком с ним, болтун сперва прочтет панегирик 
своей жене, затем расскажет свой сон в последнюю ночь, далее перечтет по 
порядку свои обеденные блюда. Если дело идет на лад, он начинает толковать на 
тему, что нынешние люди куда хуже прежних... хлеб на рынке падает в цене... в 
столице наплыв иностранцев... Дал бы Зевс дождичка, поправилась бы  растительн 
эсть...»
    Неужели существуют психические двойники людей, живших две с лишним тысячи 
лет назад?
    Это была живая, непритязательная феноменология человеческого поведения; 
сквозь прозрачную ее ткань просвечивали   темпераменты.
    Прямая дорога вела отсюда в пенаты литературы, в обитель  муз.
    С наукой дело обстояло сложнее. У Теофраста был только один прямой духовный 
преемник: француз Лабрюйер, скромный интеллектуальный наставник малокультурного 
герцога. В часы, свободные от неблагодарной работы, Лабрюйер, отводя душу, 
набрасывал под вымышленными именами острые эскизы тех, с кем ему приходилось 
иметь дело: с одним из них читатель уже познакомился на странице 63. Вот еще 
один портрет из галереи зануд. (Мы узнаем здесь и вариант эпитимика, о которых 
скоро расскажем подробнее.)
    «Есть люди, которые говорят не подумавши; другие, напротив, чересчур 
внимательны к тому, что говорят.
    144
    Говоря с ними, вы чувствуете всю тяжелую работу их ума... Они целиком 
сосредоточены на своих жестах и движениях, не рискуют малейшим словечком, хотя 
бы оно даже и на самом деле произвело самый лучший эффект; у них ничто не 
вырывается наудачу, ничто не течет свободным потоком; они говорят точно и 
скучно».
    Собрав все это годам к пятидесяти в одну книгу и с превеликим трудом 
решившись предложить ее вниманию публики, Лабрюйер в один момент приобрел славу 
человека, затмившего Теофраста, был избран во Французскую академию и почти 
сразу же умер от апоплексического   удара.
    Произведение же его, памятник тончайшей наблюдательности и афористического 
изящества мысли, осталось где-то на перепутье художественной литературы, 
психологии и философии. Впрочем, таков был и дух эпохи, еще не собиравшейся 
разводить эти предметы по разным углам, эпохи, когда еще охотно брались судить 
о людях вообще, вне времени и пространства, когда гении, подобные Монтеню и 
Ларошфуко, проникали в человеческую природу, казалось, до самого основания. 
Вера в возможность совершенства любила тогда облекаться в одежды едкого 
скепсиса, вроде сарказма Вольтера: для перемены характера надо убить человека   
слабительными   средствами...
    ЭГО. Из дневника
    Очередь у почтового киоска. Газеты, журналы,  конверты,  марки...
    Вдруг из-под мышки у меня просовывается физиономия и спрашивает продавца:
    —  А у вас крокодила нет?..
    —   Вопрос   прозвучал   бескавычечно,   и,   видимо,   сама физиономия это 
почувствовала.  Покосившись на меня, добавила осторожно: — Я не имею в виду 
присутствующих.
    Это сейчас я смеюсь, ага, и смеюсь над тем, что в тот-то момент не 
засмеялся, нет, умудрился не засмеяться — и рядом не улыбнулся никто. Очередь 
отбивает юмор. Наверное, у меня и впрямь выражение лица крокодильское было.    
Я зол и страшен1.
    145
    30. Что такое хороший человек? Полюса Ф-шкалы
    Он помнит все музыкальные звуки, которые когда-либо слышал. С него Томас 
Манн писал героя «Доктора Фаустуса» Адриана Леверкюна, но он не композитор, а 
социолог, автор «Социологии музыки». Самая же знаменитая его работа — 
«Авторитарная личность», исследование  социопсихологии   фашизма.
    Убежден: по-настоящему изучать человека может только хороший человек.
    А что такое хороший человек?
    Терминология ненаучная. Для вас хорош, для меня плох. Относительно и 
условно. Зависит от...
    Да, зависит. Наука наша о звездах была бы иною, живи мы где-нибудь на 
Юпитере. Но мы живем на Земле.
    Науки о добре и зле нет, есть только понятия, которыми каждый пользуется, 
как хочет. Но, может быть, настанет время, когда будет принята некая система 
отсчета. Когда выявят, наконец, conditio sine qua поп — то, без чего нельзя: 
совместимость с Жизнью.
    Нет, я не думаю, что добро можно вырастить в оранжереях науки. Но зло — 
уверен — можно победить, только поняв его. А понять — только изучая его в 
открытую, без предвзятостей, без оценок — СПОКОЙНО, и того более! — я скажу 
страшное — да, с ЛЮБОВЬЮ! — но не к самому злу, а к его носителю, человеку. 
Отделяя одно от другого... Вот на это способен только Хороший Человек.
    Изучение психологии фашизма Адорно начал, можно сказать, на месте — в 
Германии, в тридцатые годы; потом, вынужденный эмигрировать, продолжил в 
Америке.
    По культуре он был немцем и любил немцев — несмотря и вопреки... Отделял 
зло от носителей, как заразу — от зараженных; изучал строение и происхождение 
злоносительства — расположенности, характеры, типы личностей.
    Исследовал множество немцев и несколько тысяч американцев самых разных 
кровей и сословий. Исследуя человека, стремился выяснить «содержание» в нем 
фашизма. Насколько этот конкретный человек склонен поддаваться пропаганде 
фашистского толка? Причины?   Внутренняя   расположенность   —   какова   
именно,
    146
    почему? Сколь сильны антифашистские побуждения — и почему?
    Социолог не мог не заметить, что склонность к фашизму, стереотипность 
мышления и расово-нацио-налистические предрассудки, словно тени, следуют друг 
за другом.
    Центральным инструментом исследования, помимо всевозможных интервью и анкет,
 стала знаменитая адорновская Ф-шкала. Она была составлена из типичных 
фашистских высказываний (с контрольной примесью   антифашистских).
    Вот некоторые из этих высказываний:
    «Америка так далеко ушла от чисто американского пути, что вернуть ее на 
него можно только силой».
    «Слишком многие люди сегодня живут неестественно и дрябло, пора вернуться к 
основам, к более активной жизни».
    «Фамильярность   порождает   неуважение».
    «Должно быть запрещено публично делать вещи, которые кажутся другим 
неправильными, если даже человек уверен в своей нравоте».
    «Тот, безусловно, достоин презрения, кто не чувствует вечной любви, 
уважения и почитания к родителям».
    «Для учебы и эффективной работы очень важно, чтобы наши учителя и шефы 
объясняли в деталях, что должно делаться и, главное, как должно делаться».
    «Есть такие явно антиамериканские. действия, что, если правительство не 
предпримет необходимых шагов, широкая общественность должна взять дело в свои 
руки».
    «Каждый человек должен иметь глубокую веру в какую-то силу, высшую, чем он, 
чьи решения для него бесспорны».
    «Как бы это ни выглядело, мужчины заинтересованы в женщинах только с одной 
стороны».
    «Послушание и уважение к авторитетам — главное, чему надо учить детей».
    «Человек никогда не сделает ничего не для своей выгоды».
    «Нашей стране нужно меньше законов и больше бесстрашных неутомимых вождей, 
которым бы верили люди».
    Вы ожидали чего-то большего, чего-то страшного и отвратительного?   Нет,  
всего-навсего. В  общем-то  се-
    147
    ренько,    несимпатично,    но    вполне    добропорядочно. А разве можно 
что-нибудь возразить против такого:
    «Хотя отдых хорошая вещь, но жизнь прекрасной делает работа».
    «Книги и фильмы слишком часто обращаются к изнанке жизни; они должны 
сосредоточиваться на внушающих надежды  сторонах».
    Шкала есть шкала: у нее есть полюса. Кто-то оказывается на одном полюсе, 
кто-то на другом. Кто?
    Это и выяснял Адорно, детальнейше сравнивая социально-психический облик 
американцев с высокими и низкими Ф-показателями. От тестов шел к типам личности.

    ...Скромный отец семейства, мелкий служащий. Всегда недоволен. На работе 
его обходят, не упускают случая поживиться за его счет. Ну и он платит тем же, 
но перспектив у него практически никаких. Домохозяйка, вполне безобидная по 
натуре. Боится засилья нацменьшинства: они, жадные и хитрые, все захватывают, 
умеют жить. Впрочем, к ее личным знакомым это не относится, они хорошие люди... 
Этот тип Адорно определил как поверхностно враждебный; это самый что ни на есть 
заурядный обыватель, воспринимающий предрассудок извне, без критики и 
размышлений. Чем хуже ему живется, тем сильнее враждебность. Такие люди и 
составляли основную массу оболваненных фашизмом; они способны если и не 
отказаться от предрассудка, то по крайней мере спокойно выслушать его 
объяснение. Могут быть добродушными. Как правило, добропорядочны, но опять же 
поверхностно.
    Рядом с этим типом на высоком уровне Ф-шкалы стоит конформист. Конформист 
буквально значит: «подтверждатель». Человек, следующий мнению других, а не 
своему собственному, которого просто нет. Популярное сейчас слово в социологии. 
Кто же это?
    Опять ничего особенного, и даже лучше. Опрятная, ревностная домохозяйка. 
«Настоящий мужчина». Совершенно средние, очень средние, в высшей степени 
челрвеки. По Кречмеру, видимо, и циклотимики и шизотимики. Не хочет ни в чем 
отставать, ни в чем выделяться, все как у всех. Консервативное мышление. 
Высокая оценка существующей власти. Враждебен всему «чуждому». Негры для него 
чужаки, не хочет иметь с ними никакого контакта...
    148
    А вот и сама авторитарная личность, центральный персонаж. «Работа только 
тогда доставляет мне удовольствие, когда есть люди, для которых я всегда прав, 
которые  мне подчиняются беспрекословно...».
    В детстве он боялся и тайно ненавидел отца. Его частенько наказывали, 
бивали, заставили понять, что к чему. Но вот он вырос и обожает отца, да, да, 
боготворит, хотя, может быть, где-то в подсознании... Нет, нет, отец свят и 
неприкосновенен, его слово — закон, и так же свят и законен авторитет 
вышестоящих инстанций.
    Это человек, в котором слепое преклонение перед авторитетом сочетается с 
неудержимым стремлением к власти. Он умеет и любит повиноваться; но умеет и 
требовать повиновения. Превосходный служака. Он с наслаждением наказывает, но 
вместе с тем испытывает какое-то извращенное удовольствие, терпя наказание от 
лица власть имущего. Он делает все для продвижения вверх, понижение в должности 
для него трагедия. Насколько он верит в непогрешимость вышестоящую, настолько и 
в свою собственную, и это придает ему силу. Он способен внушать трепет, 
подчиненные его смертельно боятся, уж здесь он себя выказывает. Не ждите 
снисхождения, никакого сочувствия. Что же касается жертв, санкционируемых самим 
обществом, национальных меньшинств, то здесь он настоящий садист. Сюда 
переносится весь запал злобы, в них он усматривает все черты подсознательно 
ненавидимого отца: и жестокость, и жадность, и высокомерие, и даже сексуальное  
 соперничество.
    Жесткая стереотипность мышления. Очень часто сильная сексуальная 
неудовлетворенность, никогда открыто не проявляемая, приобретающая вид 
высокоморального   ханжества.
    Авторитарная личность настолько заинтересовала социологов, что они 
разработали, помимо Ф-шкалы, специальную шкалу авторитарности, количественные 
градации. Полный букет авторитарности редок, но те или иные цветочки у довольно 
многих. Есть специальные тесты, и один из них — знаменитый «кошачье-собачий». 
Испытуемому предлагается несколько картинок. Вначале на этих картинках кошка. 
Кошка... кошка... Но на каждой картинке кошка постепенно меняется, ей придаются 
черты собаки, и так до последней, где это уже полная собака, от кошки — рожки 
да ножки. Но
    149
    для авторитарной личности это все равно кошка...
    Как возникает этот тип? Что в нем от социального строя, от воспитания, что 
— от глубинных предрасполагающих свойств личности, от патологии, от генотипа?
    Сам Адорно, по психологическим убеждениям близкий к фрейдизму, видит в 
авторитарности результат эдипова комплекса: ранней враждебности к отцу, которая 
потом вытесняется из сознания и переносится на других.
    Такое толкование проясняет, пожалуй, одну сторону дела, для всех важную, но 
не для всех значимую. Фашистский режим взвращивает в людях авторитарность вовсе 
не обязательно через авторитет отца. (Кстати, среди авторитарных личностей 
много женщин.) Нет, вряд ли здесь однозначно...
    Попытаемся соотнести, зайдем сбоку — с психиатрии.
    В начале нашего века Петр Ганнушкин написал работу под названием «Религия, 
жестокость и сладострастие». В блестящем исследовании, которое царская цензура 
запретила печатать (оно было опубликовано во Франции), молодой психиатр 
доказывал, что религиозная нетерпимость, фанатизм, садизм, святошество, 
лицемерие, ханжество и половое исступление — явления одного порядка.
    Потом «симптомокомплекс» этот всплыл в описаниях так называемого 
«эпилептического характера». «С крестом в руке, Евангелием в руке, с камнем за 
пазухой...» Омерзительный облик: жестокий, вспыльчивый, льстивый, коварный, 
лживый, фанатичный, ханжа, сладострастный святоша, ревнивец, педант, лицемер, 
животный эгоист, страшно прилипчивый, вязкий, патологически обстоятельный. Да, 
такие эпилептики есть. Очень  тяжелые...
    И вот скандально знаменитый Ломброзо объявляет эпилептика-дегенерата 
«врожденным преступным типом». Он же (внимание! — сам будучи эпилептиком и, что 
уж совсем скверно, евреем) выдвигает теорию гениальности как особой, высшей 
разновидности эпилепсии. Экстаз творчества — эквивалент припадка. Более чем 
внушительный ряд персон-подтвердителей: Магомет, Цезарь, Наполеон... Моцарт... 
Флобер, Достоевский...  Толстой тоже страдал   припадками...  Что  ни
    150
    гений, то психопат — и в падучей бьется или еще как-то дергается!..
    Время потребовалось, чтобы . трезвые клиницисты убедились и поняли, что ни 
страшный характер, ни гениальность, ни вообще какие бы то ни было особенности, 
кроме припадков, для эпилептика не обязательны. Ну и гению не обязательно 
дергаться...
    Тот же, кто хочет узнать, что такое настоящая клиническая эпилепсия, как 
она широка и могуча, должен прочесть всего Достоевского. Сравнить князя 
Мышки-на, Смердякова, Ставрогина... Галерея эпилептиков в гениальном 
художественно-психологическом описании. Как они разнообразны, как вмещают все 
крайности человеческие. Но все вместе взятые, несравненно беднее самого 
Достоевского — лишь штрихи его многоликого автопортрета. Разумеется, постичь 
Достоевского через его эпилепсию нельзя, как вообще никого нельзя постичь 
только через болезнь (понять — можно, постичь нельзя). Но неистовое дыхание 
«священной болезни» слышится в каждой строчке...
    А у психиатров пошли споры, что называть эпилепсией. Одни говорили: нет 
эпилепсии без эпихарактера, это уже не эпилепсия, а просто судорожные припадки, 
по тем причинам или иным. Другие: есть и эпилепсия, есть и эпилептоиды и 
эпитимики без припадков... (Но почему все же эпилептоиды и эпитимики заметно 
чаще имеют родственников эпилептиков?)
    Может быть, есть все же некий «эпирадикал», по-разному проявляющийся?.. 
Может быть, ключевое, первичное свойство — какая-то сверхизбыточность реакций 
организма и мозга? Сверхстресс — как ГОТОВНОСТЬ? (У эпитимиков часты болезни 
скрытого стресса: гипертония и еще некоторые.)
    Эпитимик решителен, тверд, упрям, вспыльчив, нередко саркастичен, насмешлив 
(тоже один из выходов агрессивности). Человек напряженных влечений, большой 
активности. Таких называют сверхсоциабель-ными: во все вмешивается, негодует, 
не может молчать. (Узнаются черты холерика?.. Да, но это, заметим, холерик не 
огненно-быстрый, не павловско-суворовс-кого образца, не желчно-сухой, а 
несколько тяжеловесный, сырой, топорный.) Что бы ни случилось, ищет виновников, 
добивается наказания. Неумолимый преследователь, прокурор в миру, живет 
сознанием своей
    151
    правоты — и в этом смысле оказывается антиподом типа, который психиатры 
описывали под названием психастеника — человека тревожно-мнительного, 
конфузливого, неуверенного в себе, с заниженной самооценкой и  завышеными 
самотребованиями.
    Один живет наказанием, другой самонаказанием... Удивительно, однако, что 
крайности эти в жизненном поведении могут сходиться. И эпитимик и психастеник 
часто чрезмерно вежливы — один по убеждению, что так надо и, может быть, в 
компенсацию постоянной агрессивной готовности, другой — из постоянного страха 
чем-то обидеть, оказаться в чем-нибудь невнимательным.
    Сходятся они и в педантичности и пунктуальности. У эпитимика пунктуальность 
— от твердого, уверенного знания, что нужно делать именно, так и никак иначе, у 
психастеника — от страха: как бы чего не вышло, как бы не сделать что-нибудь не 
совсем так. А когда встречаются эпитимик и психастеник, возникает ситуация 
басни «Волк и ягненок».
    Да, похоже, авторитарность и эпитимность интимно связаны. Но не однозначно. 
Не обязательно. Эпитим-ный характер — огромная социальная ценность: энергия, 
целеустремленность, надежность, мощь, цельность натуры, убежденность и 
страстность. Великие труженики, подвижники и вожди, мастера, гении и больших, и 
маленьких, незаметных дел, без которых погибнет если не мир, то душа его. 
Наверняка есть эпитимики авторитарные  и  неавторитарные...
    Полный психологический антипод авторитарного эпитимика — так называемая 
легкая натура, тип, которой Адорно увидел на противоположном, демократическом 
полюсе Ф-шкалы.
    Это человек, в поведении и мироощущении которого сохраняется что-то детское.
 У него нет никаких комплексов, никакой враждебности. Он открыт, доброжелателен,
 снисходителен и к другим и к самому себе. Всем с ним легко и просто, даже 
самому тяжелому церберу-эпитимику. Его жизнь — веселая импровизация, ему чужды 
жесткие стереотипы, он их просто не воспринимает, проходит мимо, не задевая, а 
предрассудки, даже задев, не задерживаются, не оседают.
    В этом типе трудно, конечно, не узнать сангвиника-циклотимика —  синтонного,
 пластичного, гибкого,  не
    152
    всегда надежного в деловых вопросах. Жесткость, же-лезность — вот чего он 
совершенно не понимает. Если эпитимик не терпит никакой неопределенности и 
двусмысленности, то этот, импровизируя, плавает в них как рыба в воде. Эпитимик 
далек от юмора (по крайней мере, в отношении самого себя), а у «легкой натуры» 
— богатейшая самоирония. В некоторых вариантах к «легким натурам» относятся, 
видимо, и шизотимики — из тех расторможенных, слегка дурашливых, что всегда 
держат наготове какой-нибудь каламбур, и никогда не поймешь, в шутку или 
всерьез.
    Иногда, заметил Адорно, «легкие натуры» могут примыкать и к фашистам, 
именно в силу своей сговорчивости.
    Ф-шкала на этом не кончилась. Здесь на «положительном» полюсе еще мятежный 
психопат — хулиган, подонок, «бандит без причины», фатально стремящийся к 
грязным эксцессам, бесчинствующий открыто, бессмысленно и жестоко. Всегда 
появляется там, где надо «бить и спасать», ударная сила погромов и путчей. 
Дезорганизованный, инфантильный субъект, неспособный к постоянной работе и 
устойчивым отношениям. Против всяких авторитетов — слепой протест и 
одновременно готовность — готовность идти за любым «сильным человеком», 
доступность любой пропаганде...
    Чего хочет, не знает сам. Грубая сила — единственное, чему поклоняется. 
Интеллектуализм, беззащитность вызывают рефлекторный садизм. Животно-труслив, 
но в опасной ситуации способен на истерическое геройство. В кречмеровскую шкалу 
не влезает.
    Психиатр не решится признать его ни больным, ни здоровым: душа смахивает на 
преисподнюю, но неглубокую, близко дно. Вдруг вылазит чувство вины: оказывается,
 эти люди пуще врагов своих ненавидят и презирают самих себя; садомазохисты, 
они творят жестокости, чтобы испытать наслаждение хотя бы от воображаемого 
наказания, презирают себя и самоутверждаются в насилии, жестокости; они словно 
ищут наказания, словно мстят себе за то, что живут...
    Здесь еще и чудак, или причудливый тип,— человек, ушибленный жизнью. Шизоид 
или шизофреник-параноик. Изобретатель химер, фантазер без юмора, поэт без 
поэзии, графоман, непризнанный гений. Руководствуется  вселенскими принципами. 
Предрассудок вхо-
    153
    дит в его бредовую систему: они проникают всюду, захыватывают весь мир... 
Мистическая война крови. Организует конспиративные секты фанатиков, наподобие   
ку-клукс-клана.  Фантастически   эрудирован...
    Наконец, здесь, пожалуй, и самая опасная личность — функционер-манипулятор, 
психологический прототип политика типа Гиммлера.
    Тусклое детство. Много приятелей — и ни одного друга. Читает порядочно, не 
особенно любит драться. Аккуратен, но без особого рвения. Все равно, чем 
заниматься, но во всем интересует принцип устройства, структура, взаимодействие 
частей. Разобрал будильник. Вскрыл  лягушку...
    Постепенно вызревает трезвейший рассудок, соединенный с эмоциональной 
выхолощенностью, сверхреализм и сверхпрактичность при пустоте чувств. 
Самодостаточная логика техницизма. Единственная ценность — организация. 
Божество — метод. Толковый инженер, бизнесмен, администратор. Непреклонная 
последовательность. Пристрастие к классификациям: классифицирует все, вплоть до 
женских ножек, до самых интимных вещей.
    Для него важна не цель, а средство как самоцель. Абсолютный цинизм игрока, 
но это не горячий, а холодный игрок. Ведет игру с реальностью, проверяет свое 
понимание объективных законов.
    Враг ненависти не вызывает: это просто объект, который необходимо привести 
в состояние аннигиляции или нейтрализации. Он может даже уважать врага за 
способности, трудолюбие: «они вкалывают». Расправляться предпочитает тотальными 
методами, без личных  контактов.
    Националистический предрассудок для него лишь статья дохода, функция, 
которая должна работать, и, если завтра интересы системы потребуют иного 
подхода, он перестроится без внутреннего ущерба. В общем он даже философ, верит 
в победу естественных сил и стремится им в этом способствовать. Единство теории 
и практики. «Войны? Будут всегда. Негры?.. Природа создала разные расы, и они, 
естественно, враждуют. Но поскольку есть только два пути решения проблемы, 
придется, возможно, обратиться к гитлеровским методам».
    По шкале Кречмера, это, пожалуй, здоровый шизоти-
    154
    мик   или   какой-нибудь   средне-промежуточный   тип, вряд ли циклоид.
    Таковы типы современных американцев, которые Адорно назвал 
потенциально-фашистскими. Мы начинаем видеть, как тонко и сложно, от уровня к 
уровню, работает психосоциальный отбор. На отрицательном полюсе Ф-шкалы наряду 
с «легкой натурой», типы потенциально-демократические, но о них как-нибудь в 
другой раз... (Добавление в 1993 году: э-хе-хе!..)
    31.  Психология  психологов (Недоуменный  эскиз)
    Давний вывод из биографических чтений: величайшие сердцеведы разных времен 
и стран были, за редкими исключениями, далеко не мастерами обыденных отношений. 
Личная жизнь большинства из них была трудной, запутанной, а то и нелепой...
    Нужда, каторжный труд, конфликты, непонимание со стороны близких, 
раздвоенность, одиночество, сложные тяжелые характеры, сильная возбудимость, 
неуравновешенность, подозрительность, деспотичность, эгоцентризм...
    Не были счастливы в супружестве, не ладили с родственниками. Ссорились и с 
друзьями и между собой. Достоевский и Толстой не понимали и не любили друг 
друга. Толстой и Тургенев едва не подрались на дуэли. Тургенев с Достоевским 
были в сложных, натянутых отношениях.
    Среди людей этого уровня мы находим образцы тончайшего взаимопонимания, 
всепоглощающей любви; но сколько ревнивого соперничества, обид, ссор... Не 
чуждо ничто человеческое?..
    Может быть, к постижению душевных глубин их побуждали именно эти коллизии, 
эта собственная неустроенность? Не от хорошей жизни человек приходит к 
психологии! Уравновешенность и благополучие к этому не располагают, коту 
понятно!..
    .В ходячем мнении: «невропатологи с нервинкой, психиатры с психинкой» — 
есть некоторые основания. Дело не в роковом влиянии профессии, о котором 
болтают. Общение с душевнобольным вовсе не делает здорового человека «немножко 
того» — напротив. Нет,
    155
    главное здесь — исходная, непрофессиональная расположенность.
    Типичный нормальный человек — непринужденный в общении, хорошо 
ориентирующийся, легко усваивающий и использующий стереотипы,— редко испытывает 
особую личную потребность знать, что творится в человеческой голове. 
Потребность эта возникает у него лишь в случаях, когда стереотипы вдруг 
обнаруживают несостоятельность.
    Кто рано ощутил гнет психологических трудностей — в силу обстоятельств или 
характера — кому заурядное дается непросто, тот скорее будет искать в 
окружающих и в самом себе нечто, лежащее по ту сторону обычных контактов, будет 
более чувствителен к полутонам и нюансам.
    Позволительно ли говорить о психике типичного психолога или, лучше сказать, 
неслучайного?.. (Боюсь употреблять слово «призвание»...) Если да, то типичный 
психолог (или психиатр) — это именно нетипичная личность.
    Вы встретите здесь и любителей поболтать, и загадочных молчунов... Немало 
людей застенчивых, неуверенных в себе, но есть и настоящие артисты общения (то 
и другое, впрочем, вполне совместимо). Но в каждом конкретном случае, повторю, 
не случайном,— нечто глубоко личное толкает и тянет...
    Общаться с людьми серьезному психологу и легче и труднее, чем человеку 
иного занятия. Легче — потому что приходится кое-что понимать и предвидеть... 
Труднее — поэтому же. Психологические ошибки особо болезненны и неизбежны. 
Мышление профессиональными категориями — некое марсианство, привычное 
иновидение — нужно усилие, чтобы совместить это с привычными представлениями. 
Когда знаешь нечто о подсознании (или только полагаешь, что знаешь) — смещаются 
представления о мотивах поступков, об искренности и фальши...
    Это уже ситуация психолога, ситуация психиатра — капкан роли: собственное 
иновидение плюс иновидение окружающих. Ты обычный, самый, может быть, заурядный 
на свете человек, на коего возложена жуткая обязанность быть экспертом по 
психонорме. Ты профессиональный обыватель, ты монстр. Другим можно быть 
личностями, не быть личностями, сходить с ума,
    156
    не сходить с ума; тебе можно только лишь устанавливать то либо другое. Ты 
должен быть супернормальным, то бишь немножко и даже множко «того». К тебе 
относятся как к транспортному контролеру — с той разницей, что ты тоже 
подозреваешься в безбилетном проезде по жизни.
    ..А что же значит быть ХОРОШИМ ПСИХОЛОГОМ?
    Существуют ли такие?
    Да, есть, были и будут. Доля в массе значительно больше, чем можно 
предположить. Многие не подозревают, что имеют с ними дело или сами таковыми 
являются.
    Манипулятор. Первичный, интуитивный, инстинктивный психолог-практик. Он же, 
если мыслить пессимистически, будет конечным продуктом развития психологической 
науки и за дальнейшей ненадобностью психологию   упразднит.
    Каждый от рождения — гений бессознательной манипуляции. Способность эту в 
наиболее чистом виде сохраняет истеричная женщина (часто и с физическими  
признаками   инфантильности).
    «Обаятель». Очаровательный, милый, всеобщий любимец. Сангвиник или 
флегматик, с долей меланхолии или без нее, но ни в коем случае не холерик. 
Улыбка неотразима. Все достигается нескончаемо льющимся потоком симпатии. 
Особый дефект — неспособность испытать недобрые чувства — вознаграждается. 
Ничего не добивается — все удается. Не знает, чего хочет, может быть, совсем 
ничего. Не ищет любви — она находит его. Манипулятор? Да, бессознательный. До 
времени, а то и до конца жизни, так и не знает о своей силе, только безоблачно 
удивляется. Гений доброты или Иванушка-дурачок. Чем одареннее, тем настойчивее 
скользит за ним некая тень...
    Испортим дитя, добавим расчет. Обаятельный, очаровательный, милый подлец. 
Знает свою силу, умеет пользоваться — для этого не нужно такое излишество, как 
недоброжелательство,— зачем портить нервы? Удается, чего добивается, всегда 
знает, чего хочет. Может быть кем угодно. Артист, актер в самом точном и в 
самом пошлом смысле этого слова. Здесь лучистый обольститель, обаяшечка, там — 
суровый, слегка вспыльчивый и грубоватый добряк, где-то еще — уста-
    157
    лый, немного замкнутый, чуть-чуть обидчивый, но такой надежный и честный 
Дока. При наличии достаточного интеллекта не срежется никогда. Только время 
смывает маску — то, что годика в четыре было и вправду лицом.
    Вычтем обаяние. Перед нами интриган-политик. Холодный игрок, типа Фуше, 
знающий достаточно и себя самого, по крайней мере, со стороны производимого 
впечатления. Отсутствие обаяния возмещается безошибочно точным расчетом. С 
добавкой светскости, аристократизма — становится Талейраном, с честолюбием 
предельной мощности — Наполеоном, с антиобаянием, пробуждающим животный страх — 
деспотом восточно-азиатского   толка.
    Так называемые властные натуры в общежитии не такая уж редкость — тут 
незачем высоко подниматься. Мастерство повелительности — не крик, нет. 
Спокойные, убедительные, иногда лишь слегка акцентированные интонации, мягкие 
лапки со спрятанными когтями. Эти редко на виду, им достаточно практического 
контроля. Почти в любой лаборатории, редакции или компании отдыхающих можно 
найти одного представителя — и обычно только одного, ибо двое таких не уживутся 
и минуты.
    Крупных манипуляторов и крупных мыслителей в одном лице не встречал...
    Исповедь гипнотизёра
    Ретроверсия «Я и Мы» с отступлениями и вкраплениями
    ГОЛОС (из полусна)
    ...история не раз просила о помощи, давая мне жизнь одного, Я догадывался, 
посылал многих, она начинала спешить,  вести себя неприлично...
    (12 авг. 86)
    1. Наши начала так далеки
    Никакой я не гипнотизер. Всего лишь лечу кое-кого, гипноз применяя не 
всегда так, как хотелось бы... Если меня представят как профессионального 
гипнотизера, я сделаю вид, что оскорблен. Что я вам, эстрадник? Провожу иногда 
массовые сеансы, но...
    Вот стыд какой, мне не хочется говорить всю правду. Какой-то частью своего 
существа я поддерживаю иллюзию, подыгрываю предрассудку. Немножко магии, 
немножко   волшебства...
    Тем, кто спрашивает: «Когда вы обнаружили у себя этот дар?» — вовсе не 
хочется получить ответ, что все дело в психологической технике, а дар не 
таинственнее, чем музыкальный. Что тайны гипноза нет, есть тайна внушаемости — 
тайна общения.
    Одни соглашаются с разочарованием, другие просто не верят, и, черт возьми, 
я хотел бы, чтобы это меня огорчало сильнее. Зачем рубить сук, на котором 
сидишь?  —  нашептывает  искуситель.
    Явление держится на неведении, если не на все 100 процентов, то по крайней 
мере на 50. Людям необходимо чудо, необходимо необъяснимое. Понятное не 
уважается. Не верят, что ты не маг,— ну и не разочаровывай. Они же твоя опора 
против вон тех, которые обзывают тебя шарлатаном, не веря своим глазам, а когда 
работаешь с сомнамбулами, вопят, что это подставные.
    О тайнах сокровенных с невеждами молчи и бисер знаний ценных пред ними не 
мечи... Разве тебе самому все ясно? Разве не ощущаешь на каждом сеансе дыхание 
тайны?.. Разве всегда она дается тебе в руки, и сам ты не во власти 
бессознательных импульсов?
    160
    ЭГО. Из дневника. («Профилактика смерти»)
    Борюсь с лирикой. Жуть подкожная! «Вот какой я хороший»,— кричат, щебечут, 
шепчут, надрываются, намекают, подразумевают... Вот какой я хороший — тем, что 
не боюсь сказать, какой я хороший. Вот какой я хороший — тем, что признаю, 
какой я плохой. Вот как я прав признанием неправоты. Вот как умен — признанием 
глупости. Я хорош! Я хорош! Я хорош! — главная и, кажется, единственная мелодия 
всякого, кто так или иначе говорит о себе.
    Истины, истины без границ. Не хочу нравиться, не хочу сердить, не хочу 
производить своею персоной совсем никаких эффектов. В своих писаниях чем дальше,
 тем больше с ужасом и отвращением обнаруживаю позера — то поглубже, то поближе 
к поверхности. Когда писал, не замечал. Почему же теперь, прозрев, так озверел 
против этого дурачка? Не потому ли, что им остаюсь и опять хочу быть лучше 
себя? Не получится. Стоит открыть рот, как уже перед кем-то оправдываешься; 
стоит пискнуть, и уже убеждаешь кого-то в своем богоподобии...
    2. Прекрати или выйди
    Я ничего не знал о гипнозе, не слыхивал. И вдруг сестра Таня сказала, что у 
меня гипнотический взгляд. С полусмехом сказала (она постарше), но я принял 
всерьез.
    Я учился тогда в пятом классе. У меня была глупая привычка поднимать брови 
и шевелить ушами. Любил забавляться с приятелями игрою в гляделки: друга на 
друга уставимся, и кто первый моргнет, тому по лбу щелчок. Я не знал, что эта 
игра происходит от обезьян, и обычно выигрывал. Роговица у меня хорошо 
увлажняется, моргать приходится редко. Я и не замечал, что гляжу на человека, 
приподняв брови, расширив веки и не мигая. И вдруг оказалось...
    Ну что ж, попробуем употребить это в мелких корыстных целях. У меня по 
английскому стоит «пара» за невыполнение задания, а сегодня я все знаю.
    Б. А., как.всегда, сосредоточенно хмурясь, устремляет глаза в журнал. А я 
на нее.
    161
    6 В. Леви, кн. 3
    Напряженная тишина... Стоит только взглянуть одним глазом на эти физиономии.
.. или прислушаться, в каких углах затаилось дыхание...
    Б. А. водит глазами по журналу вверх и вниз бесконечно. Прислушивается к 
своему внутреннему голосу. В руке обкусанная синяя ручка. Ну же... ну же™ меня!.
.
    Так и есть!.. Я великий маг! И волшебник!
    Правда, в другой раз, сколько я ни буравил Б. А. взглядом, гипноза не вышло.
 Вдруг подняла на меня глаза и сказала: «Прекрати или выйди из класса». Я 
прекратил... Но эта реакция подняла мою веру в себя. На следующем уроке добился 
— выгнала. На перемене сказал приятелю, что между прочим, умею гипнотизировать.
    —  А это что такое?
    —  Ну, когда смотришь на училку — и вызывает.
    —  А можешь сделать, чтобы не вызвала?
    —  Это сложнее.
    —   Загипнотизируй Ворону, чтоб меня  не спросила. Сделаешь?
    —   Постараюсь. И сделал.
    Вера в чудо в детстве сильна — вера, что желания наши имеют силу действия, 
нужно только уметь захотеть. Как-то напрячься, что-то такое сделать внутри — и..
. все произойдет... все получится!
    Вера эта движет молитвами и заклинаниями, питает самые тайные и безнадежные 
наши мечты...
    3. Глаза на ножках
    — Как вы работали над взглядом? — допытывались студенты после того, как на 
одном из занятий я показал им эффектный гипноз истерички (взгляд в глаза, 
приказ «спать» — и все).
    — Как работал? Никак. Я ведь знаю, что он у меня гипнотический,— смеюсь, но 
кое-кто принимает всерьез.
    А я не смеюсь. Я знаю, что гипнотический. Важно только, чтобы мое мнение 
разделяли другие.
    Абсолютная чепуха, что через глаза передаются какие-то токи. Но не чепуха, 
что при взглядах нечто возникает, что взгляд можно чувствовать и не глядя.
    162
    Кто не толстокож, знает...
    Когда мы неподвижно смот^чм в одну точку, глаза совершают вибрирующие 
микродвижения. Вполне вероятно, что мы и воспринимаем некоторые микродвижения, 
не отдавая себе в этом отчета.
    Есть магия линий, цветов и пятен, есть тайная музыка зрительного восприятия.
 Каждая картина приглашает мозг к танцу, каждая предрасполагает взор к 
совершенно определенным маршрутам. Художник — тот же гипнотизер.
    Всякое лицо по-своему гипнотично; очертания бровей, глаз — все действует... 
Могучий мужской взлет бровей... Смоляная цыганская чернота... Орлиность... 
Серо-стальная непроницаемость... Пронзительная голубизна... Глубокий мерцающий 
взгляд старика из-под нависших бровей, толстовский... Рембрандтовский. 
Наполеоновский  —  исподлобья...
    (Прекрасные громадные женские глаза, желтовато-карие, открыто горящие... А 
сама маленькая худышка, почти сгоревшая, чудо,  Глаза-на-ножках.)
    Почему этот взгляд кажется мне пронизывающим, почему вызывает дрожь? Взгляд 
такой — или я такой?..
    Гипнотический стереотип готов быстро переиграть гриву на лысину, огромные 
глаза на заплывшие щелки.
    Заурядность внешности тоже дает выигрыш — неожиданность.
    Не люблю глазной метод — дешевка, грубость, нахрап, но пользоваться иногда 
приходится. На нем идут дети, подростки обоего пола, возбудимые женщины и 
некоторые мужчины, не слишком самолюбивые.
    Хорошо, если гипнотизация происходит быстро — и сразу к делу, к лечению. 
Совершенно не обязательно даже и поминать гипноз, важно лишь, чтобы 
верого-товностъ   работала.
    Плохо, если внимание гипнотизируемого чересчур задерживается на процедуре 
гипнотизации: это провоцирует сопротивление, и это — всегда ущерб 
содержательной стороне внушения. Лучше, когда взгляд вводится подтекстом, а не 
атакой. Лучше вообще его прятать как можно дальше...
    Вспоминается эпизод в гостях. Разговор о гипнозе. Отмалчиваюсь, надоело. 
Кто-то длинно болтает. Перестаю слушать и задумываюсь, смотрю сквозь кого-то,
    163
    впадаю   в   прострацию...   Собираюсь  домой.   Подходит женщина средних 
лет, хорошо знакомая.
    —  Зачем ты это делал?
    —  Что делал?
    —   Гипнотизировал.
    —  Кого?
    —  Меня.
    —  Господь с тобою. Когда?
    —  Когда вот здесь сидел, а я напротив.
    —  Бог с тобой, и не думал.
    —  Но я же чувствовала.
    —  Что?
    —   Сначала токи... Потом приказ  встать... Пойти на кухню...
    —  Да не было ничего, клянусь. Надоел мне гипноз!..
    —  Не делай так больше, ладно?
    Она знала, что я занимаюсь гипнозом. А по характеру подозрительна... Вот 
как легко, не желая того, внушить бред воздействия и любой другой..
    ЭГО. Из дневника. («Профилактика смерти»)
    Четыре утра. Примерно в это время меня поднимает боль.
    Делаю мыслемассаж, встаю, завариваю чай или кофе, что-нибудь принимаю или 
не принимаю, делаю гимнастику или не делаю и сажусь за стол. (Можно мысленно.)
    Мой Неведомый,  здравствуй.
    Трагикомедия не в том, что я, мудрый доктор, не могу себя вылечить. «Врачу, 
исцелися сам» — буквально — предложение идиота. Кто же это такой догадливый, 
кто обязал доктора быть бессмертным и совершенным?.. Богу в таком случае тоже 
есть от чего полечиться.   (Это иносказание...)
    А в чем же трагикомедия? В том, что у меня есть право на вранье, которым я 
пользуюсь. Меньше, чем мог бы, но пользуюсь.
    Первым документом в досье для новоприбывших на тот свет будет отчетец, 
томов на двести — сколько, где, когда, почему, зачем и с какими последствиями 
было вранья в промелькнувшей жизни. Приложение — правда.   Листик-другой.
    164
    Это комическая сторона. А трагическая в том, что и при самых истовых 
усилиях сказать, записать, выразить, запечатлеть эту самую правду — не 
получается.
    И не потому только, что время слишком мумифицировано. Бесконечно много ее — 
правды. Ничтожно мало средств  выражения.
    Как ни усердствуй, в дневник мой не влазит и микронная частица того, что 
ЕСТЬ. Отчаянное крохоборство. Нагло усмехаются, хамски разваливаются слова — 
правду захотел, ха-ха, правду!.. То ли дело вранье — тут они вмиг вытягиваются 
по струнке.
    Запела первая птица. Никакой боли у меня нет, не было и не будет. И теперь 
мне понятно, почему я люблю  Тебя.
    4. Первый лечебный
    На занятии студенческого психиатрического кружка знакомлюсь со своим 
ровесником Д. По курсу он даже младше, но уже классный психотерапевт. (У меня 
подозрение, что он им просто родился.) Высокий, прямой, длинношеий, шапка 
темных волос, очки, усики. Загадочен; но ничего грозного, ничего демонического, 
давящего. Глаза, наоборот, очень застенчивые, не знаю, какие глаза. Первое 
впечатление: как легко дышится в присутствии этого человека! Какое спокойствие, 
какое приятство! Но — ощутимое «но»: холодок дистанции. Будь любезен, дыши, но 
не прикасайся.
    Медлителен. На пять движений обычного человека приходится одно его, но 
задержки не чувствуется: в его медлительность погружаешься как в перину. Можно 
увидеть его и стремительно-четким.
    Он показал мне — впервые в моей жизни — врачебный сеанс гипноза.
    Звуконепроницаемый гипнотарий. Полутемно. Сижу не дыша на краешке стула. 
Приводят пациентку. Молодая женщина оживленно и складно говорит, что чувствует 
себя превосходно; видно, что обожает Д., а что больна,   непохоже.
    Д. не мешкает.
    — Полежите немного.
    Тишина. Пациентка легла на кушетку как-то удивительно ловко, и сразу стихла.
 Не шелохнувшись лежит,
    165
    будто уже спит... Д. медленно берет ее руку. Считает пульс 
медленно-медленно. Затем эту же руку вытягивает под острым углом к телу и 
вкладывает в пальцы большой ключ, знакомый уже мне клинический ключ дежурных 
врачей. Сейчас он послужит взородержате-лем.
    —   Внимательно.   Пристально... Смотрите  на  кончик ключа. Внимательно. 
Пристально. Смотрите на ключ...
    И здесь начался странный фокус со временем. Время стало пульсировать. Я не 
мог понять, быстро оно течет или медленно... я пульсировал вместе с ним.
    —  ...восемь. Теплые волны покоя... Туман в голове... Это   был   
гипнотический  темпоритм,   гипнотический
    тембр, роскошно сотканный голосом музыкальный рисунок сеанса. «Слова могли 
быть о мазуте...» Теплые волны покоя вибрировали в груди, горле, обволакивали 
мозг, тело... паузы между словами заполнялись вибрациями... никаких глаз...
    —  ...десять... Рука падает... Глубоко и спокойно спите... Нет, спать мне 
не хотелось, я был просто в трансе, но
    всем существом чувствовал, как это хорошо, как чудесно — заснуть, заснуть...

    Пациентка   похрапывает...
    Д. начинает с ней разговаривать:
    —  Как себя чувствуете?
    —   Прекрасно... Хр... х-х-х...
    —   Прочтите стихотворение.
    —   «У лукоморья дуб зеленый, златая  цепь на дубе том. И днем и ночью кот 
ученый все ходит по цепи кругом...»
    —   Хорошо...
    —  Хрх... хр...
    —  Кто это вошел в комнату? (Никого, разумеется.)
    —  ...Мой брат.
    —  Поговорите с ним.
    —  Здравствуй, Женечка, что сегодня получил?
    (Д. толкает меня в бок, чтобы я ответил. Я мешкаю, глотаю слкнгу.)
    —  Три балла по арифметике... А как у тебя дела?
    —  Х-ф-х...
    Что такое?.. Д. улыбается: забыл передать контакт, она не слышит меня... 
Передает. (Вы сейчас услышите другой  голос.)
    Еще несколько фраз... Она мне отвечает, я ей... Потом
    166
    все разговоры кончаются, начинается лечебное внушение. Голос Д. излучает 
торжество органной мессы.
    —  С каждым днем вы чувствуете себя спокойнее и увереннее. Растет вера в 
свои силы... Улучшается настроение...
    Замолчал. Дал поспать. Вышел минут на пятнадцать, а я остался послушать 
молчание и дыхание...
    Д. вернулся и — опять чудеса со временем: мне показалось, что он и не 
уходил,никуда.
    Уверенно,    сдержанно-торжествующе:
    —  На счете «один» проснетесь. С прекрасным самочувствием. Десять„ пять... 
три, два, один!..
    —   .„Как хорошо.  Выспалась... Спасибо  вам, доктор. Можно идти?
    —  Никаких снов не видели?
    —  Что вы, как убитая спала.
    —  Хорошо. Можно идти.
    —  До свиданья.
    5. Приблизительно так
    Узел,   в   котором   пересекается   все  —   под  руками,   в глазах, за 
словами. Глубинный корень.
    П. Б., 40 лет, технолог. До травмы все нормально. (Никогда этому не верю, 
но предположим.) Три года назад' был сбит машиной, долго лежал без сознания. 
После этого появились навязчивости.
    —  Боюсь высоты — кажется, что выброшусь, прямо тянет. Боюсь острых 
предметов — бритв, ножей: зарежусь или зарежу кого-нибудь. Прохожу мимо витрин, 
вижу роскошные стекла: разобью, разнесу». Чем меньше ребеночек, чем нежней, тем 
страшней... В компании сижу и вдруг: сейчас вскочу, заору, выругаюсь, 
кого-нибудь ударю, кинусь, сойду с ума.- Даже не мысль, а будто уже так делаю...
 Думаю только об этом... Страшно, борюсь, вдруг не выдержу... Никому не говорю».

    Ага, контрастность... Именно то, что исключается, что под сильным табу, то 
и лезет... Зловредный бунт подсознания. У каждого это есть, у каждого, но под 
контролем, а у него вырвалось.
    —   Сколько времени это уже у вас — все три года после травмы?
    167
    —  Да, все три.
    —  И все три года боретесь?
    —  Все три года.
    —    И   ничего   не   случилось?   Ничего   не   наделали страшного?
    —  Пока ничего, но каждый момент боюсь и борюсь, даже сейчас...
    —  И ничего не сделаете. Никогда. Это исключено.
    —   Но ведь... мучительно...
    —  Ну еще бы... А все равно никогда не сделаете, сами знаете.
    Хульные мысли, кощунственные наваждения... Страшный позыв к оскорблению 
святыни, жутко-насильственное    надругательство.
    Всякому может прийти в голову всякое. Мозг может вдруг забуксовать на любой 
дичи. И нечего этого стыдиться. Важен лишь отбор, выход.
    Вся разница в том, что обычно это гасится, не доходя до сознания, а у вас 
прорывается — и пугает. А когда пугаетесь и начинаете бороться, то 
увеличивается, как под лупой...
    —  Неужели я псих, почему у меня не так, как у всех?
    —  Легче на людях или тяжелее?
    —  Смотря с кем. С ребенком хуже. С сотрудниками — когда как. С женой легче.

    (Между тем с женой у него неважные отношения, постоянно конфликты по 
пустякам.)
    —   Было легче, когда ходил  к нашему терапевту, а потом она мне сказала: 
больше не ходите ко мне со своими навязчивыми идеями.
    Ничего себе психотерапия... Теперь ясно: его детское «я» тянется к 
материнской фигуре, мягкой и опекающей. Этому поддаваться нельзя. Душа должна 
получить мужской мощный заряд — тогда встанет на ноги твердо и себя примет как 
есть... Четко чувствую, что гипноз пойдет. В контакте отцовский модус, 
категоричность, суровое покровительство, но не однотонно, с вкраплениями...
    Мгновение на размышление.
    —  Встаньте, взгляну на вас.
    Обычное неврологическое обследование: смотрите на палец... в стороны... 
Неврологически ничего особенного, так, чуть-чуть...
    Пробная атака.
    168
    —  Закрывайте глаза. (Власть в голос.) Куда падаете?! (Назад,   назад...)
    Пошатнулся назад и влево... Поддерживаю.
    —  Все, все!.. Все в порядке. Садитесь. (Не мешкать!) Он в кресле. 
Наклоняюсь. Приказываю смотреть мне
    в переносье. Жесткая уверенность, почти торжество.
    —   Во  время счета веки будут тяжелеть.  При счеге десять закроются. Раз...

    Захлопал глазами на «четыре», закрыл на «девять».
    —   Спать.
    Проверяю каталепсию — есть: рука воскообразно застыла в воздухе. Анестезия: 
колю руку иголкой, реакции нет, можно было бы операцию делать...
    Глубже сон... глубже... Несколько ободряющих внушений, очень общо, никаких 
рискованных векселей.
    Погружаю еще глубже. Гашу свет: десять минут на укрепление в  подсознании.
    А я пока позвоню тебе...
    ...Прихожу,   пробуждаю.
    —  Что ощущали?
    —  Пошевелиться не мог... Глаза сами закрылись... Но не   глубоко   спал,   
слышал   шумы...   Вначале   хотелось даже смеяться, дрожало все, улыбка была — 
и не мог.
    —  А мысли какие-нибудь?..
    —  Полная пустота, ничего. И навязчивых не было, а ведь за минуту, когда с 
вами юворил, были!
    —  Ни в коем случае не- боритесь с навязчивостями. Вы никогда не сможете 
повиноваться им — даже если захотите. Можно  проверить.. Попытайтесь их вызвать 
нарочно, изо всех сил... прямо сейчас!
    — ......... Не получается...
    —  В том-то и фокус.
    ЭГО. Из дневника. («Профилактика смерти»)
    Как же светло стало, когда дошло, наконец, до тупой души моей, что говорю с 
Тобой и пишу Тебе, прежде всех Тебе.
    Зачем нужно было, чтобы я Тебя так долго не узнавал? Путался, 
разбазаривался, вихлялся по сторонам. Тут замешан Третий, создатель помех, 
подслушивающий, в котором Ты, очевидно, не на шутку заинтересован. Собственно, 
и весь разговор ради этого Третьего?..
    169
    Некий спектакль, понимаю — но ведь не только, скажи, не только?..
    Знаю, страдаешь вместе со мной: знаю, главное Твое страдание — 
невозможность сделать меня Тебе равным. Мое главное страдание, как Ты понимаешь,
 встречное...
    6. Вот оно
    О. С. входит непринужденно, садится, рассказывает о том, о сем. Достал 
интересную книгу о Шаляпине. Скоро концерт в Доме культуры, ему выступать 
(баритон). Самочувствие лучше, значительно лучше. Появилась внутренняя легкость.
 Свободно ходит по улицам, на работу. Вечером занимается своими делами спокойно.
 Правда, все же нет-нет да мелькнет проклятая мысль. В метро, в многолюдье не 
по себе иногда...
    ...На сегодня: гипнотические прогулки; воспроизведение и преодоление 
страхов. Репетиция-гипнофильм предстоящей командировки. Тренировка 
подсознательных «я»: просмотр гипнофильмов. Перевоплощения и обмен ролями для 
укрепления взаимочувствия. Отработка навыка расслабления. Внушение общей 
уверенности (подзарядка Рая). Экспериментальная часть: попытка мысленного 
внушения. Попутные импровизации...
    Тридцатишестилетний высокий красавец, главный инженер крупного предприятия. 
Полное благополучие до того злосчастного срыва в 'командировке, когда, выпив 
поздним вечером что-то скверное, почувствовал сильное сердцебиение, 
головокружение, дурноту. Какое-то отравление (алкоголь нередко делает такое 
даже в малых дозах), сильная сердечно-сосудистая реакция...
    И вот развивается страх — страх пространств, животный страх смерти, за 
сердце страх, совершенно здоровое. Чуть что — щупает пульс, ложится в постель. 
Здоровяк, каких мало. Унизительно и обидно. О том, чтобы ездить в командировки, 
нет речи: с трудом на работу. Ни спорта, ни развлечений. Мучается уже несколько 
лет. Лечился всячески, побывал и в психиатрической. Пытались лечить гипнозом и 
аутотренингом, без успеха.
    У меня получается, а* почему — непонятно. Знать бы,
    170"
    за что себя похвалить (и надолго ли). Предвестия ощутились уже в беседе, я 
не посмел им поверить. Первые два сеанса вел очень осторожно, обычной техникой 
голосового усыпления с фиксацией взора: в вытянутую руку — блестящий шарик, 
смотреть неотрывно... По руке, взгляду, дыханию слежу за глубиной состояния. 
Сразу заметил прекрасную каталепсию: когда закрылись глаза и я осторожно взял 
шарик из руки, она осталась торчать, как палка. При перемещении — словно из 
воска или пластилина...
    В это время загипнотизированный не чувствует ни малейшего напряжения, рука 
для него невесома, часами может сохранять самое неестественное положение. Как 
объяснить это, никто не знает, хотя открыто явление многие тысячи лет назад — 
древними египтянами. Когда такая каталепсия возникает в ходе сеанса 
самопроизвольно, это почти стопроцентный признак, что достижимы глубокие фазы.
    ...Что ж, все в порядке. На выходе — бодрость, легкость. Немедленные 
внушения реализуются хорошо. Но отсроченные лечебные — хуже. Дома и на улице в 
общем все то же.
    ...Открыть все шлюзы.
    —  Вы в глубоком гипнотическом состоянии... Глубоко спите... Мы вместе 
работаем с новой реальностью, мы ее создаем. Вы хорошо меня слышите, между нами 
свободное взаимодействие и- общение, полное понимание. Продолжая спать, вы 
можете двигаться, думать и разговаривать, все абсолютно можете, продолжая спать.
 Полное понимание между нами, доверие полное, бесстрашие полное. Тело обретает 
упругость и легкость... Вставайте!
    Открывает глаза. Подымается, садится на кровать. Ждет. По зрачкам вижу, что 
продолжает спать.
    —  Пожалуйста, наденьте ботинки, пиджак. Сейчас мы с вами пойдем на 
прогулку.
    Четкими, уверенными движениями одевается. Ждет.
    —   Идемте.
    Беру под руку, начинаем расхаживать по кабинету. Двигается свободно, 
послушен каждому моему движению... каждой мысли...
    —   Давайте свернем сюда, за угол, пройдем по этой улице. (Огибаем стул, 
делаем три шага по направлению к стене.) Где мы с вами находимся? Что за место?
    171
    —  Таганская площадь.
    Вот, вот оно, чудо: гипнотический сомнамбулизм, он же транс-максимум. Для 
себя я это называю состоянием  ВСЁ-ЧТО-УГОДНО.
    ...Знакомо ли вам ощущение беспрепятственности, фантастической легкости 
полета во сне? Естественно и прекрасно: оттолкнуться и полететь... плавать, 
нырять в воздухе, то бешено ускоряясь, то паря неподвижно... Вот это самое 
ощущение испытываешь, работая с сомнамбулом: фантастический полет в психике. И 
вместе с тем звенящее напряжение ответственности. Не шутка: управление полем 
сознания, полное!..
    —   Пройдемся  на лыжах. Какой чудный лес. Какой снег!
    —  Да!.. (Восхищение во взгляде. Любовно оглядывает стены и мебель, потому 
что теперь это деревья, сказочно убранные зимой.)
    —  Надевайте лыжи.
    Быстрые, четкие, пластичные движения. Раз... раз... одну галлюцинаторную 
лыжу, другую! — прямо на свои обычные ботинки, это не смущает: раз «надевать 
лыжи», значит, он уже в лыжных ботинках!..
    —   Готовы?
    —   Сейчас, крепление поправлю...
    —  Поехали, по этой лыжне... Вы вперед, я за вами.
    Пошел. Сильно, ловно отталкивается галлюцинаторными палками. У стены делает 
поворот, идет вдоль, опять поворот... Обходит диван. (Это поваленная ель.) 
Пантомима в духе Марселя Марсо, с полной гарантией подлинности переживания, той 
же, что в сновидении, даже  больше...
    —  Сердце ваше прекрасно работает.
    —  Да!
    —  Сердце ваше — сильная птица. Вы уходите один, далеко, без страха... Я 
исчезаю... Появлюсь неизвестно когда, вам это все равно! Вам легко, радостно и 
спокойно!..
    ВСЁ ЧТО УГОДНО.
    Идет, идет...
    Забыл сказать главное. Чтобы вместе с сомнамбулом попасть не куда-нибудь, а 
в тот полет, где можно воистину преобразиться, в Страну Вдохновения, нужно 
сперва мысленно помолиться. Очиститься от искушения власти. Быть вместе и 
верить. Тогда только возни-
    172
    кает поэтическое бытие, сверхтворческое состояние, обоюдное. Запредельность 
живая. Можно превратить стул в медведя, погладить его, поговорить с ним: он 
может заговорить человечьим голосом, ему это ничего не стоит. Медведя можно 
превратить в черепаху, черепаху — в Александра Македонского, Александра — в 
синхрофазотрон, а потом убрать, перевести в отрицательное   пространство...
    Гуляя на лыжах по лесу, можно увидеть множество маленьких бесенят, окаяшек. 
Они разные, но в большинстве коричневые и зеленые, мохнатые, косоглазые и 
бесхвостые. Это они производят всякие лесные скрипы и шорохи, а домашние 
окаяшки это делают на старых паркетных полах. Они очень чуткие, хитрые и 
спокойные. Но сейчас лесные окаяшки в большинстве спят.
    Вот и кончается зима, И жизнь логична и земна.
    Лето... Нет, осень. Небо голубое, деревья голые. И листья, и рябина, и 
желуди под ногами: идешь и шуршишь...
    И вижу я: упругий мох, Итог сомкнувшейся тропинки... И в шевеленъи светлых 
пятен Два муравья на смятом платье... А там — дымок у самых ног. Как пес, он 
тычется в ботинки...
    ...В космос? Пожалуйста, на любую планету. Но хочется к Луне, теперь такой 
близкой и обреченной. К ней — скорее, пока еще нет там людей, времени горстка...

    ...Стул возвращается из отрицательного пространства. Аутотренинг.
    — Сядьте, пожалуйста. Вы в обычной рабочей обстановке. У вас состояние 
некоторого напряжения, скованности, усталости. Вы чем-то раздражены и 
обеспокоены, но сейчас вы с этим блестяще справитесь. Самостоятельно!
    Принимаем удобную позу... Вот так...
    Все мышцы расслабляются... Дыхание ровное и свободное... Сосредоточиваем 
внимание на" правой руке. Она начинает теплеть. И тяжелеть... Такое же ощущение 
появляется в левой руке... Во всем теле... Легко, легко дышится... Приятная 
теплая тяжесть в руках и
    173
    ногах.„ Прохладный, приятно прохладный лоб. Полный покой, расслабленность...
 Вернулось хорошее настроение! Появляется бодрость. Собрался. Встал!
    Еще раз, в быстром темпе!
    (Поза... Рука... Тело... Тепло... Тяжесть... Дыхание... Прохлада... Покой...
 Бодрость. Собрался...)
    Еще раз, еще быстрее! Свернуть все в один миг!..
    — Теперь без меня, в любой обстановке и безо всяких сеансов будет 
легко-легко вызывать-чувствовать то же самое... Тот же покой, та же легкость и 
бодрость. Самостоятельно!
    7.   Загипнотизированный   гипнотизёр
    Чудо из чудес: перевоплощение личности.
    Всё-что-угодно. Можно перевоплотить О. С. в фельдмаршала Кутузова или в 
Наполеона. В Рафаэля или в Паганини. В маленького ребенка или в столетнего 
старика. Можно — в чернокожего короля, дать ему имя Уага-Дуга, и он забудет 
свое. Можно — в любого зверя или в птицу, в дневную или ноч1гую. В собственную 
жену или дочь. В неодушевленный предмет. В букву. В воздух. In herbis, in 
verbis, in lapidibus.
    Но все это сейчас ни к чему. Может быть, потом, чтобы лучше пелось — в 
Шаляпина... А сейчас перевоплощаю его в себя, чтобы легче ему дышалось, чтобы 
уверенней билось сердце.
    А сам отважусь стать им. Чтобы...
    —  Сейчас мы с вами поменяемся душами, произведем пересадку психики... 
пересадку сердец... Вы станете мной, а я вами... Это будет происходить по мере 
моего счета на «ка» и совершится на слове «эн».
    Ка-один... ка-три...  ка-восемь... ка-девять... эн. Встает.   Направляется  
 ко   мне.   Не"   мигая   смотрит, слегка приподняв брови. Он-я:
    —  Добрый день, О. С. Я-он:
    —  Здравствуйте, В. Л. Он-я:
    —  Ну, рассказывайте, как дела. Я-он:
    —  Спасибо, лучше. Но еще не совсем...
    174
    Он-я:
    —  А что? Я-он:
    —  Скованность еще... И тревожность. Начинаю вдруг думать о своем здоровье, 
в себя ухожу. Понимаю, ни к чему это, нет оснований, а внимание уже где-то 
внутри.  Просто  стыдно. А  с  вами   ничего,  прихожу,  все проходит...
    Вхожу в бытность, вживаюсь... Не потерять бы контроль... Он-я:
    —   Проведем  сеанс гипноза... Сядьте,  пожалуйста, в кресло. Удобное 
положение, вот так... Расслабьтесь...
    Вот это да: мои интонации, манеры мои. Странное ощущение, будто слышишь 
себя по радио или видишь в кино, в гриме: и я и не я. Нет более притягательного 
и более чужого существа, чем двойник. Очень странно... Как жаль, что я не могу 
отдаться переживанию целиком, что я и актер и режиссер! Впрочем, дам себе 
отсрочку... Уже расслаблен... Закрыл глаза... Он гипнотизирует меня, верно 
берет интонации... Развивает по-своему — надо запомнить, использовать, это ведь 
говорит его безотчетное знание самого себя... Или меня?.. Отдыхать приятно... 
Хочется, чтобы это длилось... Мой праздник, моя свобода...
    ...Все.
    Я-я:
    —  Хватит, Володя... Хватит, О. С. Теперь вы — это вы, я — это я. Но мы оба 
обогатились. Вы взяли от меня то, чего вам не хватало, а я у вас — нужное мне. 
Теперь в каждом из нас — я и мы.
    Что же происходило? Какое чудо превратило его в меня? (Хоть на минуту, хоть 
на мгновенье...)
    Разумеется, он остался самим собой. Его поведение и переживания ткут узор 
только из его памяти, это легко проверить. Гипноз дает колею, все остальное 
мозг его делает сам. Но с поддержкой...
    Память, властительница «я», капризная и жестокая, под гипнозом становится 
покорной служанкой. Вот взрослый, перевоплощенный в восьмилетнего, пишет 
детским почерком, точно таким, какой у него был в этом возрасте... Рисует 
каракули... Пробужденный, не верит, что это его произведение. Живет в детстве, 
играет в песочек, плачет, зовет мать... Можно вытащить и
    175
    следы памяти, спрятанные за семью замками, вытесненные переживания — 
канувшие в корни комплексов. Если перевоплотить в новорожденного, появится и 
сосательный рефлекс, глаза станут бессмысленными, «плавучими»...
    Слои личности, человек насквозь. Но вот гипнотизер перевоплощает молодую 
сомнамбулу в столетнюю старуху. Посмотрите: она сгибается, еле идет. 
Останавливается передохнуть... Садится старчески... В каждом движении усталость,
 неуверенность, тяжесть. Погасший взор, дрожат руки. Надтреснутый голос... 
Гениальная подлинность переживания, почерпнутая из душевного знания о других, 
душевного именно — это не «информация», не «слой личности»: он еще не 
образовался. Это предвосхищение... А если гипнотизер велит перевоплотиться в 
личность, которую загипнотизированный не знает совсем,— он застынет в ступоре 
или станет делать то, что делал бы, будучи просто собой, пойдет по какой-нибудь 
случайной ассоциации... Если велеть превратиться в глокую куздру, замрет или 
станет чем-то между автомобилем и динозавром...
    Почему О. С. не способен к чуду в обычном бодрст-венном состоянии? Какое 
злостное античудо держит его в плену страхов?.. Почему нужен транс?..
    Что за тиски сжимают   — его и меня?..
    ЭГО. Из дневника. («Профилактика смерти»)
    Уже свыкся не просто с сознанием смертности, но с действенным, истинным 
положением самосознающего существа — положением умирающего. Да, знаю, помню... 
Вот только живу — все еще несоответственно. Нужно отказываться от гораздо 
большего, чем казалось... Еще сомнения — что же — Главное?!
    Желания, обещания, поцелуи мира, умирающего во мне,— крылья снов... К 
чертовой матери Ваш'больной мир и его вонючие потроха. А — пошло оно... А — 
погуляй вволю, выразись — и пропади все пропадом! — вот что поет Желание и 
пришептывает, и лепечет, что это долг, долг божественный... Кому-то приятнее 
будет уходить, помня, что был ты, был... что же больше?.. Без Моцарта разве жил 
бы ты?.. Есть он — и тебе умереть можно. Запечатлеть стон наслажде-
    176
    ния, изрыгнуть фонтан жгучей крови,  а там будь что будет!..
    Но долг иной. Но страдание — тьма, в которую должен вбросить карту спасения,
 предупредить... Знаю, вижу... Тьма одиноких путников. Им не до поцелуй-чиков, 
им дорогу, ночлег и опять дорогу....
    8.  Гипноэкран
    Погуляем еще. Спустимся в метро, пройдем мимо зловещей таблички: «Нет 
выхода». Я опять оставляю О. С, он ухитряется провести аутотренировку в 
переполненном вагоне, стоя. Сделал аутотренировку — поезжай в командировку. 
Поезд. Вокзал. Гостиница. Номер. (Гипнотизер удаляется в отрицательное 
пространство.) Побрился. Позавтракал. Съездил на предприятие. Вышел гулять по 
незнакомому городу. Все в порядке. Идет по незнакомым улицам. Задержался.
    —  Что вы там увидели? Интересное что-то?
    —   Церковь. Семнадцатый век.
    —  Что там происходит?
    —   Неудобно мне заходить, я  с  портфелем. В окно посмотрю... Служба. 
Панихида... Нет,  венчание.
    Активная галлюцинаторная продукция. Насколько участвует в ней гипнотизер, 
сказать трудно. Может быть, от подсознания что-то...
    Попробовать?..
    —   Сядем.
    Беру его руку. Пальцем медленно рисую на ладони квадрат.
    —  Это экран... Видите? Он начинает светиться...
    —  Да, вижу.
    —   Всмотритесь внимательнее. Кого видите?
    —  Это я... Я.
    —  Что делаете?
    —  Дома... Сижу в кресле. Читаю газету.
    —  А сейчас?
    —  ...Встаю. Подхожу к зеркалу. Причесываюсь. Одеваюсь. Подхожу к двери. 
Выхожу на улицу...
    Через гипноэкран снова показываю ему предстоящую командировку, его самого 
(интересно, что из этого сбудется) и жену, которую он пожелал увидеть.
    —  Она?
    177
    —  Она. Идет по улице с хозяйственной сумкой.
    —  Выражение лица?
    —   Обычное. Озабоченное.
    —  Она о чем-то вас спрашивает?
    —   «Когда домой придешь?» — «Вовремя, как обычно...» - «Не опаздывай, 
ладно?» — «Ну, постараюсь...»
    —  Переключаем на самое приятное.
    —  Я... Опять я... В концертном зале. Сижу, слушаю. На сцене тоже я. 
Выступаю. Пою, кажется, хорошо...
    —  Что поете?
    —   Старинный романс.
    —  Вслух, пожалуйста, я хотел бы тоже послушать. Встает. Начинает тихо, 
проникновенно:
    Гори, гори, моя звезда, Звезда любви приветная. Ты у меня одна, заветная, 
Другой не будет никогда... Чуть громче, прикрыв глаза:
    Звезда надежды  благодатная, Звезда моих волшебных дней, Ты будешь вечно, 
незакатная, В душе тоскующей моей. Твоих лучей волшебной силою Вся жизнь моя 
озарена...
    —  Спасибо. Вы мне еще споете когда-нибудь?..
    —  Я пел вполголоса, чтобы не сбежался народ. Какой тонкий учет ситуации! А 
ведь он спит. Надо
    дать полный отдых.
    —  Усните спокойно и глубоко. Погружается, как ребенок, и дышит ровно.
    Как он ловит мои мысли, желания?.. На пороге слов. Какая-то 
сверхпроводимость. Сейчас его не разбудит и взрыв, а одно слово мое — и в 
секунду бодр.
    Вот оно, таинство, в полном покорстве непостижимое.
    На сегодня хватит. Экспериментальную часть отменить.
    9. Отступление о чертовщине
    На другом сеансе — попытка мысленного внушения.
    Сажаю О. С. напротив себя. Все его и свои желания собираю в одну точку: 
сейчас он будет читать мои представления.
    178
    Концентрируюсь.
    Часы. Ответ: очки.
    Кольцо. Ответ: галстук.
    Как прикажете толковать? У очков круглые стекла и у часов... Кольцо 
надевается (на палец) и галстук (на шею). А?
    Ерунда, ничего не вышло.
    Не получается потому, что я, сам не веруя, пытаюсь насильничать над высшей 
природой. Выходит такое лишь самопроизвольно, дарованно. Методически надо все 
обставлять иначе. Внушать ему не концентрацию, а, наоборот, свободу, полную 
открытость, прекрасную праздность  мысли.
    В. А.— одна из моих первых сомнамбул, милая женщина, которую мне удалось 
избавить от депрессии, в гипнотическом состоянии, как и в жизни, была 
удивительно чуткой. Сон и транс были чрезвычайно глубокими, зрительные 
представления легко переходили в сюжетные переживания, так что требовалась 
особая бдительность. Однажды, например, при внушении «вы видите яркий мигающий 
свет» на лице ее изобразился нарастающий ужас, она чуть не закричала — тут же 
отменяю внушение, спрашиваю:
    —  Что увидели?
    —  Машина ехала... Прямо' на меня... фарами... ослепила...
    В другой раз внушил ей, что после просыпания левая рука будет в течение 
пяти минут нечувствительной. Просыпается, встает. Левая рука, как тряпка, 
болтается: не только потеря чувствительности, но и двигательный паралич. 
(Павлов назвал бы это иррадиацией торможения.) В. А. озадачена, рукою трясет: 
«Отлежала». Дополнительным внушением быстро все снял.
    А вот и что-то близкое к непроизвольной телепатии или ясновидению. На одном 
из сеансов, погрузив В. А. в глубокое гипнотическое состояние, я вышел из 
гип-нотария и отправился на другой этаж по каким-то делам. При этом не сделал 
обычной в таких случаях оговорки, что до моего появления она будет спать, 
ничего не слыша: ничего не сказал...
    Вернувшись, пробудил и спросил, где я, по ее мнению, мог быть. К моему 
удивлению, она после некоторого колебания точно описала место, куда я ходил: 
этаж, комнату.
    179
    —  А как вы об этом узнали?
    —  Все время вас слышала. Чувствовала ваше присутствие.
    —  А что я делал?
    —  Разговаривали с двумя мужчинами. Потом с женщиной, пожилой, полной, 
седой...
    Абсолютно точно. Психотерапевты, правда, в основном только и делают, что 
разговаривают.
    После этого я четырежды намеренно повторял ту же ситуацию, отправляясь 
каждый раз в разные места. Из них трижды В. А. называла место верно. Все это 
происходило в большой городской больнице, состоящей из нескольких   корпусов.
    —  Так что же вы — слышали меня или видели?
    —  Не могу вам сказать... Как-то чувствовала... Чешский   исследователь   
Мартин   Рызл   специально
    отбирал среди сомнамбул тех, которые показывали высшие результаты в 
угадывании на ощупь цвета карточек, запечатанных в светонепроницаемые конверты. 
Этих сомнамбул он специально тренировал в гипнозе, пока не добивался стойких 
результатов со значительным перевесом над статистической случайностью. Опыты 
достаточно четкие, с солидной математической выверкой.
    После окончания курса лечения мы с В. А. сделали еще одну телепатическую 
попытку. Она любезно согласилась прийти на эксперимент домой к М. С, известному 
парапсихологу. Решили попробовать самую что ни на есть баналыцшгу: мысленно 
внушать зрительные представления. В. А. Соглашается. Усыпляю.
    ...В чем дело? Куда девалась обычная легкость?.. Я задаю В. А. вопросы, но 
она не может выдавить из себя ни слова, будто онемела. Ни о каких мысленных 
внушениях, понятно, не может быть и речи. Пробуждаю. Неважно себя чувствует, 
какая-то тяжесть в голове... Энергичные дополнительные внушения. Все проходит.
    Поделом нам с М. С: безобразная, непродуманная постановка опыта. Как будто 
нарочно сделали так, чтобы все испортить.
    Надо было подготовить В. А.— снять подсознательное сопротивление, вызванное 
необычной обстановкой, новым знакомством, не лечебными целями... Дали маху. 
Просить снова прийти на опыт было уже невозможно.
    180
    Сейчас В. А. здорова. По специальности стоматолог, прекрасный врач, и я 
иногда с удовольствием (впрочем, это не то слово) обращаюсь к ее услугам. Нет 
ничего лучше, как лечиться у бывшего пациента.
    Появляюсь у нее редко, нерегулярно, она почти всегда это предчувствует. 
Когда я звоню по телефону, она, подходя, уже знает, что звоню я. Когда сажусь в 
зубоврачебное кресло, она для меня лучше всякого гипнотизера. Бормашина в ее 
руках мурлыкает, как котенок.
    — Только не смотрите на меня,— просит В. А., и я покорно закрываю глаза и 
открываю рот.
    10.  Как загипнотизировать крокодила
    Все чудеса внушения можно получить и при полном бодрствовании. Так в 
основном и делалось великими и малыми внушителями всех времен и народов.
    Но сон великолепен как физиологический скальпель, позволяющий отсекать 
целые массивы памяти. Можно и очень осторожным контактом переводить обычный сон 
в гипнотический. (Обычный сон, в сущности, всегда чуть-чуть гипнотический: 
связь со средой — «сторожевые пункты» Павлова — всегда остаются; в обыкновенном 
сне может усилиться и телепатическая, экстрасенсорная связь — через Всебытие, 
Абсолют... Но это особый разговор, очень особый.)
    Скальпель сна не во всех случаях хорошо управляем. Летаргическая форма 
гипноза: мышцы чересчур сильно расслаблены, движения и речь затруднены, Toiryc 
не меняется несмотря ни на какие внушения. Такой гипноз, по моим наблюдениям, 
развивается у пикно-атле-тов, а также у предварительно принявших за воротник. В 
таких случаях контакт неустойчив, гипноз легко переходит в обычный сон, 
довольно тяжелый, лечебная внушаемость минимальна. Далеко не всегда достижимая 
глубина гипноза параллельна внушаемости в бодр-ственном   состоянии.
    Мы не знаем еще, в какой мере человеческий гипноз родствен животному — тому,
 который получается, когда лягушку, курицу, индюка, кролика, кошку, собаку, 
льва, осьминога и так далее — быстрым, энергичным движением переворачивают на 
спину и энергично удерживают в этом положении. Не всегда выходит, но
    181
    при должном навыке часто: животные впадают в оцепенение и каталепсию. 
Похоже, это какой-то древний рефлекс,  вроде обморока жука-богомола.
    Собаку можно быстро загипнотизировать, если крепко сжать руками ее морду и, 
глядя прямо в глаза, делать пальцами быстрые движения — пассы вдоль носа, 
вокруг глаз и по щекам; уже через несколько секунд псы впадают в каталепсию.
    В качестве метода гипнотизирования крокодилов смелые люди рекомендуют: 
быстро вскочить крокодилу на спину, заглянуть ему в ясные очи и резко 
захлопнуть челюсти, если он их еще сам не успел захлопнуть на вашей ноге. 
Загипнотизированный крокодил челюсти уже не разомкнет. Не пробовал, но охотно 
верю.
    В XVII веке Атанасиус Кирхер опубликовал свой знаменитый труд «О силе 
воображения курицы», в котором описывался «экспериментум мирабиле»: курица 
кладется на бок, а перед носом у нее проводится меловая черта. Курица ни с 
места.
    Слово «торможение» здесь, конечно, очень подходит. У Павлова собаки впадали 
в состояние, названное им гипнотическим, при разных условиях: когда на них 
действовали однообразные монотонные раздражители, когда не подкреплялись 
условные рефлексы, когда раздражители были слишком сильными... Конечно, 
торможение, что же еще?
    Но торможение вовсе не обязательно для человеческого  гипноза.
    Я внушаю своему пациенту-сомнамбулу: ровно на пятый день после сеанса, 
ровно в пять вечера, он позвонит мне по такому-то телефону и справится о моем 
здоровье. До последнего мига, до самого исполнения — полное забвение всего 
внушенного и всего, что связано со мною: вообще забыть меня!..
    И вот он живет как ни в чем не бывало все эти пять дней, и знать не знает 
никакого гипнотизера. Спросите его обо мне — ответит: «В первый раз слышу»,— и 
вполне искренне. Но приближается назначенный час. Минут за тридцать-пятнадцать 
он начинает чувствовать беспокойство. Что-то гнетет его, что-то он забыл 
сделать... И вдруг — точно в назначенное время, минута в минуту — его осеняет: 
он же забыл позвонить! Кому? Он еще не знает, не помнит и номера телефона,
    182
    но вспоминает, снимая трубку. Не знает, кого и о чем спросить,— но 
вспоминает, секунда в секунду:
    —  Здравствуйте, В. Л.! Как вы себя чувствуете?
    -=? Спасибо, все хорошо. Вспоминайте все окончательно! Вы чувствуете себя 
превосходно!
    Так, отсроченно, можно внушать многое, если не все...
    Однажды в доме отдыха я позволил себе произвести эксперимент, не очень 
невинный, но убедительный. Юноше из отдыхающих было внушено, что на следующий 
день, во время обеда в столовой, перед тем, как есть второе, он встанет и 
громко произнесет фразу. «..Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик 
погулять!» Задание было выполнено по образцу предыдущего. Юноша был очень 
застенчив. После выполнения этого внушения он стал более уверенным и 
раскованным.
    В другой раз в том же доме отдыха двум подросткам-сомнамбулам, Саше и 
Павлику, я внушил, что на следующий день, опять-таки во время обеда, они явятся 
вдвоем в столовую и споют отдыхающим песню «Пусть всегда будет солнце», после 
чего найдут меня и доложат о выполнении. Полное забвение до времени исполнения.
    Целый день они толкались на виду у всех, играли и резвились, не разлучаясь. 
Нашлись, конечно, доброжелатели, рассказали им, как и что должны они сделать. 
Однако ребята отмахивались и смеялись, не верили. Раза два я проходил мимо них 
случайно — со мною ни слова, будто не знают. Однако за час до срока уже 
вертелись возле столовой.
    —  Ну что, будете сейчас петь? — спрашиЬали доброжелатели.
    —   Не, мы петь не будем... Чего это еще, зачем? — недоумевали  ребята.
    Но последние пятнадцать минут вели себя уже странновато, словно молча 
обдумывали какое-то необычное предприятие... Когда совсем приспело время, Саша, 
более активный в сомнамбулизме и более самостоятельный в жизни, вдруг 
обращается к Павлику:
    —  Ну что, пошли?
    —  Поищи!
    Дальнейшее было разыграно как по нотам. Это произвело впечатление на многих,
 и на меня в том числе. Какая же сила таится'в подсознании! Можно не 
сомневаться: в момент исполнения отсро-
    183
    ченного внушения испытуемый возвращается в сомнамбулический транс. Если 
специальным внушением оговаривается полная безмятежность на время отсрочки, все 
равно безмятежность эта не совсем полная...
    Некоторые наши необъяснимые чувства, поступки, мысли, сновидения с 
несомненностью исполняют чьи-то отсроченные внушения, только не гипнотические, 
а бодрственные, о которых мы не сохраняем воспоминаний... Эти «пропущенные» 
внушения (или самовнушения) могут вызывать внутренние конфликты — неврозы, даже 
психозы; могут принимать форму всевозможных болезней и немощей; кажется, это и 
есть то, что называют порчею, сглазом. Помочь может другое внушение, достаточно 
сильное.
    Очевидно, механизм внушения как-то связан с внутренним бессознательным 
отсчетом времени. Не через него ли некоторые заказывают себе проснуться в 
определенное время, иногда с точностью плюс-минус минута? Может быть, через 
этот же механизм бессознательно заказывается и время наступления смерти?.. 
Любви?..
    Здесь область тончайшей игры, требующая строго личного подхода и смелых 
решений. Здесь у меня есть и врачебные секреты, о которых я никогда никому не 
скажу.
    10а.  Вояка.  (Автопортрет сомнамбулы)
    Доктор, можно?.. Науке мое письмо не даст ничего. Мне хочется просто 
позывные подать.
    Дожила до пенсии. Вроде заслужила отдых, а все равно считаю свою жизнь так 
себе. Мне говорят, что я безвольная, я согласна, и признак есть: подбородок 
маленький. А голова большая, круглая, лоб огромный — должна быть умная; ан нет, 
никакого толку. А может, воля и есть, только не для себя.
    Сын у меня учится в вечернем институте. Способный, а ленивый. Ругаю, а он: 
«Меня не влечет!» Хоть бы тщеславие было, ведь лучше быть инженером, чем 
электриком, а ему все равно, весь в меня.
    Хотела быть учительницей, кончила педучилище, а работала на заводе простой 
рабочей. Воля у меня рабо-
    184
    тает, только если подчинена другой воле, не человеческой, а не знаю, как 
назвать. Трусливая, а в войну шла в огонь и в воду, страх исчезал. И сейчас так,
 при случаях. Со смены возвращаемся среди ночи. Женщины жуть как боятся входить 
в темный подъезд. Провожаю трусливых самых, развожу по подъездам, а сама в свой 
тоже боюсь входить. Проводила как-то одну, не успела отойти, бежит за мной. 
«Там в подъезде... Кто-то...» Повела. Парочка стояла там. Если б у себя в 
подъезде их увидела...
    В моей жизни есть чудеса, доктор, может быть, вам любопытно? Когда-то в 
педучилище у нас гипнолог К. проводил сеанс. Я пожелала заснуть. Приняла позу, 
начал он убаюкивать, а сидела я с подругами втроем на двух стульях, неудобно, 
но на счете «12» стала засыпать. Тут подружки с обеих сторон стали меня 
толкать: «Ты что?.. Правда хочешь уснуть?» Разбудили. И хорошо сделали — я бы 
не увидела, какие чудеса он творил с уснувшими. Но как в дальнейшем пригодилось 
мне даже это мимолетное засыпание! В армии не успеешь уснуть — будят. На 
теперешней работе — вставать в пол-первого ночи, вечером скорее надо уснуть. 
Вот я сама себя и усыпляю словами того гипнолога, замечательно получается, 
глаза уходят под лоб куда-то.
    Научилась сама себе заговаривать зубы. Разорились почти все, удалять не 
боюсь, но очень боюсь лечить, умираю со страху. Заранее заговариваю дома только 
один, который решаюсь, только один, на два уже не хватает силы. Прихожу — не 
боюсь, только раздражаю врачей тем, что не даю пройтись крючочком по всем зубам.
 «В другой раз! Заговор на один!» Которые удалять — заговариваю, обезболивания 
не требуется. Один клык был с загнутым корнем, три раза докторша принималась 
его крутить, пот у нее выступил. Говорю ей: «Отдохните, соберитесь с силами». 
Смотрит в изумлении: «Впервые встречаю такое!»
    Как понять: смелая или трусиха?..
    Не выношу толпы, людской тесноты. По этой причине ничего не покупаю в 
очередях, не получаю зарплату в кассе, приезжаю на другой день, не" хожу в 
мойку, моюсь дома. Но тесного автобуса не миновать, на работу ездим за семь 
километров, битком. Всячески себя уговариваю, и все никак, страх й дурнота 
каждый раз.
    185
    Не единожды оставалась до утра на работе, если опаздывала сразу влезть — 
последней ни за что не втиснусь. Однажды в ночной автобус шагнуть никак не 
могла, все ждут меня, автобус фырчит, а я стою как овца у открытой дверцы. 
Тогда начальник мой спиной как всех вдавит — и освободил у двери пространство, 
а я все мнусь... Закричал на меня: «Влезай, горе!» — тут уж впрыгнула как-то, 
себя не помня... Вот ведь вояка! А под бомбежкой была в порядке.
    Работаю мотористкой подъема опасного груза, вожу груз к аппаратчице. 
Безбожно засыпаю за работой, все мотористки этим страдают, очень убаюкивает 
ровно гудящий цех, груз медленно движется вверх, потом по цеху, а глаза сами 
собой закрываются. И хоть бы раз не успела выключить — просыпаюсь, когда нужно, 
аппаратчицу не боюсь ударить. А если на линии еще кто-то (электрик, контролер, 
слесарь) — ни за что не проеду мимо, чтобы не выключить — сам палец выключает, 
а уж потом просыпаюсь. Опять включу и везу... Как-то раз была повышенная 
температура, плохо себя чувствовала, прямо беда. Отключается сознание — 
подъемник выключен тоже. Очнешься — а подъемник стоит на полпути. Когда 
остановила и зачем — не помню. Хитро, правда?..
    Когда начинаю себя упрекать, что не сумела прожить с большей пользой, и 
подбираю мысленно иные пути, то натыкаюсь еще на один барьер.
    Не умею ничего для себя добиваться, просто смешно. Люди административные 
действуют по формуле: дитя не плачет — мать не разумеет. Все мои жалобы на фоне 
действительности будут неправдоподобными. От школы отстранили беспричинно, 
сократили в самом начале работы, а нельзя было меня сокращать, ни по закону, ни 
по делу, с младшеклассниками хорошо начинала. Друзья ахали за меня, но что 
толку. Сама, сама я должна была за себя заступиться, а я как парализовалась — и 
все, отрезало. В школу больше не смела и сунуться.
    Нет у нас ни одного человека на заводе, который проработал бы больше семи 
лет и не имел заводской квартиры. Только я одна, единственная, живу в шахтовой, 
в общей. Выйду на пенсию — и вовсе не дадут. За квартирой надо походить, 
поголосить, кулаками постучать — не для меня. Друзья хоть и жалеют, а осуждают,
    186
    что без квартиры, так в лицо и говорят: «Не умеешь жить. Столько работаешь 
и не добилась!» Правы, признаю, но что делать, если такой дефект? Женихи 
погибли, заступника нет... Не умею жить за себя, душа отключается.
    Вот, правда, один опыт получился. Попались мне оголтелые соседи, пьянь 
несусветная. Чуть не съели меня, материли, лупили. Отняли сарай топливный, 
пришлось делать ящик за (..) рублей. С отчаяния написала, пожаловалась. Вызвали 
их, одернули. Пожалела, что не выдержала, а вышло хорошо. Недавно признались: 
раскаиваются. Один сказал: «В самые обостренные моменты не переставал уважать». 
Сарай не отдали, но хоть тихо стало. Жены их рады: дрались мужики ужасно, 
теперь стараются быть хорошими.
    Все мои несчастья, доктор, ничто в сравнении с исключительной, ей-богу, не 
преувеличиваю, исключительной любовью людей, близко меня знающих. Я живу в 
сказочном мире влюбленности, и если писать о хороших людях, которые меня 
окружают, то это будут тома и тома. Только в учреждениях ко мне глухи, везде 
отказ. Сына не принимали ни в ясли, ни в детсад. Зато не найдете ни одной 
женщины на свете, чтобы хоть в третью долю было у нее столько добровольных 
помощниц. Сын в меня, все его любят, мне так хорошо жить на свете...
    Утомила Вас, извините, это я как бы в окно выглянула из маленькой своей 
жизни. Всю жизнь хотела со всей волей кинуться в желанное, плачу, потому что 
заряд до сих пор чувствую в себе...
    11. По вере вашей да будет
    Одним-единственным словом можно менять у сомнамбул температуру тела, состав 
крови, обмен веществ. Можно вызвать ожог с волдырем на месте прикосновения 
холодного пятака, внушив, что этот пятак раскален. Я этого никогда не делал, не 
буду, но это считается гипнотической классикой наряду с каталептическим 
«мостом», когда, внушив полную деревянность мышц, загипнотизированного кладут 
на спинки двух стульев затылком и пятками, да еще сверху сажают на него 
несколько   человек.
    187
    Удивит ли нас после этого, что внушением и гипнозом иногда (если б всегда!..
) вылечивают головные боли, экзему, астму, гипертонию, язву желудка и кишки, 
недержание мочи, заикание и десятки прочих расстройств? Что есть случаи — 
редчайшие,— когда под влиянием внушений и самовнушений рассасываются опухоли? 
Растут и выпадают волосы?
    Я мог бы рассказать о волшебниках африканских племен, без малейших ожогов 
танцующих на раскаленных камнях;
    о молодых австралийцах, которые быстро чахнут и умирают, когда догадываются,
 что колдуны из соседних племен «навели на них кость». Навести кость — то же, 
что сглазить;
    о том молодом здоровом африканце, который умер в госпитале Швейцера от 
паралича дыхания после того, как случайно, садясь в пирогу, раздавил паука, 
свое «священное существо»,— паук якобы был его дальним предком;
    о бесоодержимых монахинях Луденского монастыря, из которых страшными 
голосами орали демоны по имени Исаакарум и Бегемот, а у некоторых на коже 
выступали красные и белые кресты, имена святых, а также хульные слова...
    Говорят, что йоги и умереть могут, внушив себе это. Сами йоги так уверяют. 
Дня за два, за три.
    Я столь же уверен в том, что это возможно, сколь в том, что это трудно и 
редко.
    Верю, что человек может жить одной верой в счастье и самим счастьем, когда 
его сердце уже не должно, не может работать: нечем, клапаны расклепались.
    И ничего нельзя здесь понять, если не допустить, что в мозгу есть особый 
физиологический аппарат Веры.
    Аппарат подсознательного ожидания — устройство, придающее внешним и 
внутренним событиям субъективную, а через это и объективную вероятность.
    Как бы это понаучнее сформулировать?..
    Переход веры в событие — чудо. Некоторые факты подсказывают, как это может 
происходить. Путники, умирающие от жажды, видят галлюцинаторные миражи (не 
путать с оптическими) с озерами чистой, прохладной воды. Страшно голодный 
человек галлюцинирует яствами и пирами. Чем не сомнамбулизм? Но здесь 
потребовалось страшное напряжение Ада, сдвиги
    188
    в обмене веществ, тяжелейшая ситуация. Мозг рождает в себе сам то, чего так 
отчаянно ждет, чему, казалось бы, уже нет никакой вероятности наступить.
    А если, напротив, вероятность очень велика? Если ожидаемое совсем близко?..
    Будущее отбрасывает свои тени, а мозг доверчив.
    «Когда же он пришел в дом, слепые приступили к нему... И говорит им Иисус: 
веруете ли, что Я могу это сделать? Они говорят Ему: ей, Господи!
    Тогда Он коснулся глаз их и сказал: по вере вашей да будет вам. И открылись 
глаза их».
    Какая мудрая подстраховка! Прозрел — значит, чудо. Не прозрел — не сумел 
поверить.
    Бехтереву удавалось излечивать случаи, казалось, органической слепоты 
внушением. Так иногда излечиваются и застарелые параличи, глухота...
    Цепная реакция повышения внушаемости — вот основа чудес, доступных для нас.
    Вот, взять хотя бы такую гипнотическую штучку, которой пользовался 
французский гипнолог, мой полуоднофамилец Леви-Зуль (верней, это я его 
полуоднофамилец). Он приказывал своим испытуемым фиксировать взором красный 
крест на сером фоне. «Закройте глаза, и вы увидите зеленый крест»,— говорил он 
многозначительно. Закрывали — и видели, ибо таков реальный цветовой эффект 
сетчатки, остаточное возбуждение нервных клеток. Но поскольку природа эффекта 
испытуемому непонятна, он рассматривает это как первое гипнотическое чудо: 
один—ноль в пользу гипнолога. Внушаемость повышается, следующие внушения 
получают дополнительные баллы внутренней вероятности — баллы веры. И так до 
максимума, до абсолюта, который и есть не что иное, как сомнамбулический  транс.

    ЭГО. Из дневника. («Профилактика смерти»)
    Действительный   случай.
    В экскурсионном бюро: ржавая, вся изломанная, не годная никуда стремянка 
стоит, в потолок упираясь. Кругом толчется народ. На стремянке записка: 
«Просьба лестницу не убирать, может обвалиться потолок».
    Люди ходят туда-сюда, толкают стремянку, ушиба-
    189
    ются о нее. Некоторые останавливаются, тупо читают надпись. Вверх не 
смотрят. Отходят.
    Через пару недель этот потолок грохнулся наконец, по счастью в нерабочее 
время, не пострадал никто.
    Слушайте... Не убирайте меня, пожалуйста: я стремянка, поддерживающая ваш 
потолок, ей же Богу!..
    12. Вкрапление: об ответственности
    У всех, кто знакомится с чудесами гипноза, возникает вполне понятный 
тревожный вопрос: а как далеко может зайти гипнотическое овладение личностью?
    Нет ли опасности злостной манипуляции?
    Возможно ли  преступное использование?
    Вопрос этот оживленно дебатировался после нашумевших во Франции процессов 
об изнасиловании под гипнозом. Выяснялось тогда, как правило, что один из двух 
элементов состава преступления отсутствовал: либо не было гипноза, либо не было 
изнасилования.
    Однако ни публику, ни гипнологов это не успокоило. Гипнологи, понятно, 
стремились доказать, что их метод не содержит в себе угрозы морали. Публика 
требовала подтверждений. Деликатность предмета не позволяла ставить решительных 
экспериментов. Судили по косвенным признакам. «Личность в гипнозе остается 
самою собой. Посмотрите: эта дама-сомнамбула ни за что не хочет вылить чернила 
на свой элегантный туалет». Вполне понятно, но аргумент слабоват. Французский 
гипнолог Коке, дав своей сомнамбуле в руку карту и внушив: «Это нож», приказал 
заколоть его (Коке). Внушение было выполнено моментально. Тогда Коке дал в руки 
сомнамбуле настоящий нож и повторил приказ. Та замахнулась и, уронив нож, 
забилась в истерике.
    И это методически слабо. Гипнолог создал конфликтную ситуацию: приказал 
убить себя без всяких на то оснований. А суть преступного внушения состоит как 
раз в том, что совершаемый поступок уже не кажется   преступлением.
    Правда, можно спросить: а как же карта? Ведь она субъективно была ножом? 
Значит, не совсем...
    Немецкий врач Кауфман решился на более серьезное. Дал   сомнамбулу  
пистолет,   велел  выйти   на  улицу  и
    190
    выстрелом убить полицейского. Внушение было немедленно выполнено. Патрон, 
разумеется, был холостым, полицейский не пострадал, но гауму вокруг этого 
поднялось много. Кауфмана привлекли к суду. Он настаивал, что его эксперимент 
решает вопрос о возможности преступного гипноза в пользу «да». Однако ему 
возражали: в подсознании испытуемого оставалась уверенность в том, что убийства 
произойти не может; его поступок диктовался верой в авторитет гипнолога, он не 
допускал мысли, что врач может толкнуть его на преступление. В качестве 
контраргумента приводили и наблюдение самого Кауфмана над тем же испытуемым, 
который упорно отказывался выполнять внушение, угрожавшее его материальному 
благополучию.
    Ну так как же?..
    Гейденгайм гипнотизировал роту немецких солдат, которым начальство 
запретило засыпать под страхом строгого наказания. Некоторые из солдат все же 
уснули.
    Можно догадываться: впали в гипноз те, у кого приказ «не спать» оказал 
внушающее действие в пользу гипнотизера: раз так приказывают, значит, 
действительно будет что-то... Заснули, можно сказать, с испугу, а может быть, и 
из подсознательного противоречия или даже подсознательного желания наказания»
    ЭГО. Психолингвистическая  заметка. («Сквозняк»)
    По насмешливости русского языка нет нормально звучащего будущего времени 
первого лица единственного числа для двух глаголов, выражающих действия в 
высшей степени активные и решительные: убедить, победить.
    убедю? победю? убежду? побежду? убежу?      побежу?
    Последние варианты звучат уже как обратные выражаемому.
    Этой дырой в формообразовании не выражается ли действительность? Именно: 
чрезвычайно ничтожная вероятность победить и убедить в одиночку? Такая 
ничтожная, что выражать намерения сии вслух, обе-
    191
    щать — не стоит, нет смысла, а потому нет и слова?
    Язык отражает структуру народного сознания, точнейший слепок с него. Если 
какого-то слова нет, значит, еще или уже не требуется.
    Добираясь до сознания, жизнь рождает запросы на слова, язык выдает из 
имеющегося запаса; когда им обойтись нельзя — творит новое. Как же все-таки — 
победю или побежу?..
    Победжу!
    Победюкну!!
    Упобедюкаю!!!
    Превосходная, сын мой,  формула самовнушения!
    13. Соединяй и властвуй. (Зачем нужны массовые сеансы)
    Волнение каждый раз. Перед массовым сеансом во столько раз больше, во 
сколько аудитория больше одного человека. Парадокс: ведь на самом деле во 
столько же раз больше вероятность успеха. Нужны не все, а хотя бы несколько 
человек, обязательно найдутся...
    На одном из сеансов в записке, присланной во время предварительной лекции, 
была высказана гениальная догадка: «По-моему, вы уже начали гипнотизировать».
    Сеанс массового гипноза начинается задолго до того, как я произношу:
    —   Внимание...
    Начинается с раздевалки, с афиши ГИПНОЗ... С первых темных сведений, что 
существует такая штука... и есть некто знающий и умеющий, маг, волшебник или 
вроде того...
    —  Давай подальше, а то как гипнотизнет...
    —  А чего страшного?
    —  Не поддамся.
    —  Мессинга видел? Во работает!
    —  Ты меня толкни, я тебя.
    —  Читал «Мастера и Маргариту»?
    —  Да ерунда, одни фокусы.
    —  В глаза ему не смотреть, и все...
    Знали б вы, как мне помогаете, как гипнотизируете друг друга... Если еще не 
гипнотизируете, то уже внушаете! С больными трудней: болезнь погружает каждо-
    192
    го в себя. Но и у пациентов группа повышает внушаемость; масса — тем паче...

    Одно и то же работает и во зло и во благо. Нередко успех или неуспех 
лечения определяется тем, кого встретит человек за дверьми врачебного кабинета, 
в коридоре, дома или в гостях: оптимиста или пессимиста; того, кому помогло или 
кому стало хуже. (Не говорю: умного или дурака.)
    Или взять алкоголиков: обычно компанейские, свойские ребята, мастера на все 
руки. Внушаемость беспредельна. Сомнамбулизм — очень часто, в групповых сеансах 
— почти стопроцентный. Уже после двух-трех сеансов при одном запахе водки (или 
его внушении) беднягу  выворачивает  наизнанку.
    Но вот, трезвый как огурчик, выходит из клиники, попадает в компанию 
прежних дружков. Внушаемость начинает работать наоборот.
    ...Кто окажется сегодня актером гипнотического спектакля? Кое-кого сразу 
вижу. Вот... вот... А здесь — анти...
    Есть ли какой-то гипнабельный тип? Кто легче всех «поддается»? Среди 
сомнамбул и пикники есть, и астеники, и атлеты. В основном сложены гармонично, 
у большинства отпечаток здоровья — и физического и психического. Симпатичные, 
милые, душевные люди». Интеллект всевозможный, бывает и очень высоким; но 
обязательна при том некоторая детскость, доверчивость, простодушие. По 
кречмэровской шкале: шизоти-миков меньше, чем циклотимиков, но ярких циклои-дов 
мало, вообще мало крайностей.
    Нельзя исключить и случайности: сегодня попали эти, а завтра те... 
Настроенность, минутное расположение... Есть и гипнотическая упражняемость: тот,
 кто впал в сомнамбулизм хоть однажды, потом впадает в него легче.
    Конечно, будет много молодых. Внушаемость молодости: открытость добру и злу,
 потребность следования авторитету, потребность веры. Одно удовольствие 
проводить сеансы в школьных и студенческих аудиториях,
    Но параллельно — антивнушаемость. Негативизм, упрямство и нетерпимость. 
Упорное отстаивание самостоятельности... И это необходимо и благодетельно. 
Только развитый просвещенный дух с точным самосознанием может привести две эти 
силы если не к примирению, то к подвижному равновесию.
    193
    7 В. Леви, кн. 3
    Редок глубокий транс среди людей старше пятидесяти. Почему? Снижение 
подвижности психики. Недоверчивость. Страх оказаться в «несолидном положении»...

    Падает восприимчивость: природа велит не учиться больше, а только учить. (О 
такой природе только и скажешь: натура — дура.) Иногда кажется, что внушаемость 
у старика исчезает, но это не так. Внушаемость становится узкой. Старику можно 
внушить многое, если попасть «в струю». Я имею в виду, конечно, старика не по 
хронологии, а по психическому, душевному возрасту.
    Однородность состава повышает внушаемость: соединяй и властвуй. Собрав в 
аудитории исключительно пенсионеров, можно многих из них перевоплотить в юношей.
..
    Итак,  начали.
    ...На сцене шестнадцать усыпленных. Спят еще в зале, там и тут поднимают 
руки, зовут...
    —   Сон. (Хорошая каталепсия.)
    —   Сон. (Будет хорошо двигаться,  пластический тонус.)
    ..А это что такое? Шутник, симулянт — дрожат веки, да и руки тоже... 
Открыть глаза. То-то...
    Я не сержусь, но притворяться надо квалифицированно, как тот ученик 
знаменитого психиатра Эскиро-ля, который на одном из занятий изобразил 
эпилептический припадок. На предыдущем учитель говорил, что такой припадок 
симулировать невозможно. Когда ученик с внезапным страшным криком упал и изо 
рта его показалась пена, Эскироль испугался, велел удерживать, стал говорить о 
том, как коварна болезнь, как не щадит никого, в том числе и врачей. Вдруг 
ученик прекращает припадок, улыбается и встает... Ученик этот стал выдающимся  
психиатром.
    Притворяться загипнотизированным трудно: само притворство отчасти есть 
аутогипнотическое состояние. Границы между гипнозом и самогипнозом так же 
размыты, как между внушением и самовнушением.
    Пятнадцать   Всё-что-угодно.
    —  Все спящие меня слышат. Все слышат только меня. Все бодры. Всем открыть 
глаза.
    Открыли глаза тринадцать. Двое продолжают спать — летаргическая  форма...   
Теперь  работать  легко,   все   в
    194
    руках — нужны только воображение и энергия до конца сеанса,   импровизация.
    Внушением полного сна (или временной глухоты) можно целиком отключать 
сомнамбул, и пока спят, говорить со зрителями. Вот сомнамбулы с упоением 
танцуют под мой аккомпанемент, зрителям завидно, хочется присоединиться, не 
верится, что веселые, возбужденные люди глубоко спят... А теперь чуть-чуть 
страшно: упоительный танец продолжается в мертвой тишине,  под галлюцинаторную 
музыку.
    Стоп! Так остались!..
    Все застывают в позах, в которых их застигло внушение. Кинопленка 
остановилась:  замороженный танец.
    —  Теперь каждый займется своим делом. Вы, девушка, вяжете сиреневую 
кофточку. Вы — чистите картошку. Вам три года, поиграйте в песочек... Соберите 
букет цветов на этой поляне. А вам в руки скрипка, вы Давид Ойстрах,   играйте.
    Молча, пластично... Какие точные, богатые, тонкие, изысканные   движения...
    А ведь он, скорее всего, не держал никогда скрипки в руках. Но, конечно, 
скрипачей видел... Невидимый смычок   вдохновенен.
    —  Вы — дерево, роскошное, раскидистое, ветвистое.— (Непередаваемое   
выражение  лица...  Руки   раскинуты... Чуть покачивается.)  — Идет сильный  
дождь...  ветер... Ветер...—   (Что   делается   с   ее   руками!   —   
Трепещут листья...)
    —    Вы   неандерталец,   пещерный   человек.—    (Лицо принимает суровое 
выражение.) — Возьмите эту дубину. Вон — видите, там саблезубый тигр. Будьте 
мужчиной.
    Бросается, замахивается, в ложе шарахаются... Ничего страшного, дубина  
галлюцинаторная.
    —   Спокойно,  все  в  порядке,   тигр  смылся. Можете подойти к вашей 
подруге, вот она.— (Бородатая подруга в джинсах довольно-таки индифферентна. 
Летаргическая жена.) — Такая жена вам ни к чему? Лучше быть свободным 
охотником?.. Сделаем ее невидимой... Идите сюда,  сюда...—  (Пытается  пройти  
сквозь  бывшую жену, уже не видит ее.)
    —   Вы   будильник.  Я   вас   завожу...   Зазвоните  через восемь минут.
    —  А с вами особый разговор. Сейчас станете другим...
    195
    При   слове   «четверг»   станете   Линдоном   Джонсоном, президентом  
Соединен: * ?х   Штатов. Гул   возбуждения...
    —  Тише. Четверг.
    —  Юрка! — отчаянно кричит из зала приятель.
    Бесполезно, Юрки уже нет. Президент Джонсон отвечает на вопросы 
корреспондентов. Из зала несутся вопросы один другого каверзнее. Нет, вы только 
послушайте, как он ловко выходит из положения.
    —  Да, меня зовут Линдой... Люблю собак...
    —  Сколько вы расходуете на вооружение?
    —   Много. Спросите об зтом у министра финансов. Или у министра обороны, 
если угодно.
    —  Сколько у вас детей?
    —  Спросите у моей жены, она точно помнит.
    —   Ваше любимое времяпрепровождение?
    —  Играю в гольф на моем ранчо в Техасе. (Молодец, читает газеты, но, 
кажется, немного перепутал с Эйзенхауэром.)
    Но вот деваться некуда:
    —  Когда кончится война во Вьетнаме?
    —   Видите  ли...   По-видимому,   никогда.   Во   всяком случае, пока я 
президент, война будет продолжаться.
    Дзинь!
    Это будильник зазвонил.
    На минуту раньше...
    —  Ну вот, а теперь поиграем в футбол. (Галлюцинаторным  мячом).
    Галлюцинаторный пинг-понг: и ракетки, и стол, и шарик... Посмотрите, как 
отчаянно режется президент с Давидом Ойстрахом.
    —  Сели на велосипеды! Поехали! Кто быстрее?!
    Ух как президент жмет педали... Обходит, обходит неадертальца... В зале 
хохот, посмеяться не грех, про гипноз почти все забыли...
    —  Все меня слышат. Все стали самими собой. Скоро Восьмое марта. Купим 
подарки женщинам. Сейчас мы откроем новый универсальный магазин, где вы сможете 
приобрести по умеренным ценам интересные вещи... Для себя и своих подруг...
    Воспроизводим ситуацию из «Мастера и Маргариты». Мессир Воланд 
концентрируется. Ассистент Гелла становится за галлюцинаторный прилавок.
    —  Подождите, еще не открыли,..— (Надо настроиться
    196
    и придумать, что дальше... Устал, черт дери...) — Будьте любезны, займите 
очередь.
    Опрометью бросаются, начинают толкаться. Если бы дверь не была 
галлюцинаторной, а взоры слегка мутноватыми... нипочем бы не отличили...
    —  Позвольте, я впереди вас...
    —  Вы здесь не стояли...
    Вот и модель: коллективный невроз, потребительская лихорадка. Смещаются 
представления: мир делится на тех, кто стоит и кто не стоит: непримиримо 
враждебные партии. Время течет убийственно медленно. За один отстой в очереди 
выделяется столько адреналина, сколько хватило бы на убийство двух мамонтов. 
Кассиршу, опаздывающую на восемнадцать секунд, словесно линчуют, но лишь 
появляется, все забыто и прощено.
    Гражданин Первый с бдительностью носорога охраняет свое место. Посматривает 
на часы.
    —  На ваших сколько?
    —  Без пяти.
    —  А на моих без двух. Открывали бы уж!.. Пора!.. (Стук в галлюцинаторную 
дверь.)
    —    Тише,   минутку   терпения...   Сейчас,   минуточку, открываем... 
Большой выбор — при слове «эн»... Открывать можно?
    —  Можно.
    —   Ка-девять... эн!
    —  Мне вон тот мохеровый шарф.
    —  Мне французские туфли.
    —   Коробку шоколадных конфет. Галлюцинаторные французские туфли,  матовые 
или
    лаковые, можно надеть тут же, оставив свои на сцене,— все почти по 
Булгакову, только жаль, зрители этих туфель не видят — впрочем, и это можно... 
Конфеты можно сразу попробовать и угостить мессира. Какая важность, что это 
сапожная щетка?
    Экспериментальная модель общества: Всё-что-угодно воспроизводится четко и 
обнаженно. Сегодня эти люди благожелательны друг к другу, шутят, успешно 
сотрудничают. Завтра в подсознание введена иная программа—и вот... Почему 
завтра? — Через секунду!
    Лекция-гипноз в добром и квалифицированном исполнении может быть мощным 
средством психологического просвещения. Уничтожить внушаемость невоз-
    197
    можно, не нужно,— но ее можно и нужно знать — у других,  у себя —  и  
сознательно обращаться. Видеть, знать, понимать — чтобы истинно управлять собой 
и отбрасывать   бред. Вот основное для предварительного разговора:
    1)   В  гипнозе нет ничего страшного (и однако,  вы меня немножно  
побаиваетесь).
    2)   Нет ничего сверхъестественного (и однако, я вам сейчас покажу чудо).
    3)  Гипноз не есть насилие одной воли над другою, но встречное 
взаимодействие  (это сущая истина; однако на ней и играет манипулятор).
    4)  Гипноз во врачебном «классическом» варианте есть управляемый сон с 
сохранением избирательного контакта и управляемою внушаемостью (подробно, с 
примерами).   Гипноз   в   других   вариантах — без   усыпления — есть 
управляемое изменение сознания (транс) путем   воздействия   на   подсознание.  
Четкой   границы между таким гипнозом и обыденным внушением нет.
    5)   В гипнозе можно испытать массу изумительных, фантастических 
переживаний; можно проявить неожиданные способности; можно приобрести навыки 
самообладания. (Это уже реклама, но искренняя и обоснованная.)
    Остальное — конкретные разъяснения: что не нужно во время гипнотизирования 
напряженно следить за своим состоянием, это мешает ему развиваться, как слежка 
за вдохновением. Что нельзя кричать вслух: «Вижу бутылку», но если хочется, 
можно смеяться (предупреждение насильственно-нервного смеха у некоторых молодых 
людей). Что не надо толкать в бок засыпающего соседа, это нечестно — и так 
далее. И конечно, полные и энергичные гарантии, что загипнотизированный не 
будет поставлен ни в какие унизительные положения, что не будут выведываться 
личные и государственные тайны.
    Обычный вопрос: состоят ли гипнотизеры на особом учете?
    Ответ: гипнотизеры состоят на учете у гипнотизеров.
    Сквозняк
    Главы из романа
    Нет человека, который (вне рамок своей профессии)
    не был бы легковерным. X. Л. Борхес
    Предисловие   публикатора
    Если вы обратили внимание на эпиграф, то, возможно, заметили осторожные 
скобки, неуверенно помечающие в океане всеобщего легковерия островки, 
защищенные скалами знания — или, скажем поосмотрительнее, рифами компетентности.
 Я бы все же решился, пожалуй, скобки эти раскрыть. И добавить: в своей 
профес-си человек, хоть и не легковерен, зато, как правило, суеверен.
    Игра в автора и героя давно всем надоела. Ходы ее, наперед известные и 
подчиненные маниакальной цели процедить нечто личное — вожделения ли, убеждения 
ли — сквозь сито вымысла, никого более не волнуют; а меня, в рамках моей 
профессии, раздражают.
    Ну что ты там прячешься,— хочется прорычать автору,— ну вылазь, бреши 
напрямик! Наберись духу и возгласи, как Флобер: «Госпожа Бовари — это я.» 
Разоблачайся, не затрудняй следствие, себе же во благо. А если жаждешь 
непременно подсунуть Вечности свой портретик, делай это по образцу «Джоконды». 
(Вы, наверное, знаете, уважаемый читатель — но на всякий случай напомню это 
открытие — величайшую искусствоведческую сенсацию. Точными измерениями с 
применением фотоналожений и пр. установлено, что Мона Лиза являет собой 
изображение самого Леонардо, женскую ипостась — один к одному.)
    Анонс!..  Читатели визжат, скрипят критические крючья, помоев теплится ушат,
 урчит науки пасть паучья, готовая  переварить и выплюнуть останки драмы, и зуд 
свой удовлетворить спешат седые тетрадами...
    ?00
    Герой и автор налегке опохмелиться   поспешают к той самой медленной реке. 
Но лодки нет... Соображают: Хароп отправился в запой, а книга превратилась в 
чтиво. Все, все сметается слепой предвечной силой примитива...
    Значит, так. Я, чтобы не суетиться, беру на вооружение древний, до 
изнеможения бородатый литературный прием: роль публикатора. Представляю вам 
выдержки из некоего архива. Большая такая папка, толстенная, до отказа набитая 
рукописями, рисунками, письмами, всевозможными документами. Беспорядочно, 
противоречиво, не всюду разборчиво, без начала и конца. Вы, читатель, чтобы не 
затрудняться, внушаете себе, что все это правда, вы уже понимаете, что хозяина 
архива в живых нет. Наследников-правообладателей тоже нет. Папку мне, человеку 
литературно опытному и со связями, передал для обработки и публикации друг 
покойного, доктор Павлов Л. В., оговорив себе право изъятия и комментирования. 
Редкое везение — цензор-помощник.
    Автор настоящих заметок, царствие ему небесное, Антон Юрьевич Лялин — врач, 
психолог, писатель, ученый, артист, музыкант, йог, поэт, телепат и так далее, 
вы уже вспомнили. Внешность: 176/69 — конституция, как выражаются собаководы, 
сухая крепкая, лысоватый шатен, глаза цвета бутылочного, лицо неприметное, но с 
богатой мимикой — типаж, ценимый нынешними режиссерами за пригодность 
практически для любых ролей.
    Да, Антон Лялин — персона довольно известная: автор нескольких знаменитых 
книжек, как то: «Молнии мозговых миров», «113 правил для утопающих», «0:0 в 
нашу пользу» (руководство по рукоприкладству, для суперменов), «Самоучитель 
игры на нервах» (для самых маленьких) и т. д.— вы узнаете, да?
    Передаю слово Антону Юрьевичу.
    I. ПРОВИНЦИЯ ГИПНОЗ
    Кто уверил тебя, что память — собственность головного мозга? Вот картина — 
достать, обрамить. Кинопленка — пока не поздно, уничтожить,   забыть...
    Ошибка.
    Память — это учреждение, создающие жизнь. Все зыбко, только память тверда. 
Рождение производится памятью.   Снами вечность пишет свой многотомник. Смерти 
нет. Только жизнь и память, только память и жизнь, запомни.
    Наслаждаясь земною пищей, на портрет в орденах и румянах не надейся.  Тебя 
отыщут, в одеялах твоих безымянных обнаружат остатки спермы, оживят засохшие 
гены. Ты проснешься. Сосуды, нервы, словно школьники с перемены, побегут на 
урок...
    1. Техника быстрого счастья
    —  Простите,   можно?  —  запоздало  постучал,  ввалившись в кабинет и 
увидев, что мой друг не один.
    —  Да-да, вы назначены!.
    С поспешной зверской гримасой Лар указал мне на стул в углу:
    —  Мы скоро закончим, а вы бай-бай. Приспуститесь чуть ниже» Мышцы 
расслабьте... Голову к спинке стула. Запрокиньте немного, вот так.» Внимание. Я 
вас гипно- Закрыть глаза. Спать-спать-спа-ать. Вам теп-ло-оо, хорошо-о-ооо... 
Засыпаете глубже™ все глубже.»
    «Ага,— подумал я с грустным злорадством, принимая игру,— вот и до тебя 
добрались, коллега. Вздремнем. Стул у тебя, однако ж, скрипуч.»»
    202
    Ларион Павлов. Ларик.
    Занимаемся мы, как и прежде, одним и тем же, но в разных точках и по 
несовпадающему расписанию. После приема и сеансов приходится еще посидеть 
час-полтора, чтобы записать чепуху на медкарточках. Делать это при пациенте 
психотерапевту нельзя. На рабочем столе может быть что угодно: кукла, чайник, 
жираф, но никаких документов. А лучше и без стола.
    Ларик немножко медведь, крупен не ростом, но статью; не догадаться, что под 
этой неброской уютной мягкостью сидит силища. Хорошо шел по вольной борьбе, еще 
новичком тушировал чемпиона Москвы. Однокурсник, но институт кончил на год 
позже: вдруг заболел, пришлось взять академотпуск. Нелады были с кровью 
нешуточные, и Лар, как признался потом, уже разработал во всех деталях сценарий 
самоотправки в отпуск иной, но там, куда собирался, распорядились иначе...
    Я прозябал ординатором самого буйного отделения самой мрачной из городских 
психолечебниц, Лар распределился туда же. Старались дежурить вместе, стало 
теплее. В промежутках между приемами, обходами и психофилософскими диспутами 
устраивали всплески детства: боролись, боксировали, гоняли спущенный мяч в 
здоровенной луже позади морга, вели бесконечные шахматные сражения, поочередно 
бросали курить. А еще вместе доламывали лариков автомобиль, старенькую «Победу»,
 гастролировали с лекциями-сеансами, гипнотизировали, был грех, опупелую 
публику каких-то дворцов  культуры.
    В периоды личных драм усиленно веселились; отсыпались на охоте, выжимали из 
себя дребедень для научных   симпозиумов.
    А потом как-то одновременно опомнились.
    Хотел Ларушка прожить незаметно, да вот поди, угораздило за один сеанс 
вылечить от импотенции аппаратчика, тот привел еще одного, тот упросил за дочку,
 дочка за мужа, муж за приятеля...
    Ну,  отдувайся.
    Запрокинув голову, как было указано, сквозь приспущенные ресницы разглядел 
гостя. Журналист, опытный репортер. Сидит в кресле все глубже. Заинтересованный 
взгляд в мою сторону:
    — Это фаза каталепсизма?
    203
    —  М-м... Уже глубже. Все глубже.
    —   Великолепно храпит. Трудный,  видимо,  пациент? И не проснется, хоть из 
пушки стреляй, пока вы не дадите команду? Чудесно. Я видел таких у Оргаева, он 
их пачками превращал в Рафаэлей. По команде открывали  глаза,  хватали  
кисточки,  рисовали  как  полоумные, то есть все художники в этом смысле... Как 
рявкнет —  засыпают опять. Взгляд у него, я вам скажу. Психополе   кошмарной  
силы,   пот   прошибает. А  сам как  потеет...  Я   их  спрашивал   потом   по  
собственной инициативе,   ну,   вы  понимаете, хочется  углубиться.— «Почему,— 
одного спрашиваю,— вы, уважаемый Рафаэль, не написали Мадонну?» — «А зачем,— 
говорит.— Я,—  говорит,—  сантехник».
    —   Сообразительный  Рафаэль.
    —   Вы,   наверное,   страшно   устаете,   доктор,   тратите столько 
энергии. Средний гипнотизер, мне сообщили, вынужден спать по двенадцать часов в 
сутки, питаться каждые   пять   минут.   Оргаев   все   время  что-то   жует. А 
вы?
    —   Аппетит отсутствует. Страдаю бессонницей. (Будет врать-то. Блины мои 
кто уписывал? Кто дрых
    на семинаре?)
    —   Я вас понимаю, доктор. Скажите, в чем главная трудность   поддержания  
психополя?
    —   В поддержании разговора.
    —  Понимаю. Понимаю. У нас тоже вот, например, в редакцию   зайдет   
какой-нибудь,   извините,   чайник. «Почему   не   ответили   на   мое   
письмо?»   Профессия нервная, я  вас понимаю. Ваш  известный коллега писал, что 
гипнотизерам свойственна повышенная само-утверждаемость. Вы с этим согласны?
    —  Всяк судит по себе.
    Я   не удержался  и  ерзнул. Дискредитирует,  как заправский конкурентишка, 
вошел в роль.
    —  Если не секрет, в чем же все же секрет гипноза?
    —  В отсутствии секрета.
    —   Замечательный парадокс, но потребуется комментарий.    
Психоэнергетические    воздействия...    (Щелчок, остановился  магнитофон.)   
Извините,  переставлю  кассету...  Порядок,   пишем.  Кстати,  сказать,  
упомянутый коллега считает, что психополе при темных глазах...
    Я еще ерзнул. Шевельнул пальцем.
    —  Простите... Пациент входит в фазу активного сом-
    204
    намбулизмз... с непрогнозируемой спонтанностью и психомоторной   
диссоциацией...
    Ну, наконец. Непрогнозируемая спонтанность открыла глаза и до упора их 
вытаращила. Психомоторная диссоциация задрожала стеклянной дрожью, взревела и 
медленно, вместе со стулом, поехала на репортера.
    Мелькнули   пятки.
    —   Магнитофон!  Забыли магнитофон!..
    Некий ох, звук падения... Неясное бормотание... Троекратное   «извините»... 
Лар возвращается, отирая пот.
    —   Черт  бы  тебя   не   взял!   С  твоими   книжками   и вообще!..
    —  Ты что, я-то при чем? Я же тебя выручил, гипио-завр,
    —  А если бы он тебя узнал? Жареный матерьяльчик? Перестарались. Шоковая  
реакция.
    —  Чем вывел?
    —   Обещанием встречи с упомянутым коллегой.
    После разрядочного боя вспомнили, что пора возместить утраченные калории и 
продолжать выяснение шахматных отношений. Гипнозавр за последнее время 
разучился проигрывать, давит психополем на е-два.
    Запираем кабинет. Пешком, не сговариваясь, ко мне.
    Дорогой молчим. Это вот и соединяет — эта возможность молчать вдвоем, 
свободно молчать,— из этого и рождается то ли телепатия, то ли... Ощутил за 
порогом, что забежал к Лару не просто так, а по его зову. За теменем 
колыхнулось мутносизое облачко... В следующую секунду я думал о том, удастся ли 
сотворить яичницу и хватит ли кофе.
    Ужин готов. Лар молчит, косится на шахматы ото-двигающе. Есть сообщение.
    Я.— Ну давай. Ешь, что задумано.
    Он.— Понимаешь. Такие дела. М-м-м...
    Приморщивается: значит, серьезно. Обычное начало: минут пять морщится и 
мычит, пока я не выйду из себя.
    Я.— Говори сразу. Сева самоубился?
    (Наш общий пациент, алкоголик и депрессивник, талантливый переводчик. Было 
уже две попытки.)
    —  Что ты, господь с тобой. Сева сухой, работает. Все в порядке, да не 
волнуйся же.,Ерунда, м-м-м... Понимаешь, дела какие. Оргаев перешел границу.
    205
    —  Давно перешел.
    —   Я  не о том. Мы ведь тоже с  тобой в  какой-то степени шарлатаны, и в 
большой степени, да, и в большой. От нас требуют чудотворства, ведь так, не 
меньше? А мы соглашаемся, принимаем роль? Да, соглашаемся? И чудеса происходят..
. А если не соглашаемся?..
    —  Не жуй жвачку. Что Жорик? Подарил пациента?
    —    Нет,   что   ты,   зачем.   Все   спокойно,   нормально.
    Зарезать  пообещал. __ 7
    —    Вчера.   Только   пообещал.   И   позавчера.   Только пообещал. А 
третьего дня...
    —   Пообещал выполнить обещание?
    —  Ну все нормально, ну... Подхожу к диспансеру, а у дверей вот такой 
громила.— «Доктор Ларион Васильевич   Павлов?»   —   «Доктор   Ларион   
Васильевич   Павлов».—   «Здравствуйте».—   «Здравствуйте».—   «А  у  меня есть 
  ножичек».—   «Вот  хорошо.   Перочинный,   да?»   — «Да. Я вам покажу».— И 
показывает — из-за пазухи — вот такой тесак. И стоит. А зрачки расширенные, 
неподвижные. Психотик — первая  мысль, но что-то не то,  механичность какая-то.
— «Ножичек-то,— говорю,— маловат  у  вас.  Заходите,  познакомимся».— А у него 
вдруг гримаса — я потом доосознал, чья: эхо-рефлекс, оргаевская гримаса, 
глубокий транс. Развернулся —  и шагом   марш.   Внушение  выполнено.  А  я   
на  работу. Потом   два   звоночка.—   «Доктор   Павлов,   это опять я. Я вам 
скоро еще раз ножичек покажу...»
    —  Стиль знакомый.
    —   Понимаешь,  я  сделал   глупость.  Поторопился   и, кажется, все 
испортил. Пришли двое молоденьких — я коротенько, ладно?.. Из  Риги. Жених  и 
невеста. Редкость теперь такая стадия, архаизм, или как правильнее — 
анахронизм?.. Помолвка была. Она музыкальное училище заканчивала по классу 
скрипки. Не шло вибрато. В консерваторию очень хотелось. И вот увидала в кино 
эти самые Жориковы... Как их, забыл... Ну, рывки. Рывки?..
    —   «Шесть прыжков в беспредельность»?
    —  Вот-вот. Только, по-моему, пять, неважно. Все эти чудеса. И приехала.
    —  Техника быстрого счастья?..
    —   О подробностях не допытывался. «Вам необходи-
    206
    мо, прежде всего, сексуальное раскрепощение, только это даст вам 
возможность со всей полнотой раскрывать ваше огромное музыкальное дарование». 
Вот эти его слова вспомнила. И какие-то манипуляции, понимаешь ли; какой-то 
особый массаж. Раза два выходила из транса и обнаруживала себя и доктора в 
странной позиции. Свои недоумения высказала жениху. Жених, сам понимаешь, 
вибрато. «Этот человек обладает огромным влиянием, страшной властью.-» Не 
решался даже фамилию Жоркину произнести, с отрыжкой какой-то выдавил— «Нужно 
передать дело в прокуратуру, но как доказать?-»
    —  А ты?
    —  Я?.. Что- Сказал, больше для него, что она молодец, контроль удержать 
сумела. Что никакой страшной власти... Что наверняка ничего плохого он ей не 
сумел сделать, скотина, что он всех нас позорит. Что мы им сами займемся, что я 
лично». Уговорил поехать домой, забыть как можно быстрее. Влезать в процесс, 
давать показания — измарались бы, изломались, совсем зеленые оба. По-моему, 
правильно, а?_
    —  Дальше.
    —  Вот, дальше. Дальше я думал. Вспомнил еще нескольких   от  него  насилу 
уползших...  Никиту  своего вспомнил. Напоказ  теплой  компании Жорка его 
заставлял раз восемь рассказывать, как знаменитый секс-дрессировщик   
Мишка-казак_   методом    погружения... Мелькнула и такая мыслишка, что она 
может снова у него  оказаться   и   отыграть  назад,   внушаема  очень» И  не  
придумал  ничего лучше,  как  вломить,  ну, ты знаешь мою дипломатию. Конец 
рабочего дня, народу у него как всегда. Повезло: из двери мне навстречу 
собственной персоной Георгий Георгиевич в обнимочку с этой парой. Все трое, 
сразу меня узнали. Она — не видя в упор, жених — с выражением червяка, только 
что перееханного катком, а Георгий с улыбочкой уже лепит  без  передыху,  
запудривает:  «Хе-хе-хо,  чудесно, чудесно, что вы нас навестили, коллега, гора 
с горой сходится, хе-хе-хо, мы как раз собирались дружески навестить вас,  
Нинулечка хотела вам кое-что объяснить, хе-хе-хо, маленькое недоразумение,'вам 
понятно, перенос либидо и немножко фантазии на почве некоторого инфантилизма, 
это бывает, да, молодой человек, бывает и гораздо смешнее, наш уважаемый 
авторитет-
    207
    ный коллега вам подтвердит, все стабилизируется, хе-хе-хо, мы не допускаем 
никакого вмешательства в сферу интимных чувств, Нинулечка, подтвердите». — «Да, 
все чудесно, чудесно... Я пошла к доктору Павлову в неясном сознании. Что-то 
приснилось, глупость, не понимаю, как я могла... Я чудесно себя чувствую, я 
хочу продолжать сеансы...»
    Короче: слов у меня не было. Плюнул целенаправленно Жорке в физиономию. 
Повернулся, пошел домой. Ни звука за спиной не услышал.
    —  А дальше ножичек.
    —  Ну, ерунда. (Лар начинает жевать.)
    —  Ерунда, ага. Ешь. На той неделе Жорик выступает в ДК «Молодость»
    —  Что-нибудь свеженькое? (Лар жует с ускорением.)
    —  Сеанс гипносчастья по объемной программе. Сходить, что ли.
    —  Я тоже. (Лар жевать прекращает.)
    —  Тебе не надо. На сцену вылезешь и начнешь плеваться.
    —  Не буду больше.
    2. Яйца всмятку с высотного дома
    Публикатор,— Предыдущий отрывок имел еще несколько рваных вариантов, 
путаных продолжений и никакой концовки. Сопоставив их с текстами, относящимися 
к другим временам и событиям, можно предположить, что Лялин начал писать что-то 
крупное, вроде романа-исповеди, но не справился.
    Д-р Павлов.— Вернее сказать, не успел. И никакой это не роман, просто 
дневник, лабораторные, что ли, записи. Я не знал о них, свой загашник Антон 
держал от меня в тайне.
    Публикатор.— Ваш литературный портрет, с Вашей точки зрения, хорош?
    Д-р Павлов.— По фактам врет мало. Насчет портрета не знаю, себя не видишь. 
Объективности ко мне у Антона никогда не было. Еще в нескольких книгах брал 
меня как модель и выводил на публику в разных видах: превращал то в 
счастливчика, легкомысленного брюнета, то в рокового блондина, один раз убил, 
два раза заставил покончить к собой. Пришлось однажды
    208
    за такую фривольность слегка помять ему ребра.
    Публикатор— Теперь представим выдержки из подборки писем, самим Лялиным 
озаглавленной: «Самодеятельные гипнотизеры». Кое-где между письмами и копиями 
ответов — лялинские заметки и комментарии. В документальной части архива, в 
отличие от рукописной, царит порядок. Все обращения к Антону Юрьевичу сведем к 
его инициалам: А. Ю., а концовки писем условимся обозначать точкой в скобках (.
), как и я делаю в своих книгах.
    (Запись  Лялина.)
    Если бы гипноз был только гипнозом, все было бы просто.
    Действие магнита когда-то безмерно удивляло людей, внушало восторг и 
мистический ужас. Изумило и маленького Альберта Эйнштейна, почуявшего в 
компасной стрелке тайну мироздания. Нынче и рядовой школьник может понять, что 
магнит обнажает ВСЕ-ПРИРОДНУЮ суть: являет отпрепарированно вселенскую силу, 
соединяющую и разъединяющую все на свете и заключенную в каждой частичке.
    Нечто подобное должно произойти с отношением к феномену гипноза, к 
экстрасенсорике и всяческой психомагии. Именно: отношение к «феномену» — должно 
смениться отношением к СУТИ всяческих отношений.
    Когда человек моментально засыпает при взгляде или по слову, когда по 
мановению руки перестает ощущать боль, истекать кровью; когда выздоравливает от 
«неизлечимой болезни» — или наоборот, ни с того ни с сего умирает... Это 
производит слишком большое впечатление и самым естественным образом 
воспринимается   как  сверхестественное.
    И нет догадки. И до отупения трудно убедить всех этих пожизненно 
загипнотизированных, что таинственная, могучая сила — власть колдуна, 
экстрасенса, чудотворной икопы, гипнотизера и прочая — не извне действует, а 
ИЗНУТРИ — только изнутри тех, на ком являются   чудеса.
    Можно назвать эту силу всего-навсего верой — да, можно. И тебе могут как бы 
доверить « как бы понять.
    209
    Не раз замечал, как при моих попытках объяснить чудеса гипноза, только что 
мною продемонстрированные,— всего лишь ГИПНАБЕЛЬНОСТЬЮ, чудеса внушения — всего 
лишь ВНУШАЕМОСТЬЮ, чудеса веры — всего лишь ВЕРОЙ, не более,— люди как-то 
скучнеют. Перестают  слышать.
    Восприятие гаснет в тот самый миг, когда, кажется, так близко уже, вот-вот 
вспыхнет чудо самопознания.
    ..А может быть, так и надо?... Может быть, таким тормозным инстинктом 
охраняется тайна, равновеликая тайне зачатья, смерти, судьбы?.. Тот же приказ 
из глубины неисповедимой: не знать, не смотреть, не ведать... Не сметь 
представлять себе, не мочь и помыслить, как тебя (именно тебя!) вбрасывали в 
этот мир, куда волокут и как будут выбрасывать... Может быть, в этом и высшее 
милосердие?
    Что заставляет меня продолжать попытки раскрыть глаза прирожденно 
самослепым? Если они узнают, поймут, КАК верят, КАК чувствуют и КАК думают — 
если УВИДЯТ себя — не будет ли это психоядерной бомбой?
    В отличие от законов и сил первоприродных, осознание сил Природы Второй — 
Психики (а может быть, как раз САМОЙ Первой?..) — меняет их действие. Создает 
другие законы. Другую психику. Осознав себя, прежним остаться уже нельзя.
    НАСТОЯЩЕЕ самопознание — это расставание с собой. То ли зачатие, то ли 
смерть.
    Спрашивается — зачем?
    Душа узнать себя боится. Тысячелетиями   длится сон духа, вязкая дремота 
отцов и школьников примерных, чреватая в дальнейшем рвотой с параличом 
сердечных нервов...
    Ты маленький, тебе вдолбили уже под дых, что мир не розов. Как жить, чтобы 
тебя не били? Заняться боксом и гипнозом.
    В те времена я верил слепо в смирительные упрощенъя,
    210
    не чуя запаха вертепа,
    не слыша музыки прощенья.
    Флюид,  в надбровие зашитый, в плену житейских отношений вначале был 
простой защитой, затем потоком искушений...
    А. Ю.
    Я учусь во 2 классе. Я хочу стать гипозом. Я читал детскую энциклопею про 
гипоз что нада каждые дни сматреть в точьку по 10 минут и слушать будилник а 
патом в глаза внемательно усыплять. Я уже делаю гипоз на бабущку но ана не 
хочит а с Варькой получа-еца это наша собака тоже старая. Раскажите мне про 
гипоза я хочю все узнать как вы. А правда вы можите усыпить   кракадила?
    Антоша (.)
    А. Ю.
    Я перешел в 7-й класс, учусь я хорошо, здоровье мое нормальное.
    Я хочу быть гипнотизером, а получается совсем другое. Каждый день утром я 
ложусь в неудобную позу опираясь на батарею и смотрю на далеко удаленную 
маленькую точку и так сижу по 10 минут. Так учит детская энциклопедия. Но у 
меня получается только дурацкий взгляд, так сказала мама, и ничего 
гипноти-зерского. Когда я ложусь спать, я расслабляюсь, закрываю глаза и 
представляю небо, так нас учила тренер по плаванию, она тоже знает гипноз. Но 
когда я вижу внутри себя небо, оно начинает качаться и куда-то меня уносит, я 
засыпаю и ничего больше не помню.
    В книге «Из школы во Вселенную» я прочитал, что легче всего гипнотизировать 
курицу. Летом мы были у дедушки в деревне, там много кур, но ни одна не 
поддалась, все кудахчут и убегают.
    Я знаю, что сразу гипнотизером не станешь, но должны же быть хоть малейшие 
сдвиги?
    Досвидание. Саша (.)
    (Запись Лялина на полях.) Сдвиги кое-какие бывают, да.
    211
    А. Ю.
    Месяца три назад в нашей школе выступал гипнотизер Олег Федоренко. Его 
выступление на меня очень сильно подействовало, я увлекся гипнозом. Начал 
проводить опыты в нашем классе, подражая ему. Первые опыты были неудачными, но 
я не падал духом, и через неделю после выступления один мой товарищ, Гена, 
оказался в гипнозе. Я испугался и сразу же разбудил его. На следующий день 
новый успех: второй товарищ оказался в гипнозе, Вовка. У него открылась сильная 
внушаемость, он глубоко уснул, но слышал и исполнял все, что я ему внушал, и во 
сне по моему приказу ходил. Причем удивительно, что, не открывая глаз, Вовка 
все как бы видел, ни на что не наткнулся. Опыт я проводил в нашем школьном 
буфете, он не почувствовал даже, как кто-то запустил в него сзади булкой, 
lioiian в затылок, так что крошки разлетелись, а ему xgjj» бы что. У Вовки до 
этого сильно дергался лоб и нос, он вообще нервный, а я внушил, что теперь он 
не будет дергаться. Разбудил. И вы представляете, лоб больше не дергается, 
только нос. Я поверил в свои силы и начал гипнотизировать всех подряд.
    Но однажды я поступил неосмотрительно: показал свои опыты перед 
учительницей по зоологии. Разразился скандал, дошло до директора. Мне запретили 
проводить опыты. Я был страшно огорчен, даже плакал...
    Несмотря ни на что, я буду продолжать развивать в себе способности к 
гипнозу. Хотя я и не буду ни профессиональным гипнотизером, выступающим на 
сцене, ни психотерапевтом, как Вы, это умение потребуется везде, особенно в 
Космосе. Я хочу стать астрофизиком. Поэтому я очень хочу познакомиться с Вами 
лично. Очень прошу Вас!!!
    Дима (.)
    (Запись  Лялина.)
    У нас в школе гипнотизеры не выступали. Время было темносерое, мокрое. 
Доходили иногда только слухи.
    — Читали?.. Знаменитый Вольф Мессинг обнаружил свою фантастическую 
способность к гипнозу в трамвае. Глядя в глаза, протянул контролеру пустую 
бумажку: вот мой билет. И кондэолер — вы только подумай-
    212
    те! — контролер...
    —  Да вы что, быть не может. Принял за чокнутого, вот и все. Или за 
кого-нибудь из этих... Я имею в. виду не этих, а тех.
    —   Да   говорю   же   вам,   надорвал   бумажку,   сказал: пожалуйста — 
хлоп — и уснул.
    —  А трамвай сошел с рельс?..
    А. Ю.
    Однажды, это было сегодня, я шел домой и вдруг мне в голову пришла мысль.
    Мне почему-то подумалось, что именно в этот момент на меня с высотного дома 
скинут яйцо всмятку. Я очень живо представил себе это событие и подумал, что 
яйцо упадет за шаг от меня. Я далее подумал, что это произойдет, когда я буду 
входить в подъезд. Представьте же мое удивление, когда действительно, лишь я 
вошел в подъезд, возле него шмякнулось оземь яйцо всмятку.
    Я склонен думать, что возникли какие-то биотоки, потому что мысль о яйце 
пришла ко мне стихийно, а не в результате цепочки размышлений. Может быть, тут 
имела место телепатия? Или гипноз?
    Ученик 9-го класса Адик (.)
    (Запись  Лялина.)
    Ничего особенного, малое ясновидение. Яйца всмятку летят на всех, не все 
замечают.
    А. Ю.
    Пишет Вам ученица 10 класса Татьяна Д. Прочла недавно Вашу книгу... И даже 
пробовала заниматься аутотренингом, но не хватило терпения.
    Я была удивлена вашими опытами по гипнозу. До этого я смотрела 
документальный фильм, там показали несколько сеансов лечения алкоголизма.
    У меня у самой пьет мать. Отец тоже, но его сейчас нет... Отца я не люблю, 
а маму очень люблю и боюсь потерять... Предлагала лечиться, но она ни в какую, 
говорит, что сама может не пить. Целую неделю терпела, а вот теперь опять все 
сначала...
    Вы знаете, я раньше мечтала стать врачом, но потом поняла, что стать им не 
смогу, потому что крови боюсь.  От  одного  запаха  эфира и то плохо делается...

    213
    Я когда даже занозу кому-нибудь вытаскиваю, боюсь, не будет ли больно. Но 
теперь, после десятого, твердо решила идти в медицинское училище. Хочу работать 
с наркологами. И не только лечить людей, которые идут добровольно, но и 
привлекать таких, которые не хотят, ходить к людям домой, убеждать лечиться... 
А главное, спасать детей, у которых такие родители. Этому я хочу посвятить всю 
свою жизнь. Вам, наверное, это кажется очень детским, наивным?..
    В этой работе я возлагаю большие надежды на гипноз.
    Прошу Вас ответить: как стать гипнотизером?
    Мне сказал один парень из нашего класса, что для этого нужно иметь особую 
форму бровей, лба, особое выражение глаз — как у Вас на обложке книги. Но если 
нет ничего такого, может ли обыкновенный человек стать гипнотизером? Какой 
институт нужно кончить?
    И еще: может ли женщина быть гипнотизером? Что главное для гипноза? (.)
    (Ответ Лялина, копия. С сокращениями.)
    ...Все правильно ты задумала, Танечка, все получится, если захочешь 
по-настоящему. С мамой — крепись. Не безнадежно.
    Гипнозом, Танечка, заниматься можно, только получив врачебную квалификацию. 
А главное... Трудно измерить, сколько всего нужно. Я начинал, мало понимая, 
имел уже и диплом и все равно делал ошибки и поступал не всегда по совести. 
Главное вот: вера в святость своего дела. (А не «в себя», как многие думают.) 
Внешность не имеет никакого значения. Гипнотизировать может и женщина. (Читала 
недавнюю сенсацию, обошедшую все газеты? Две миловидные девушки 
загипнотизировали банковского кассира. Журналистам это очень понравилось.) И 
ребенок может гипнотизировать, и автомат даже.
    Только не думай, прошу тебя, что гипноз — волшебная палочка. Как всякая 
сила, может работать и на великое благо, и на ужасное зло. Как всякое лекарство,
 может быть и спасительным, и бессильным, и вредным. Когда вникнешь — увидишь 
сама, что между таинственным гипнозом и обыкновенным общением нет границ, что 
это разные разведения одного и того же. Все мы управляем друг другом.
    214
    И влюбленности в дело, и состраданья больным и несчастным — мало.
    Без понимания гипноз, как и все на свете, как и любовь,— страшная глупость. 
(.)
    (Запись  Лялина.)
    ...Бог мой, как же длинна всемирно-гипнотическая история, и как коротка 
память человеческая. Как торопимся прописаться в Вечности. Как назойливо 
принимаем искорки уразумений за огни постижения.
    Около века тому назад знаменитый парижский профессор Шарко объявил самыми 
внушаемыми существами на свете истериков, а в сверхпревосходной степени — 
истеричек. Как самозабвенно они впадали в гипноз, как застывали и как засыпали, 
что только ни выделывали по воле блистательного корифея... Демонстрировали и 
знаменитые «стигмы» — фигуры и надписи, возникающие на теле по мыленному 
приказанию, и телепатию, и видение насквозь, и черт знает что.
    А как охотно вылечивались и еще охотней заболевали опять, чтобы еще раз 
показаться чудотворцу и толпам благоговеющих учеников.
    Наблюдения подтвердились — но лишь в пределах Франции, да и то не везде. У 
немецких гипнотизеров с истеричками почему-то не клеилось, получалось бледно; у 
русских и вовсе наперекосяк: обострения, ухудшения и без того невыносимых 
характеров. Англичане пришли к выводу, что самые внушаемые граждане — ни в коей 
мере не истерики, способные лишь на лживость, упрямство и дешевую театральность,
 и не больные вовсе, не психопаты, а самые что ни на есть простые, здоровые, 
как лошади, фермеры. Немцы и австрийцы получали фантастические результаты с 
молодыми солдатами; русские — с дореволюционными алкоголиками, но потом 
алкоголик пошел не тот...
    Феноменальные, лучшие в мире французские истерички ушли вместе с Шарко.
    Внушаемость — дом, ждущий Хозяина...
    (На полях письма, рукой Лялина.)
    Это письмо сперва показалось поддельным, от взрослого. Очень грамотное. 
Четкий, сложившийся почерк и даже почудилось, чей-то знакомый...
    215
    А. Ю.
    Пишет Вам ученик 7-го класса. Заставило меня написать Вам, знаменитому 
врачу и психологу, то безвыходное положение, в которое я попал...
    Сначала немного о себе: отличник, занимаю призовые места на городских 
олимпиадах, пользуюсь авторитетом  среди   одноклассников...
    Такой я сейчас. В начальных классах я был совсем другим. Часто пропускал 
уроки, не выполнял домашние задания, имел лишь две четверки за учебный год. К 
концу второго понял, что учусь для себя. Чем настойчивее буду овладевать 
знаниями и прописными истинами, тем больше у меня будет шансов пробиться в люди 
в будущем. Понял, и в коренную изменил свою жизнь, идеалы, цели. С тех пор 
прошло уже много лет, но я по-прежнему остался верен своим идеалам...
    Все бьшо бы хорошо и дальше, и я бы вам никогда не написал, если бы не 
сломал ногу так неудачно. Это стало причиной самой большой беды в моей жизни. 
Почти весь учебный год пролежал в больнице, очень сильно отстал по немецкому и 
ряду других предметов. С первых же дней в школе учителя намеками и недоговорами 
начали меня подготавливать к тому, что придется остаться на второй год. Да я и 
сам знаю, с такими знаниями за седьмой класс мне в восьмом делать нечего. После 
выписки начал усиленно заниматься, но если даже и до конца года сохраню этот 
темп, то все равно не успею пройти программу. Что мне делать??!! Смириться и 
остаться на второй год?! Но это для меня равносильно самоубийству! Целый год 
будет зачеркнут в моей жизни! А кто его знает? Может быть, в будущем он мне 
будет крайне необходим! Да где его тогда взять?-
    Передо мной встала проблема: как ускорить обучение в несколько раз. Чтобы 
ее разрешить, я обратился к медицине, к гипнозу. Мне не стоило большого труда 
подобрать соответствующую литературу. Но где достать человека, который смог бы 
мне помочь? Ведь таких людей очень мало! С этим вопросом я отправился к 
знакомому библиотекарю. К моему удивлению он принес из читального зала Вашу 
книгу... Я не понял сначала, чем мне может помочь аутотренировка. Ведь ей надо 
долго заниматься, а времени у меня в обрез. Размышляя   так,   я   невольно   
перелистывал   книгу,   и
    216
    вдруг... На стр. 19 мой взгляд упал не следующие строки:
    «Один нечаянно загипнотизированный мною парнишка...»
    Несколько секунд я сидел как вкопанный. Держать в руках ключ к решению 
самой большой в моей жизни проблемы и не видеть его!!!
    Шесть часов потребовалось, чтобы прочитать книгу, и вот я уже пишу Вам, 
пишу, а сам волнуюсь, вдруг Вы откажетесь?..
    В своем письме я хотел бы попросить Вас сделать следующее: записать свой 
голос со всеми словами, паузами, расстановками, как во время Ваших сеансов. 
Только слова подберите, пожалуйста, с таким расчетом, чтобы они были 
употреблены с целью ускорения восприятия информации. Голос запишите на 
магнитофонную ленту и вышлите мне. (Деньги лежат в конверте.) Пассы, жесты мне 
заменит сила воли и настойчивость. Я уверен, что они вместе с вашей записью 
будут представлять мощное оружие обучения. Заранее согласен о результатах этого 
опыта сообщать Вам ежемесячно; ведь после того, как я пройду программу седьмого 
класса, я и далее буду заниматься при помощи гипноза. Поторопитесь, пожалуйста, 
с ответом, ведь от него будет зависеть дальнейшая моя судьба, и я, естественно, 
буду волноваться. Прежде чем мне ответить, подумайте. Ведь практически все, о 
чем я Вас прошу, Вы можете сделать. И пусть то, что написано здесь, останется 
строго между нами, об этом я не говорил даже с мамой.
    До свидания. С уважением, Витя (.)
    Квитанция перевода на ... р.
    Копия  телеграммы:
    НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИ ДЕНЬГИ КОГО ВЗЯЛ ЛЯЛИН
    (Запись Лялина, подколотая к телеграмме.)
    Жорик Оргаев номер какой-то, психологический двойничок — да, и почерк... И 
Жорик учился отменно и отличался, при надобности, книжно-взрослыми оборотами 
речи. Логичность та же.
    Жорка, однако ж, был развитее порядка на три и несравненно 
предусмотрительнее. Деньги не слал бы ни в коем случае, покупать начал бы с 
замаскирован-
    217
    ных комплиментов, ими бы и закончил. Разжалобить постарался бы сдержанно, 
скромнейше попросившись в спасаемые исключительно ради последующего 
самопожертвования.
    Человечки такого типа обычно довольно рано осознают свою цель: овладеть 
собой — чтобы владеть другими. Манипуляторы начинаются в колыбельках — и 
начинают всегда с самоусовершенствования. Можно их щелкать по носу, но такая 
острастка действует наоборот. Не знаю, как с ними правильно поступать.
    3. Сергей Неронович Гулливер
    А. Ю.
    Я рабочий на стройке, 25 лет. Прочитал вашу книгу, помогла   выжить...
    Выступал у нас год и восемь месяцев назад гипнотизер Лапотков. Я был на 
пяти сеансах, под гипнозом оказался три раза. Выходил вместе с другими 
загипнотизированными на сцену. Что там делалось со мной, почти не запомнил, но 
ребята, бывшие со мной и не уснувшие, рассказывали. Удивительные дела!.. 
Превратил меня Лапотков в римского императора Нерона, сказал: «Приказывай, 
император». И я произнес, оскалившись:
    — Отрубить голову кариатиде!
    Сам я этого абсолютно не помню. Про Нерона ничего не читал, только в школе 
по истории, кажется, проходил, а что за кариатида такая, вообще понятия не имел.
 Потом прочитал в словаре иностранных слов.
    Был на этом же сеансе собакой, лаял из конуры, метался на цепи; был петухом,
 кукарекал, хлопал крыльями, то есть руками, себя по бокам, клевал зерна, искал 
червяков... Был Эйнштейном, принимал какую-то ученую делегацию, показывал 
приборы и чертежи, произносил малопонятную чушь про мировые катаклизмы. И 
Гулливером был, разговаривал с лилипутами, поднимал на ладони, что-то там для 
них строил, корабли из моря вытаскивал. Ребята говорили: ходил на цыпочках, 
очень смешно ноги поднимал, чтобы не раздавить.
    А вот это запомнил сам: когда Лапотков меня разбудил и спросил: «Как вас 
зовут? — я сказал с полным
    218
    убеждением: «Сергей Неронович Гулливер» (а я Сергей Петрович Конягин), и не 
мог долго понять, почему все мои лилипуты вдруг жутко выросли и так страшно 
смеются.
    Решил больше не поддаваться. Попросил Николая, напарника моего, щипать меня 
и толкать в следующий раз, если потянет в сон. И действительно, на четвертом 
сеансе опять куда-то поплыл, еще до начала счета. Только при одном взгляде на 
этого Лапоткова уже глаза заволакивает, особое у него лицо, хотя вроде бы 
неприметное... Уже почти отключился, тут Николай мне изо всех сил начал уши 
крутить и тереть, как пьяному. Оклемался. А Николай сам застывать начал, как 
свечной воск, минуты через две, я его тоже едва открутил. На пятом сеансе 
держались за руки, слегка выпив для поднятия духа, щипали друг друга, 
продержались   нормально.
    После этих сеансов я так и хожу у нас в общежитии под прозвищем «Сергей 
Неронович Гулливер». Отшучиваюсь: «Смотрите у меня, кариатиды поотрубаю».
    Вам все это наверняка мало интересно — наэкспери-ментировались, навидались 
и не такого. А вот я просто заболел, заболел гипнозом. Не в смысле плохого 
самочувствия, нет, все нормально, работаю, учусь в заочном политехническом, 
собираюсь жениться. Но гипноз стал просто какой-то кг.вязчивой идеей, дни и 
ночи думаю, не могу успокоиться, забросил даже любимую гитару... Вошло в голову,
 что я должен сам овладеть гипнозом. Во что бы то ни стало! До такой степени, 
как этот Лапотков, и даже сильнее! — чтобы всякого мог погрузить в гипноз не 
только по его желанию, но и против воли. Вот так!..
    Кстати, потом мы узнали, что Лапотков этот не психолог, как себя называл, а 
то ли разжалованный тренер, то ли сокращенный актер. И будто его несколько раз 
выволакивали вдребезину пьяным из ресторана нашего райцентра, а потом посадили. 
Но может быть, это просто сплетни.
    Уже больше года я занимаюсь гипнозом сам, ищу литературу, изучаю... Почти 
каждый день провожу хоть какой-нибудь опыт над кем-то из окружающих или над 
собой. Стою, например, у стены, смотрю в точку, пока не начинаю непроизвольно 
падать назад — одно из моих упражнений, придумал сам... Просто не в своей
    219
    тарелке себя чувствую, если не поработаю.
    Первое время ничего не получалось. Усаживал, укладывал моих испытуемых — 
ребят с работы, из общежития, из соседних дворов — так и эдак, ходил вокруг, 
делал пассы, гладил, бубнил, считал, приказывал, глядя в глаза, и прочее — 
никакого толку, одно ржанье — все начинали ржать, и я вместе со всеми.
    А потом вдруг прорвалось. Начало получаться!
    (Подчеркнуто Лялиным. Подколотая заметка.— Вот, вот... «получиться» у 
самодеятельника может и сразу — как выигрыш в лотерее,— а может лишь после 
изрядного числа неудачных проб. Но если упрям, получится наконец обязательно: 
сработает простая статистика, как на рынке: и самый залежалый товарец у 
захудаленько-го продавца кто-нибудь да возьмет. При гипнозе удачи и неудачи 
оказывают удвоенное психологическое влияние: и на «субъекта», и на «объекты». 
Когда косяком неудачи, из круга «неверие-самоневерие» выбраться нелегко. Зато 
ежели вдруг «прорвется» — попробуй останови! В этот миг, обалдев от восторга, 
доморощенный гипнотизер или экстрасенс полагает, что вот — «открыл, наконец, 
свой дар», не подозревая, что всего-навсего вытянул долго не попадавшийся 
счастливый билетик.)
    ...В первый раз испугался ужасно: вижу во время счета, что у одного из моих 
подопытных глаза начинают мутнеть, лицо разглаживается, веки опускаются... Едва 
досчитал, сразу же даю команду: «Проснуться» — а он не просыпается! Не 
шевелится! Меняю внушение: «Проснешься при окончании счета в обратном порядке и 
хлопке в ладоши». Проснулся, но глаза еще минут пять были мутными...
    В другой раз после рабочего дня посадил троих наших ребят на бетонную плиту,
 с упором ног в землю и встал напротив. Приказал смотреть мне в переносье не 
отрываясь. Начал внушать жестким голосом: «Сейчас тела ваши будут тяжелеть. 
Ноги будут врастать в землю. Как корни, врастать в землю... Вы одеревенеете, 
одеревенеете... Вы не сможете оторвать ноги от земли. Ноги врастают в землю...»
    Закончил внушение. Велел попробовать подняться. Двое поднялись, один легко, 
другой тяжело. А третий не может. Сидит, как прикованный. Продолжает на меня 
смотреть, не отрываясь. Я ему: «Ну все, хватит.
    220
    Теперь вставай. Все, конец».— А он все сидит. Пытаюсь поднять... 
Действительно, будто в землю врос! Невозможно оторвать, свинцовая тяжесть. 
Глаза стеклянные... Втроем подняли его с ребятами — начали расталкивать, 
тормошить. А он не реагирует, как вкопанный стоит.— «Витька, ты что?» — Ни 
звука.— «Кончай прикидываться».— Молчит.— «Ну, давай поговорим. Ты что сейчас 
чувствуешь?» — Молчит, только пытается промычать что-то. Речь отнялась. Целый 
час так простоял, крутились мы вокруг, так и эдак... Я вггушал: «Говори! Можешь 
говорить!» — никакого толку, ни слова. А ему домой идти, жена ждет, ребенка из 
садика забирать...
    И тут осенило, вспомнилось: надо же его снова усыпить, как делал и Лапотков,
 меняя программы внушений, сперва опять усыпить!..
    Посадил, дал команду «Закрыть глаза, спать. Спать спокойно. Спать глубоко, 
спокойно...» Смотрю — задышал ровнее, порозовел. Внушаю: «Сейчас сможешь легко 
говорить. Отвечай мне, как себя чувствуешь?» — «Нормально».— Тут ребята 
вздохнули, а с меня градом пот...— «Теперь на счет десять проснешься. Говорить 
будешь легко». Проагулся. Речь нормальная. О том, что с ним было, не помнит. 
Сколько времени прошло, не имеет понятия. Втроем домой проводили. Ничего не 
сказали...
    После этого случая с месяц ни над кем никаких экспериментов не проводил, 
зарекся. А потом опять потянуло, не смог себя превозмочь. Да и просили ребята — 
показать чудеса. Уже поняли: что-то есть и во мне... Старался поосторожнее. 
Кое-что прочитал, кое-что понял... Знаю, что не имею никакого права 
экспериментировать над людьми, но это сильнее меня. Я должен  превзойти 
Лапоткова!..
    Однажды вечером у небольшого пруда за стройплощадкой собралось нас семеро, 
в том числе две девчонки, Люся и Вера, отделочницы, и одна женщина постарше, 
Анна Ивановна, бетонщица. Две бутылки имелось. Развели костерок, хотели уже 
начать обычное, как вдруг Вера мне: «Ты бы, Нероныч, бутьшку заколдовал сперва».
 Николай: «Чтоб не горькая была».— «Нет. Чтоб не пить. А то все одно... Нероныч 
может и без вина опьянить». Анна Ивановна: «Да уж Гулливер наш колдуном   
заделался,   это   точно».  Я:   «Без   вина   напоить
    221
    могу. А куда его девать потом?» Люся: «В землю закопаем до праздников». 
Николай: «За нами не пропадет».
    Сажаю их в круг. Смеркается. Небо чистое. Беру из костра обугленную палочку.
 Поднимаю вверх. Приказываю неотрывно смотреть. Слушать внимательно... Начинаю  
счет...
    И тут вдруг что-то со мной случилось.
    Почувствовал, что тело мое потеряло вес и, как бы приподнявшись над землей, 
начинает медленно покачиваться, совершать странно знакомые движения руками, 
ногами, шеей... Будто танец какой-то... А вместо обычных слов — другие начали 
вырываться, непонятные, но знакомые. Помню отчетливо, как ребята тоже начали в 
такт мне покачиваться и что-то произносить. Ритм стал убыстряться, каким-то 
жестом я поднял их, пошли вокруг костра, быстрее, быстрее — пляска и какая-то 
песня или заклинание, что ли, с совершенно особенным, непередаваемым ощущением..
. Не переставая двигаться, подкладывали дрова в костер, обменивались жестами, 
восклицаниями, ели в движении... Вдруг Николай хватает лопатку, встает на 
четвереньки и быстро-быстро начинает копать. Хвать бутылки — и в яму, забросал 
землей, завалил камнем. А глаза сверкают, как угли...
    (Запись Лялина на полях.— Пробуждение унаследованного магического архетипа, 
состояние первобытности, шаманское действо.)
    ...Очнулись все разом после какого-то единого звука: «А-ха-ва-а-а-ах!..»
    Друг на друга смотрим обалдело. Потом в хохот — все разом, и ну 
рассказывать наперебой, кто что пережил. У всех и разное, и одно... Николай 
сказал, что был негром африканского племени, у которого бог леопард, и плясал 
пляску леопарда, а закопанные бутылки — черепа двух казненных колдунов. Анна 
Ивановна была маленькой девочкой. В своей родной деревеньке под Костромой 
собирала землянику, грибы, козу домой загоняла. Люська была русалкой, Верка - 
лебедем...
    А про меня все дружно сказали, что как только я встал напротив них, так 
начал светиться каким-то голубоватым светом: над головой и от рук вроде сияния, 
потом прибавилось золотистого. Вот в этот миг в них и вспыхнуло...
    Подобное больше не удавалось.
    222
    Удается, правда, другое. Уже у троих ребят из нашего общежития снял тягу к 
куреву. Одного парня из моей бригады, вот этого самого Витю, освободил сразу и 
от головных болей, и от пьянки. Очень сильно он поддавал, уже выгонять 
собирались. (Сам после тех сеансов не пью, но курить продолжаю.) У одной 
женщины из поселка снял страх. (На нее напали вечером хулиганы, не могла после 
этого выходить из дома. Собирались уже в психиатрию класть.) 
Ребятишкам-подросткам, над которыми издеваются, внушаю смелость, уверенность в 
своей силе. И представляете — один такой мой «пациент», Санька, хилый и вялый 
парнишка, «козел отпущения», после третьего сеанса пошел в секцию самбо. Теперь 
его побаивается и шпана.
    С ним у меня, кстати сказать, в первый раз получился и опыт мысленного 
внушения... У него очень быстро наступает расслабление всех мышц, «восковая 
гибкость» и полная нечувствительность к боли. Можно колоть руку иглой — никакой 
реакции, кровь почти не выходит. Но отключения памяти не происходит, все потом 
вспоминает, говорит «видел сон».
    Погрузил в гипноз. Приказал открыть глаза и смотреть внимательно на меня.— 
«Сейчас я буду представлять цифры, буквы, слова, картины и передавать тебе, 
прямо в твой мозг. Ты тоже будешь все. ярко видеть и называть...»
    Из восьми цифр: 3, 7, 1, 9, 2, 5, 0, 6 — он верно назвал все, кроме двойки 
и нуля — вместо него 10. Я хотел дать еще несколько, но почувствовал, что 
больше не смогу рисовать их в воображении, перешел на буквы. Из десяти семь, 
тоже неплохо, хотя теоретически может объясняться случайностью...
    Но самым убедительным (не для науки, конечно, для меня только) было 
внушение образов.
    Сперва я представил себе вольно бредущую по прерии лошадь, 
мустанга-иноходца, помните эту повесть?.. Кажется, Сетон-Томпсон? — Помню 
только, что как раз в возрасте Саньки я прочитал про этого мустанга и влюбился 
в него, пытался даже рисовать. И вот вспоминаю — рисую в себе, как бы сам 
делаюсь мустангом, забыл даже о Саньке, гляжу сквозь». А он вдруг улыбается и 
говорит: «Конь!» — меня даже дрожь взяла.
    Маленький передых — велю опять закрыть глаза и расслабиться.  Снова открыть.
.. Не знаю сам, почему,
    223
    всплыло перед глазами лицо первой моей любви. Еще до армии... Вдвоем в 
парке, на скамейке. Теплая ночь... Опять забываю про Саньку, смотрю в себя... в 
нее... А он начинает медленно отводить глаза, и гляжу — вспотел. «Что?.. Что 
увидел?» — «Там... Сад... Луна-Лавка какая-то...  Целуются... Папиросы...»
    ...Извините, на этом месте надолго остановился, не мог писать.
    Прошло три с половиной месяца. Многое изменилось.
    Уже спокойнее отношусь к гипнозу. Гипнотизирую только если кто-то попросит 
и если чувствую, что могу хоть чуть-чуть помочь. (Уверенности нет никогда.) 
Достал копию старой книги «Черная магия». Отвратительный бред, сжег эту пакость.
 Уже нет желания гипнотизировать людей против воли, наоборот. Понимаю: дикое 
это было желание, злобное. Тоща, после Лапот-кова — хотелось доказать самому 
себе™
    Думаю теперь, что ни способность гипнотизировать, ни впадать в гипноз — 
свойства не исключительные, а присущие всем, только в разных видах и степенях. 
На низших ступенях ничего не увидишь, кроме привычного. А на высших открываются 
другие миры.
    Скоро получу диплом инженера-строителя. К будущей специальности равнодушен, 
но... Второе высшее образование?.. Я и этот-то диплом едва вытяну, над книгами 
засыпаю безбожно.
    Если не найдется совета, то, может быть, Вам будут просто любопытны 
некоторые детали моей гипнотической болезни. Она прошла, но еще не совсем. (.)
    (Копии ответа нет — есть записка Лялина на конверте.)
    Совет нашелся, не для печати. Помимо того, постарался разъяснить, что 
гипнотическая болезнь общече-ловечна и многолика, как человек; что и я 
переболел ею в довольно опасной форме; что ни врачебный диплом, ни даже особый 
гипнотизерский, будь и такой в природе, гарантии не дают, — что нет вообще 
никаких гарантий от злоупотребления чем бы то ни было.
    Аллегорический монумент Внушаемости я бы воздвиг
    224
    в виде колосса со страшной мускулатурой, обросшего со всех сторон шерстью, 
с крохотной головенкой, голенькой, как у новорожденного, с макушкой в виде 
горлышка откупоренной бутылки, она же — глаз. Рот открыт, навсегда открыт. У 
основания, под чудовищными стопами — развалины храмов, горы трупов, груды 
оружия, тела танцующие и совокупляющиеся, машины, игральные карты, книги, 
музыкальные инструменты, леса строящихся городов...
    В символическое пространство следовало бы также ввести некоего Идола, он же 
Реальность,— то, на что смотрит глазок, какую-нибудь вращающуюся гипнотическую 
погремушку. В одной руке пылающее сердце, другую обвивает змея. И еще один глаз,
 незрячий — на затылке, под пленкой — символ тайного сопротивления...
    Публичная демонстрация гипноза была запрещена в СССР еще в двадцатые годы. 
Я узнал об этом на собственном публичном сеансе, сорок восьмом по счету: кто-то 
прислал записку с указанием даты и номера соответствующего    постановления.
    Запрет не действует и забыт. Он и не мог подействовать. Гипноз растет из 
земли, гипноз живет в хромосомах.
    Один прощелыга в Гаграх назвал свою программу скромненько и со вкусом.
    ЧУДЕСА БЕЗ ЧУДЕС ПСИХОИНДУКЦИЯ БЕЗ ГИПНОЗА
    УПРАВЛЕНИЕ   ЧЕЛОВЕКОМ
    ФЕНОМЕН  СВЕРХВОЛИ
    Помощь желающим увеличить свои возможности
    и разрешить личные проблемы Сеанс  проводит  психоиндуктор  Смертельный
    Интересно, подумал я,— псевдоним это такой убойный или нечаянное совпадение 
с истиной, каких в жизни  много?..
    Крупный, мясницкого типа мужик, с колючими светлыми глазками, безбровый, 
наголо бритый. В строгом сером костюме. Сочный снисходительный бас. Опускаю 
повторы и утомительную безграмотность.
    225
    В. Леви, кн. 3
    — Я не занимаюсь гипнозом, это медицинское дело, полезное для больных, 
известное всем, в нем нет ничего, кроме условных рефлексов. Гипнозом 
пользоваться может каждый, после соответствующего обучения. Моя же задача — 
показать вам феноменальные возможности мозга, данные лишь единицам, особо 
одаренным природой. Психоиндукцией может владеть только человек, наделенный 
сверхволей. Такие люди — я один из них — способны управлять другими людьми 
взглядом, словом, движением, мыслью — на любом расстоянии и в любое время. 
Ничего сверхъестественного, никакой мистики. Научно давно доказано, что 
человеческий мозг работает на биоэлектрических импульсах, передает информацию, 
управляет мышцами, органами. Каждому импульсу соответствует волна определенного 
диапазона и интенсивности. Л что такое сила воли? Способность концентрировать 
импульсы в одном направлении. При этом, соответственно, концентрируются и волны.
 Образуется психоиндукционное поле той или иной мощности. Это уже доказано во 
множестве научных экспериментов. Психоиндукционное поле и является фактором 
воздействия на человека. Однако у обычного человека способность концентрировать 
мозговые импульсы ограничена. Вы хорошо знаете по себе, как трудно 
сосредоточиться, какие усилия надо приложить, чтобы вам повиновались. Вы и 
себя-то не можете заставить сделать простейшие вещи — например, уснуть или 
проснуться, перестать бояться, полюбить или разлюбить, вылечиться от болезни — 
вам необходима для этого чья-то помощь, не так ли?„ Если бы у вас была 
достаточно развита сила воли, никакой помощи вам бы не требовалось. Но силу 
воли можно развить, только постигнув секрет концентрации мозговых импульсов. 
Это совсем не просто, хотя принципиально вполне возможно, как, например, 
прыгнуть выше двух метров. Можно, но не всякому. Тренируйся сколько угодно, но 
начиная с какого-то уровня решающую роль играют врожденные свойства.
    В моем случае особые волевые данные выявились с раннего детства. Еще 
пятилетним мальчиком я заставлял бабочек садиться на мои ладони, сосредоточив 
взгляд, управляя их полетом. Я мог также без труда заставить соседскую собаку 
залаять или замолчать, будучи для нее невидимым, и на большом расстоянии
    226
    командовал своим котом. Меня никогда не ужалила ни одна пчела. Своему дяде, 
любителю-рыболову, я приманивал к берегу рыбу и заставлял клевать. Вскоре 
обнаружил, что могу управлять и людьми, сейчас вы это увидите... Уже в 
двенадцатилетнем возрасте мне ничего не стоило усыпить товарища одним взглядом, 
сделать абсолютно нечувствительным к боли, заставить увидеть сон или бесстрашно 
пройти по карнизу. Дальше начались опыты по увеличению мозговой энергии. 
Никаких чудес, все материально. Меня освидетельствовали пять виднейших ученых, 
в том числе академик Копиркин, и признали выдающимся феноменом.
    Сейчас во всем этом вы убедитесь на себе. Прошу сохранять спокойствие. 
Гарантируется безвредность, а при необходимости помощь.
    Полнейшая сосредоточенность, никаких отвлечений, все вопросы потом. Шутники 
и притворщики пусть" пеняют на себя... Г-р-рмм... Внимание. Начинаем сеанс 
психоиндукции. Внимательно. Пристально. Внимательно. Пристально. Смотреть... В 
точку... Смотреть... В точку...
    Смесь наукообразия и вранья, гипнотический винегрет. Такие вот дяденьки и 
провоцируют бред воздействия у склонных к тому натур.
    Работал этот тип, надо признать, отменно, как сытый кот с дрессированными 
мышатами. С брезгливой улыбочкой отделил от большой группы группку поменьше. 
(Освобожденных обнадежил: «У вас волны грязные, красного не пейте, все будет в 
порядке».) Из этой группки — еще поменьше, еще — и наконец, оставил на сцене 
троих: Курочку, Булочку и Медведика — паренька со стоячей шапкой рыжих волос, 
похожего на игрушечного медвежонка. Славная, простодушная мордаха....
    Именно, именно! Сомнабулы не безвольны, ни в коей мере. Они могут быть и 
гениальными существами. Дверь в тайная тайных — ВЕРОСПОСОБ-НОСТЬ — открыта у 
них настежь, они внушаемее других, потому что чище (Пушкин: «Отелло не ревнив, 
он доверчив»). Таков до сих пор и мой Лар Павлов, во всем своем зрелом 
гипнотическом великолепии; таким, кажется, был и я...
    227
    Невзрачная Курочка, лет семнадцати, стала Курочкой на восьмой минуте после 
закрепления транса, а пыш-ненькая Булочка превратилась в Семечко. Еще миг и...
    Клюнуть не удалось: команда «Стоп» превратила ее в Статую. А Семечко начало 
прорастать, пустило стебелек, развернуло листики (потрясающая пантомима, 
возможная только в таком состоянии) — выше, пышнее... А Статуя все стоит, ей 
все равно. Вот и Березка выросла, вот цветет сережками, вот трепещет под ветром.
 Тут и Медведик. Ему захотелось, так приказал Дядя, захотелось... Нет, нельзя 
Мишеньке лезть на Березку — тут самый смак вовремя остановить — «Стоп! — Так и 
остался.— Уснул.— Проснулся.— Забыл имя.— Уснул.— Проснулся.— Сейчас мы сделаем 
волшебный экранчик, а потом будем читать мысли... Дайка лапку. Смотри сюда, я 
рисую. Всматривайся, следи... Статуя, ты теперь вольная ласточка, летай тут 
вокруг, делай себе гнездышко, выводи птенчиков. Березка, уснуть.— Проснуться. 
Ты тоже, Ласточка, вместе с ней поработай, а мы тут поглядим в экранчик... Что 
это там такое, а? Да это ж мультфильм!»
    Медведик безудержно хохочет, хохочет...
    Уже не до шуточек, мистический ужас: внушенные галлюцинации. Показал и 
отнятие чувств — ослепление и полную глухоту: перед носом у Медведика хлопали в 
ладоши, кричали в ухо, толкали, бросали в лицо бумажки — хоть бы моргнул, нуль 
реакции. Пока Дядя не велит, ничего не будет.
    Я ушел в этот момент, снова себя спрашивая, действительно ли такая власть 
абсолютна. Практически — да. При элементарной сообразительности легко обойти и 
инстинкт самосохранения, и стыд, и нравственные барьеры. В полном распоряжении 
органы чувств, память, весь организм. За единый миг внушается любое 
самосознание. Да, такую сверхпрограммируемую машину можно двинуть в любом 
направлении, можно сломать или заставить сломать что угодно. Умножив ее 
численно, можно собрать огромную армию, уничтожить планету.
    Но ведь это всего-навсего младенческая невменяемость. Не попусти, Господи.
    Душа теряться не может, но, как видно, перемещается...
    228
    ...Слегка пританцовывая от нетерпения, еду на самой маневренной из домашних 
машин, на личном изобретении — колесной электростремянке.
    На полках и стеллажах сияет математическая красота — лицо Фанатика 
организованности, говорящее само за себя. Стройные ряды пронумерованных папок, 
картотеки, подборки по разделам, тематикам и т. д., статьи, литературные 
заготовки и разное прочее — все озирается мановением ока, как консерваторский 
орган, поющий о звездах.
    То же самое — в небольшой, но отборной библиотеке и в маленькой 
художественной мастерской. Ничего лишнего, рациональнейшая расстановка. 
Идеальный порядок в фонотеке и нотах; в инструментарии — винтик к винтику, а в 
аптечке что делается, а на кухне! — фантастика, да и только.
    Вот в чем секрет:  по натуре я субъект немыслимо хаотичный.   Припомнить,   
где,   что,   когда,   положить1 вещь  на  место,  вести  регулярные  записи,  
соблюдать режим —  и во сне не снится. Непостижимо. (А ведь есть, есть и 
счастливцы, у которых это в крови.)
    Мама билась со мной отчаянно, я был выдающейся бестолочью — но вот наконец 
к всходы. Компенсация врожденного порока — да, только лишь, но какая! Уже много 
лет исповедую НОТ, приравниваю организованность к моральной добродетели и даже 
назвал одну из своих популярных книжонок вот так, в лобовую: «Цена времени, или 
как стать порядочным человеком». Людей несобранных считаю более чем больными. 
Наставляю себя и Пара Павлова (инвалид той же статьи): «Порядок — тот же 
авторитет: сначала ты работаешь на него, а потом он на тебя. Порядок прежде 
всего поддерживает   самоуважение».
    Вот, вот наконец творение закаленного духа, материализованная 
самодисциплина. Въехав в новую квартиру, я девять месяцев в поте лица созидал 
из нее Дворец целесообразности, где можно трудиться и веселиться по великому 
принципу Протянутой Лапы — единственному, по которому только и может выжить 
аристократ духа: протянул и взял, протянул и выкинул (мусорной корзиной для 
стихов служит форточка). Если только придерживаешься самообслуживания, строгой 
уме-
    229
    ренности (никаких припасов, ни одной лишней тряпки и миски, ложка 
деревянная одна на все случаи, по солдатски); если — главнейший принцип — не 
допускаешь хозяйничать женщин (эксперименты закончены, пишу монографию), то 
можно помирать припеваючи.
    Все было  бы хорошо, если  бы  не досадные мелочишки.
    В царстве организованности происходят некоторые недоразумения. Не говорю о 
такой ерунде, как самоопределение посуды, одежды и обуви (мои болотные сапоги, 
с тех пор как я бросил охоту, нет-нет да выпрыгивают с антресолей; раз как-то и 
пустому холодильнику стало скучно, вышел погулять в коридор) — такие штуки 
знакомы всем, но как прикажете реагировать?.. По необъяснимым причинам исчезают 
то драгоценные именно в этот момент книги, то необходимейший из рукописных 
фрагментов, то письмо, требующее безотлагательного ответа, то рецептурный бланк,
 не говоря уж о позарезных справках и документах. Все находится наконец, но не 
там, не ко времени!.. Ну какой дьявол, скажите на милость, засунул мою 
служебную характеристику с тремя отмарафоненными подписями за туалетный бачок? 
Из-за этого усвистнула ставка в Институте психологии. Однажды перед самым 
отъездом — такси под окном — сгинул загранпаспорт, с досады запустил в дверь 
ботинком — из него рикошетом выпорхнул без вести пропавший...
    Всерьез подозревал, что в доме орудуют барабашки. Наконец  стукнуло.
    Энтропия. Тварь гораздо более одухотворенная, чем принято думать 
(«одухотворенная» следует читать, конечно, с обратным знаком), преследуемая, 
загоняемая в углы, она ведет отчаянную войну за существование, войну воистину 
не на жизнь, а на смерть. И конечно же, пользуется наималейшей возможностью... 
Достаточно иной раз неловкого движения или отвода внимания, допустим, к 
дребезжащему телефону, легкого содрогания потолка от шагов соседей или 
незаметного сквознячка — ведь и такие микровозмущения способны подчас обвалить 
Иерихонскую стену или разрушить  Рим...
    Ну а самое главное, она всегда находит укрывище в изначальной точке своего 
обитания — не где-нибудь, а
    230
    в тебе самом. Здесь ее вечный, неразрушимый бастион с подземным ходом в 
глубину запредельную. Отсюда, отсюда...
    Вот и сейчас: никак не могу отыскать в памяти историю одного своего 
пациента, может быть, главного... На ее месте в соответствующем мозговом окошке 
оказывается какая-то допотопная расчетная книжка да две обмусоленные   
зубочистки.
    Ага,  слышится™
    Посмотреть в файле «Чемпионы и рекордсмены», второй стел, стрим восьмой, 
номер двадцать четыре.
    4. По ту сторону Чистых Прудов
    На бульваре, в кучке песка, белобрысый широкоголовый мальчик играет в 
солдатиков. Много-много солдатиков, целый дивизион.
    —   Тум-бара, пу-пум-бара!_ Ать-два! Огонь —  пли!.. Пвф-ф-ф!..
    Я подхожу. Я в таком же возрасте. Завязываю знакомство:
    —  А у меня спички есть.
    —   Нельзя.  Бабушка. Тум-бурум-пум-пум-бвв-пх!..
    —  А у меня нет бабушки.
    —  Па-ба-а-ам! Дз-з-хп... И-у-и-у-у-др!.. Ты убит. Падаю, как полагается, 
но я только ранен. Заползаю в
    окоп,   отстреливаюсь:
    —   Ты-ты-ты-ты-ты!„
    —  Ты убит. Кому сказано?
    —  Никому. Убитому не говорят. Я ранен. У меня зуб скоро  выпадет.
    —  Покажи.
    —  Не покажу.
    —  Врешь. Не выпадет.
    Нажимаю   языком   —   трык!   —   готово:   новенький молочненький клык На 
ладони. Протягиваю.
    —  Хе-хо. Дай.
    —  Не дам.
    —  За солдата.
    —  Не дам.
    —  За лейтепанта.
    —  А кто лейтенант?
    —  Вот. этот*
    231
    Что-то было нечистое в продаже зуба за лейтенанта, я это почувствовал. 
Поиграл, но домой покупку не взял, закопал в песок. У меня никогда не было 
своих солдатиков, ни одного.
    А зачем Жорке понадобился мой клык?.. Пару раз в наших последующих драчках 
он меня укусил, не им же?..
    Жорик Оргаев жил в переулке,  похожем  на мой,  по другую сторону Чистых 
прудов.
    Мы оказались в одном классе, который потом разделили, потом снова соединили,
 опять разделили... Такая вот пересекающаяся параллельность и дальше сводила и 
разводила нас.
    5. Шесть колов
    Первые два года в школу его водила бабушка, Полина Геннадьевна, завуч 
соседней женской, плечистая дама с плакатными чертами лица и такими же 
интонациями. Ходила всегда в темносинем, всей статью своей и походкой выражала 
организующее начало. Побаивались ее все, кроме Жорки, изучившего ее как часовой 
механизм. Он и называл бабушку «мой будильник». «Пойду заведу будильник» 
означало «пойду есть», «пойду спать», «пойду делать уроки». Суть этих отношений 
осталась для меня не вполне ясной, но хорошо помню, что при обращениях к Жорке 
Полина Геннадьевна часто краснела как девочка.
    ...Обедаем с мамой. Два звонка, это к нам, бегу открывать — и тут же назад, 
скорее — куда?.. Под стол, больше  некуда.
    Административное возмездие: Жорка, только что мной отлупцованный, явился в 
сопровождении бабушки для сообщения пренеприятнейшего известия.
    —  А Тоша сегодня получил кол.
    —  Шесть колов!!!!!! — ору я из-под стола с шестью знаками   остервенения.
    —  Нет. Только один.— Жорка вопросительно смотрит на бабушку, та — на мою 
маму, с требованьем реакции:
    —  Ваш мальчик дерется и подает нехороший пример. На маму действует:
    232
    —  Тоша! Вылезай сейчас же. Я кому говорю.
    —  Я не Тоша!
    —  А кто? — Жорка заинтригован.
    —  Не Тоша.
    —  А кто? Кто?..
    —  Тоша! Сейчас же! Ну-ка... (Попытка вытащить.)
    —  А-а-а!!!
    —  А он... Он меня один раз побил, а я его два. Он один кол получил.
    —   Ни разу!  Ни разу!  Я  получил шесть колов!   Не Тоша! Не Тоша!!
    Я простил его только перед самым сном. У него нет деревянного пистолета. У 
него нет... Я не То...
    6. Пустил козла в огород
    Диплом доктора оккультных наук можно получить в детском  саду.
    Если ты хоть чуточку наблюдателен, то заметишь, что при игре в гляделки 
затуманивается голова, расплываются мысли, перестаешь слышать, словно уплываешь 
куда-то... Не знаешь и вряд ли узнаешь, что это первая фаза гипнотического 
состояния. Но ты можешь это запомнить и применить — например, смотреть в точку, 
чтобы уснуть или чтобы перестал болеть зуб. Заставить человека оглянуться даже 
с большого расстояния, даже если кругом толпа,— ты ведь сам иногда ПОЧЕМУ-ТО 
оглядываешься, когда на тебя смотрят.
    Понятия не имеешь, что означал для твоих дальних предков прямой немигающий 
взгляд в глаза (он и для обезьян много значит, и для собак) — но замечаешь, что 
такой взгляд ДЕЙСТВУЕТ. Как-то не по себе, когда на тебя смотрят так слишком 
долго. А когда смотришь сам? — Каково тому или той?.. А если еще и гримасу   
скорчить?..
    Здоровый мальчишка всегда естествоиспытатель. Обязательно нужно 
полюбопытничать, все попробовать так, сяк, эдак, пощекотать природу, подергать 
за косичку судьбу.
    А судьба и природа — создания не безответные...
    В 12 лет я нашел в куче мусора на задворках старенькую  изгаженную  
книжонку «Внушение  и  гипнотизм»,
    233
    без начала и без конца. Пассы,, пробы внушаемости... Повелительность, 
сосредоточенность... Интересно-Теперь знаю, как начинать поединки с 
превосходящим противником.
    Проверил на практике, в школе и во дворе. Потрясающе. От случая к случаю 
показывал штучки-дрючки. А потом надоело. Влечения к власти у меня не было, мне 
нужна была разделенная радость.
    Книжечку изрисовал карикатурами («Гипноз, гипноз... хвать за нос!»-.) и 
подарил на день рождения Жорке Оргаеву.
    Я догадывался, что это ему понравится, но не мог догадаться, с какими 
последствиями.
    7. Легенда о родителях
    Отец — крупный разведчик, засекреченный до неузнаваемости; мать — артистка 
балета, всегда на гастролях; один дедушка был главным партизаном Северного 
Кавказа, а потом дрессировщиком, погиб в пасти разъяренного тигра; другой 
дедушка живет в Антарктиде, изредка пишет письма. Бабушку засекретить было 
нельзя.
    На самом деле отец Жорика был инженером, мать стоматологом. Подались 
подзаработать на Север. Отец пошел в гору, споткнулся и накануне суда повесился.
 Мать уехала с каким-то начальником поюжнее. О дедушках ничего не известно.
    Один летний сезон Жорик провел с матерью; после этого появился тик со 
вздергиванием головы, которое он потом научился эффективно использовать.
    Во втором классе перестал ябедничать, но еще частенько бывал битым, имел 
прозвище «говядина», почему — не помню. С третьего статус резко изменился, 
изгой превратился в лидера, способного по мановению ока собрать боевую дружину 
и вломить кому следует чужими руками. Сам никогда не дрался.
    Талант практического психолога проявляется очень рано, раньше всех 
остальных, ибо пробуждается самыми что, ни, на есть жизненными потребностями. И 
упражняется — непрестанно.
    234
    8. Клятва
    — Готовы ли вы в знак преданности подписать Клятву Мести собственной   
кровью?..
    Джон Кровавый Меч и Билл Черная Кошка ответили утвердительно.
    Ричард Бешеный Гроб смерил нас проницательным взглядом. Объяснил, что к 
чему. Берется булавка. Протыкается палец. Из пальца течет кровь. Кровью 
подписывается бумага. После чего сжигается, а зола закапывается на Трижды 
Проклятом Месте. Так, сказал он, действуют все уважающие себя пираты и 
разбойники, с которыми он, Ричард Бешеный Гроб, лично знаком. Так работают 
Робин Гуд и Счастливчик Эйве-ри.
    В назначенный день и час явились на Место. Он ждал, грозно наклонив голову. 
Двумя пальцами Джон Кровавый Меч нес булавку.
    —  Где клятва?
    —  Вот.
    Бешеный Гроб вынул из кармана бумажку, картинно взмахнул.
    Что-то там было написано, но главарь торопился и прочесть нам не дал; мы 
были в трансе и не настаивали.
    —   Я   уже   подписал,   видите.   Теперь   ваша   очередь, собутыльники.
    Джон хотел что-то еще спросить.
    —  А может...
    —   Хе-хо!  Разговорчики!
    Кровь хлынула сразу, залила весь мизинец.
    —  Молодец,    Джонни.   Пиши.   Вот   тут...   Внизу. Под   моей.
    ДЖОН КРОВАВЫЙ МЕЧЬ Ого! Даже на мягкий знак хватило.
    —  Теперь ты, картежник, каторжная душа.— Одобрительно   скалясь,   Ричард  
хлопнул   по   плечу  Джона   и повернулся ко мне.
    —  Ну, картежник!?. Вот на кого равняйся. Нам такие нужны.
    Джон преданно шмыгает, протягивает окровавленную булавку.
    Но Билли мнется, бледнеет. Не страшно, но почему-то кружится голова.
    235
    —  Дай я твоей, у тебя еще много.
    —   Хе-хе-хо   и   бутылка  рома!   —   хрипит   Бешеный Гроб.— Клятву 
Мести — чужой кровью?! Щенок! Трус!
    —  Это я-то трус?.. Вот, смотрите... Зажмурившись,    надавил.    Капля    
выползла   нехотя,
    густая-густая.
    БИЛ
    —   Вшивый     интеллигент.    Ладно,     сойдет.    Давай спички.
    Я полез в карман. Тьфу ты черт. Нету спичек, забыл.
    —  Сто тысяч чертей! Поищи получше, головорез!
    —  Сейчас сбегаю... А у тебя нету? Яська, а у тебя?..
    —  А зачем? — Яська вдруг как бы очнулся.— Не хочу сжигать свою кровь. Не 
хочу.
    —  И я не хочу,— обрадовался я.— Закопаем, и все.
    —   Тридцать   тысяч   привидений,   будь   по   вашему, висельники.  
Именем дьявола!
    —  Именем дьявола.
    —  Зарыть у этого камня. Живей, душегубы!..
    Вечером палец мой начал вспухать, дергаться. Всю ночь  провертелся.
    «Именем дьявола... Интересно, у Яськи тоже нарыв?.. А у Жорки?.. Что там 
было написано? Даже не прочитали...»
    К утру палец вздулся, мама заметила. Отоврался. Сделали повязку с кусочком 
столетника. Школу можно по этому случаю прогулять.
    На пустырике уже ошивался Яська.
    —  Сто тысяч жареных дьяволов!
    —  И соленая ведьма! Покажи, у тебя нарвало?
    —  Не-ет.
    —  А у меня во.
    —  Уй-яа. Ну теперь умрешь.
    —  Фига-с-два. Жорка не приходил?
    —  Не.
    —  А давай клятву раскопаем и сожжем, спички есть.
    —  Ну давай. Как там?.. С ругательствами и проклятиями   негодяи   
отшвырнули   прочь   посинелый   скелет помощника капитана.  С  глухим стуком  
в  покрасневшую от крови каменистую почву вонзились заступы...
    Бумажка оказалась сухой.
    236
    КЛЯТВА СТРАШНОЙ МЕСТИ
    КЛЯНУСЬ КАЖДОГО  КТО  ПОПАДЕТСЯ
    НА ГЛАЗА В ЧАС ЖУТКОГО УБИЙЦЫ
    ОДНИМ  ВЗГЛЯДОМ  ПРЕВРАТИТЬ
    В ПУСТОЕ МОКРОЕ МЕСТО
    Ричард Бешеный Гроб и К° (Подписи)
    —  Ничего, а.
    —  Нормально. Пустое, мокрое — у-у!!
    —  Жорка-то расписался красивше всех. Какая загогулина, а. И не расплылось.
    —  У него кровь светлая.
    —  А у кого малокровие, синяя.
    —  Синяя у марсиан.
    —  Иди врать.
    —  А у японцев зеленая.
    —  А у муравьев вообще крови нет, спирт у них.
    —  Давай в футболешник?..
    Подошла еще парочка прогульщиков с соседнего двора. Гоняли консервную банку,
 я и не заметил, как сунул клятву в карман.
    Вечером, при стирке штанов, документ был обнаружен мамой, пришлось 
объясниться.
    Мама смотрит на текст, вглядывается в подписи и вдруг говорит:
    —  А главарь-то ваш краской расписался.
    —  ?!
    —   Акварельной.
    —  Акварельная кровь?!
    —   Акварельная. Крап-лак называется.
    ..АКВАРЕЛЬНАЯ   КРОВЬ!..
    Ах вот оно что. Ну, что делать будем?.. Вот это главарь... Побежать к Яське.
 Показать, как нас ОБВЕЛИ ВОКРУГ ПАЛЬЦА! Потом... Потом СТРАШНАЯ МЕСТЬ!! 
Заставить его... Что заставить?.. Проколоть палец! Той же самой булавкой, той 
самой! — и-и... И написать! — Своей НАСТОЯЩЕЙ кровью! —
    Я ПОДЛЕЦ!!! МЕНЯ НАДО  КАЗНИТЬ!!!
    ...Во сне мы с мамой рыли пещеру, бесконечно длинную, беззвучно долбили 
светящийся  красный  камень,
    237
    чтобы добыть ОГОНЬ СТРАШНОГО СЧАСТЬЯ. Вдруг мама, проваливаясь, говорит: «Я 
за спичками» — и исчезает, сразу понимаю, что навсегда, и чтобы догнать ее, 
ПЕРЕСТАЮ БЫТЬ, а это можно успеть только за вечность, которая бесконечно короче 
мига, только коснуться...
    Право чистой страницы, право детское, первое и последнее. Наутро сознание 
мое было омыто солнцем, новый день не желал сводить счеты. Ни я, ни Яська ни 
звуком более не обмолвились об этой дурацкой клятве. А Жорка притих, помалкивал 
— может быть, что-то' чувствовал...
    Страница перевернулась;  но что-то  все-таки не  попустило той бумажке 
исчезнуть...
    9. Ракурсы
    Как бы я ни старался живописать его — ни самые многозвучные краски, ни 
тончайшая светотень не победят  чертежа.
    Я даже не верю, что он есть, все время, покуда мы с ним общались, не 
уходило затаенное подозрение, что его нет. А ведь в памяти целый фильм — от той 
первой встречи в песочнице... Несколько мешковатый мальчик, каких много. 
Зодиаковый Скорпион, на четыре дня старше меня. Бесцветный прыщеватый подросток,
 сохраняющий мешковатость, но уже какую-то многоугольную. Со спины: 
оквадраченная голова на короткой шее, наплюснутые вперед уши.
    Профиль: крутая, почти дугообразная выпуклость лба, не очень высокого, на 
котором потом обозначились зализы; оседающий книзу затылок и подскакивающий 
вверх подбородок с мясистым выпрыгом нижней губы, отчего нос кажется слегка 
вдавленным. Долго страдал хроническим насморком, сильно сопел, особенно когда 
рисовал: вспучивал ноздри, отодвигал вбок губу... Это тоже вошло в 
гипнотическую гримасу, вместе с длинным выгибом правой брови и...
    Вот она, особенность глаз. Поставленные довольно широко, с едва заметной 
косиной, с оттопыром нижних век, как бы перевернутые. Когда такие глаза 
медленно, словно жерла пушек, наводятся на некую точку за вашим затылком; когда 
веки еще резче оттягивают-
    238
    ся напряжением щечных брыл (напрягается шейно-лицевой мускул, так 
называемая платизма),— когда начинается вдруг вибрация всей физиономии 
одновременно с движением вверх и вниз, а глаза не отрываются... Вот — вот оно, 
знаменитое оргаевское «облучение»: впечатление, будто находишься под напором 
пульсирующей энергии; всасываешься в эту судорогу, начинает рябить в глазах. 
Этот иллюзионный трюк он отрабатывал еще в школе, но не хватало массы и 
репутации, большинство испытуемых заходилось хохотом.
    Физически был средней силы, довольно подвижен, но неважно координирован; по 
этой причине не любил футбола — через раз мазал мимо мяча. В возне то и дело 
репетировал какие-то сногсшибательные приемчики, куда-то нажимал, что-то 
выкручивал; уверял, что знает двадцать четыре смертельных точки; но мало что 
получалось.
    В восьмом классе из личинки моей подростковой застенчивости вылупился 
хмельной мотылек. На небосклоне школьной популярности засияла звезда — 
портретист, стихоплет, танцор, фокусник, мим, а главное, лабух, 
напрокат-нарасхват. Сочинил немыслимое количество пошлых песенок. Шалый, 
упоенный собой, я носился из компании в компанию, морочил девчонок, влюблялся, 
учился тяп-ляп, пропадал ночами, приводил в отчаянье маму.
    А Жорик.. Нет, не сказал бы, что он померк. Таинственная сильная личность, 
мафиозный отличник
    Вытянулся, взматерел. Занимался гипнозом по той самой книжечке, о которой я 
и думать забыл, практиковался без устали и с умом. До времени — никаких зрелищ, 
работа строго индивидуальная. Держал на раппорте человек пять сомнамбул — 
ребятишек из нашей школы, а в качестве телохранителей — парочку окрестных 
мордоворотов. Одного, прыщавого громилу с мутными глазами, полудебила по 
прозвищу Женька-псих, водил за собой как цепного пса.— «Ко мне, Жан!„ Стоять! 
Сидеть!.. Взять!..»
    Элементарный императив плюс обещание за примерное поведение предоставить 
бабу.— «Я его могу убить одним взглядом. Подтверди, Жан, Foatod:-*- «Угу-у-у...
»
    Ходячая сила воли. При всем том непонятным обра-
    239
    зом выходило, что Жорик, со всеми его грозными и полезными качествами, 
никому не нужен. Его общества не то чтобы избегали, но как-то потихоньку 
отваливали. Требовалось еще что-то, чем он не обладал.
    10. Нюанс. Первая истерика
    В десятом классе нас немного сблизило увлечение живописью.
    За этюдником и в музеях с него что-то слетало. (Один раз почудилось, будто 
серая тень выскользнула из-за спины и ныр1гула в стенку.) С дрожащим взглядом, 
с дремотной улыбкой работал кистью... Краснел, бледнел, переставал слышать — 
настоящий творческий транс. Если бы я не видел его и ТАКИМ, все было бы проще...

    О живописи он знал все, что было доступно в те сумеречные времена. Открыл 
мне постимпрессионистов и абстракционистов первого поколения.
    Я рисовал его, он меня во всевозможных манерах; к семнадцатилетию подарил 
мне масляный тетраптих «Антоний» — феерию цветовых пятен. Я не мог в них себя 
опознать, но пришел в восторг, восхищаюсь и по сей день.
    Не сомневаюсь, в нем бушевал художник, с несравненным своеобразием чувства 
цвета. Он бы и сам в этом не сомневался, если бы не одна досадная недостача.
    Линия не давалась. Полнейшая беспомощность, топорность рисунка. 
Зрительно-двигательная память была просто никуда... «Как ты это можешь, как 
можешь, iry объясни! Как ты ЭТО можешь?!»
    Что я мог объяснить?
    Брал бумагу и карандаш, закрывал глаза и отпускал руку. Готово: портрет, 
движение. Цветы, звери. Ну как объяснить?
    — «Зачем тебе это, ты цветовик, я рисовальщик».— «Нет, мы должны 
развиваться вместе. Искусство жестоко, все или ничего. Ты научишь меня, а я 
тебя дотяну до Фалька и до мусатовского нюанса...»
    Однажды у него дома, в отсутствие бабушки, я таким вот слепым способом 
смеха ради нарисовал пять тан-
    240
    цующих  обнаженных  женских фигурок  и  возле  каждой — жоркины физиономии, 
с выражением лиса в винограднике. Открываю глаза. Жорки нет.
    —  Э... Ты где? Молчание.
    Скрип за зеркальным шкафом.
    —  Жорк!
    —   ОГЛЯНИСЬ. Фью-ть!
    Хлебный нож, просвистев мимо моего уха, ударился в стенку и упал мне под 
ноги.
    —   ПОДНИМИ.
    —  Ты что?..
    —  ПОДНИМИ. ВСТАНЬ НА МОЕ МЕСТО. КИДАЙ В МЕНЯ.
    —  Жорк, ты что?!.
    —   Нам вдвоем не жить на этом свете. Кто-то должен...  Кто-то должен... 
Уходи, слышишь, уходи быстро... СТОЙ.
    —  Стою. Ну.
    —  ВОЗЬМИ НОЖ.
    —  Кончай шуточки, мне не нравится. Ты что, из-за этого опсихел? Порву.
    —  Хе-хе-хе-хе-хе-хе-хо-о-о-о-о-о!!!... Это была его первая открытая 
истерика. О других я не догадывался.
    11. Ещё нюансы
    Волосы цвета хозяйственного мыла (сам Жорик обозначил — «нечищенного 
серебра»). Якорная дуга подбородка — отметина прирожденного организатора.
    А чтобы узреть глаза, нужно спуститься по крутизне лба в промоину между 
мощными надбровными дугами: здесь эпицентр магнетизма, воронка... нет... 
осторожно, в зрачки не надо. Радужка цвета январской предутренней мглы, с 
невычислимым, но крайне важным  процентом сиреневого.
    В девятом классе он был еще девственником.
    Мы учились в эпоху раздельного обучения, и по этой причине все были 
сексуально озабоченными, почти у всех выпирало. Я говорю «почти», потому что 
Жорик,
    241
    например, к этой категории не относился, его что-то тормозило, давило. С 
девчонками напрягался, краснел-бледнел, куда-то девались и красноречие, и 
самоуверенность. Потом прорвало: «Знаешь, блондинки лучше всего трахаются под 
гипнозом». — «А брюнетки?» — «Они и так в трансе.»
    Говорил на эти темы редко, но метко. Жадно расспрашивал о моем опыте. 
Заявил как-то: «Когда я начну, я твоих глупостей повторять не буду. Пошла на... 
любовь, они у меня все как овечки будут. Мужскую силу хотят чувствовать, сучки? 
Мужская сила — это гипноз, это власть...»
    12. Главное — развивать способности
    Он собирался стать дипломатом или режиссером, ни в коем случае художником, 
а о медицине и звука не было.
    Я, впрочем, тоже принял решение в самый последний момент.
    И вот встречаемся на Аллее Жизни, возле мединститута.
    —  Э! Здоров, Жорик!
    —   Хе-хо...  Здрастьте-здрастьте. Что потеряли,  юноша?
    —   Поступил?
    —   Есть такой вариант, без экзаменов. А вы тоже к нам?
    Выканьем он иногда баловался и раньше.
    —  Мы тоже, ага, добираем баллы. А вы тут профессор?
    —  Есть такой вариант. Пути великих людей сходятся, надежда   юношей   
питает,   а   почему   мы   краснеем?» Пока-пока,   желаю-желаю...
    В ранге студента признал меня сразу и забомбардиро-вал  приветственным  
монологом:
    —   Поздравляю,  не подкачал, Тонька, нашего полку прибыло, вот и 
славненько, хе-хе-хо, старая любовь не ржавеет, друзья  детства, да, будем  
вместе,  плечом  к плечу, мне достался шикарный труп, мускулюс дорза-лис   
классический,   пенис   хоть   выставку   открывай, нашим девочкам такое не 
снилось, переходи на наш
    242
    поток, у вас там серость, организуем творческий коллектив, надо жить, 
дорогой, надо жить, студенчество, золотые годы, надо брать все свое сейчас, 
потом поздно будет, поезд уйдет, жить, жить надо, чтоб было что вспомнить, а 
главное — развивать способности, хе-хе-хо, развивать личность...
    13. Урок психотехники
    Накануне восьмого марта. Угрюмый хвост у цветочного магазина. Жалобный 
шепоток из-за спины:
    —  Молодой человек, пропустите меня, пожалуйста, у меня жена окотилась.
    —  Жорка, падло.
    —   Хе-хо.  Гражданин,   мы  перед  вами,   отойдем  на секунду... Хочешь  
маленький афоризм?
    -Ну.
    —  Почему нам не нравится стоять в очереди?
    —  ?
    —   Всякая  очередь  есть  очередь  в   гроб.  Вот такую истину я открыл.
    —   Гениально.
    —  Зачем стоишь? Не нравится, а стоишь? Ты ведь у нас артист, хе-хе-хо, у 
тебя что, воображения не хватает?
    —  Тут и так весело.
    —   Ну-ну,   стой,   веселись.  А  цветочков   на  всех  не хватит. На твою 
долю не достанется, гарантирую.
    —   Перебьюсь.
    —   Не надо себя обманывать. Ты ведь не отказываешься от своего варианта, 
когда Ирочка из книготорга припрятывает тебе дефицит. Ты проходишь без очереди 
косвенно, когда можешь, а прямо, когда не боишься, когда знаешь свое право. 
Стоишь только потому, что  не находишь способа перепрыгнуть через  барьер этих 
спин. Очередь тебя гипнотизирует.
    —  Ты все выразил?
    —  Да, а теперь учись, как сметать барьер. Урок психотехники,  вариант ноль 
шесть, «кинохроника». Ашю-дисмент гарантируется. Отойди в сторону. Встречаемся 
за углом- ТРИ - ЧЕТЫРЕ...
    Оскал,  забор воздуха к животу. На задержке  вдоха
    243
    четыре  коротких   кабаньих   шага,   почти   на   месте  — бросок — УДАР:
    —  ВНИМАНИЕ! - В СТОРОНУ!..
    Серая вибрирующая толчея словно по шву лопнула. Еще один беззвучный посыл — 
в прорезь, в парализованное пространство — толпу колыхнуло вбок, открылся 
проход к прилавку.
    Парадный   всесокрушающий  мегафон:
    —    ШИРЕ   РАЗОЙТИСЬ,    ШИРЕ...   ВКЛЮЧАЙТЕ КАМЕРУ.   СТОП!    МОЛОДОЙ   
ЧЕЛОВЕК,   ВСТАТЬ СЮДА.   ОБЪЕКТИВ    НОЛЬ-ШЕСТЬ,   НАЕЗД    НА ДРОБЬ-ДВА. 
ДЕВУШКА  (продавщице),  ПОПРАВЬТЕ ВОРОТНИЧОК. СТОП-КАДР. ЗАМЕЧАТЕЛЬНО. ТРИ 
БУКЕТА, ЭТОТ СЮДА. СТОП-КАДР. ДУБЛЬ. МУЖЧИНЫ, ШИРЕ УЛЫБКИ. ЕЩЕ ДВА БУКЕТА. СЮДА,
 СЮДА...    ПОАПЛОДИРУЕМ    НАШИМ    ДОРОГИМ ЖЕНЩИНАМ.   Молодцы,   спасибо,   
великолепно.   Девушка, а с вами еще увидимся, счет у директора. Поздравляю!..
    —   ...Вот так, Тонечка, хе-хе-хо. Бери, все твое, бесплатно, они там еще 
год не очухаются. Бери, прелесть розочки. Для твоих...
    —   Отваливай.
    —  А спасибо кто скажет?
    —   Спасибо скажет милиция.
    ...Нет, моралистом я не был. У меня были свои искушения.
    14. Ещё урок психотехники
    (На полях: нудно, гнусно... Зачеркнуто.)
    Шестой курс, скоро распределение. В вестибюле психиатрической клиники после 
занятий болтаюсь и мнусь, жду... Подходит Оргаев. ПРИСОЕДИНЯЯСЬ ко мне, 
доверительно мнет халат.
    —   У вас кто тю психиатрии ведет практические, не Циклоп?
    —  Не Циклоп.
    —  А у нас Циклоп. Землю есть заставляет. («Циклоп» — это одноглазый 
безногий доктор Борис
    Петрович  Калган.   О   моей  дружбе  с  ним  Жорик  не знал.)
    —  ...«Учебники изучайте сами, а я вам буду показы-
    244
    вать подходы к больному. Кто хочет получить зачет, не посещая занятий, 
давайте зачетки». Никто не дал, естественно. А он побормотал что-то, потом на 
каждого навел свой фонарь (глаз Б. П., единственный, необычайно выразительный и 
подвижный.— Прим. публикатора) и по палатам. Каждому по больному. «Знакомьтесь. 
Потом потолкуем». Мне дал шизулю дефектную, сумасшедшую совершенно. Сидит 
застывшая, вся в сале каком-то. «Избегнуть мешать тайным системам».
    —  Фролова?
    —   Циклоп  потребовал, чтобы  я  описал  ее детство. «Вживайтесь, находите 
подход». Было бы к чему подходить, она уже восемь лет твердит одну эту фразу, 
ни взгляда не поймать, ничего. Я ему: «Больная недоступна, хроническая 
кататония». А он фонарем так непри-ятственно смазал.— «Недоступных больных не 
бывает, бывают   недоступные   доктора.   Пойдемте.»   В   палате садится  на   
кровать  к  ней  спиной,   на  костыль  свой опирается и качается взад—вперед. 
Она тоже начинает качаться, как заводная кукла, и монотонным голосом: «Папочка, 
я не хочу. Папочка, я больше не буду. Папочка,   я   хорошая,   это   писька   
нехорошая.   Папочка, скажи им, чтобы они выключили электричку. Папочка, они 
все с хвостами, папочка, отними меня. Папочка, у меня   болят   слезки...»   
Обнимает   его,   плачет,   бубнит свой бред. Так и просидели минут пятнадцать.
    —  Так это и есть подход.
    —   Хе-хо, бессмысленная сентиментальщина, и кому нужны эти объятия с 
безнадежностью? Я тоже так сел, а она меня по затылку бамс: «Избегнуть мешать...
» К чертовой матери. Психиатрия — занятие не для нормального  человека.   
Практическая   психология,   психотехника, психомагия, только не в публичном 
варианте, не профанированно — это да, это стоит... Воздействие прежде   всего   
на   среднего,   массового   индивида,   на самые обыденные переживания, а 
через них и на глубину... Ты меня понимаешь. Ты давно знаешь, зачем это нужно.
    —  Забыл. Зачем?..
    Я слушаю его как сквозь стенку. Не знаю, где мои мысли.
    —  Не придуряйся. Мы в жизнь выходим, мы молодые, а перед нами океанский 
бардак. Деградация, все ползет в ж... А почему?.. Потому что нет управления,
    245
    настоящего управления. А почему его нет? — Потому что нет знания 
человеческого материала. И нет действенной психотехники, ни у кого нет. Стимулы 
исчерпались, все на соплях, стадо разбрелось кто куда. Никакая наука, никакая 
организация, никакие политические припарки, никакие экономики не дадут ни х.. 
(Жорик употреблял слово из трех букв, как правило, в утверждениях 
отрицательных), пока мы с тобой не доберемся до уровня человеческих атомов. 
Психоэнергетический кризис, разве не ясно? Капилляры общества зашлакованы, 
склероз нарастает. Демагогия и пропаганда работают против себя, обратная связь 
искажена до безумия. И это не результат каких-то ошибок или роковых выборов, 
нет, это просто всемирно-историческое невежество и отсутствие средств, это 
трагикомедия тысячелетий. Думаешь, только у нас так?.. Везде, везде тот же 
круговорот дерьма. Управление психоэнергией — проблема для всех извечная, для 
систем всех масштабов, всех уровней — и ее решают только психотехнически 
гениальные личности. Ключ к решению в том, что каждый атом — ты понимаешь, я 
говорю образно — каждый человеческий атом почитает себя не менее, чем вселенной,
 и в своем атомарном масштабике исключительно прав. Каждый жаждет 
самореализации, полноты жизни, да, каждый желает быть маленьким богом, то есть 
эффективности хочет! Своей собственной, личной, крохотной, но столь важной для 
него психологической эффективности, слышишь? От первого министра до последнего 
расфиздяя! — Каждый жаждет магии, каждый! Покажи мне хоть одного, кто не мечтал 
бы воздействовать на себя и других! Хоть чуть-чуть получше, чем это у него 
получается! У подавляющего большинства не получается ни х.., ты согласен?
    —   Согласен. Не получается.
    (Я впал в прострацию. Он не первый уже раз заводил со мной подобные речи, и 
я почти знал каждый следующий абзац.)
    —  В таком случае, в этом и твоя главная проблема — в     психоэнергетике   
  и    практической     психотехнике. У тебя великолепные задатки, но ты весьма 
и весьма не владеешь  собой. Ты сверхчувствителен и почти беззащитен. Ты 
маешься от разорванности своих побуждений. Всякая сволочь может заставить тебя 
почувство-
    246
    вать себя полным ничтожеством, пустым местом, так ведь?.. Л вместе с тем ты,
 как и я, не мыслишь жизни без эффективного воздействия на людей, ты тщеславен 
и эмоционально зависим, я тебя знаю не первый год... У тебя незаурядный 
психотехнический талант, только не развитый. Мы с тобой люди призвания, мы 
отмеченные. Такие люди должны быть союзниками. В противном случае...  
Понимаешь?
    —   Ага, союз нерушимый, ага. В  противном случае общий типтеп,
    —   Нет, ты просто устал, ты в депрессии, я сейчас тебя подкреплю!.. Слушай 
меня внимательно. Излагаю нашу стратегическую программу. Через год заканчиваем  
 институт.   Какое-то   время   придется   потолкаться внизу. Познание жизни во 
всех слоях,  практика. На этом этапе главное — не потерять себя, не застрять в 
болоте  —   наращивать  целеустремленность  —  расширять кругозор — выходить на 
орбиту. Согласен?
    —  Угу. Только где у нас верх, а где низ?.. .(Жорка слышит иронию, 
раскаляется.)
    —  Вот здесь тебе и понадобится моя дружеская поддержка, а мне твоя, здесь 
и надо держаться за руки, чтобы одолеть крутизну. Если думаешь, что я склонен к 
вульгарному карьеризму, то ошибаешьсЯ| Было, переболел,  хе-хе-хо,   переоценил 
 ценности.  В  аспирантуру предлагают место, отказываюсь. Три года на 
побегушках лизать задницы — при одной мысли тошнит. И административное 
функционерство  не для меня, хотя мне ничего не стоит хоть завтра залезть 
высоко-высоко, у меня там крупный кролик, держу за яйца, очаровательная 
импотенция... Функционерский успех —  это для них, это для наших бездарных 
кроликов. Пускай получают большие кресла и громадные бабки, прекрасно! — У них 
не получается жить! Они мечтают о психотехнике, чтобы управлять головами своих 
подчиненных, влечениями любовниц и жен, мозгами скверных детишек и своими 
собственными непослушными органами. Вот мы и предоставим им такую морковку. 
Управлять управителями — это реально, это надежно во все века и при всех 
системах. И это дело, огромное, масштабное   дело,   ты   понимаешь?..   Это   
могущество, это власть, которую мы используем для оздоровления общества. 
Главное — координация. Допустим, ты гип-нотерапевт в клинике неврозов, у тебя 
кабинет и при-
    247
    ем. Ничего больше не нужно. У меня тоже кабинет или лаборатория гипнологии,.
 в дальнейшем, может быть, институт... Спокойно работаем, никуда не лезем, 
сотрудничаем, пишем совместные работы, распределяем пациентуру. Известность 
нарастает сама собой. Реклама в меру необходимости, через прессу, здесь очень 
пригодится твой литературный талант. Снимаемся иногда в кино, выходим на 
телевидение. Очень скоро, уверяю тебя, вся рыбка сама поплывет в сети, а там и 
киты, только вылавливай. Все они, уверяю тебя, жалкие дилетанты, кретины, не 
видящие психологически и на полхода вперед, у всех действия практически 
рефлекторные. Мы будем действовать профессионально, гроссмейстерски, мы 
создадим настоящую психотехнику. И мы останемся свободными людьми, вот что 
главное. Честолюбие наше будет удовлетворяться путями, достойными наших натур. 
Мы служители истины, воители духа. Да, много званых, да мало избранных...
    —  Я не в силах тебе соответствовать, мне не по мозгам. Извини, я пукнуть 
хочу.
    —  Ты иронизируешь, я понимаю. Но прошу все-таки осторожнее... Я не страдаю 
манией величия, я просто вижу  возможности,  твои  и   свои.   Надо   встать  
выше личного... Я труден, не отрицаю, но ведь и ты не подарок... я понимаю, 
почему ты отчуждался, а я обижался на  тебя,   да,  терял чувство  юмора,   а 
бывало, что  и совсем   готов   был   поставить   на  тебе  крест.   Нелегко 
было  прощать  предательства...
    —  ?..
    —  Не таращь глазки, ты помнишь все. Я звал тебя на этюды, а ты променял 
наши искания на свой похабный ансамбль. Я открывал тебе душу, а ты плевал в нее.
  Тебе  был  дорог  и   интересен  кто угодно,   кроме меня...   Отбил   у   
меня   Наташку,   выпускной   вечер, вспомни... Рисовал гнусные карикатуры. Я 
не злопамятен, но с трудом прощаю измены, с трудом...
    —  А теперь вспомни ты. Призрак на лестнице. Крысиная  голова в  портфеле. 
«Жди  страшной смерти»  в почтовом  ящике...
    —  Да, это я, я, не скрываю, я был одинок... Я злился, я ревновал. И 
дневник твой украл я. Детское, ты простишь, ты простил уже, и я тоже простил 
тебя...
    —  Но началось не с этого. Помнишь, на пустыре...
    —   Замолчи!!   Требую,   замолчи!   Хватит!..  Никто  не
    248
    знает, с чего начинается!.. Ты не можешь меня постичь, ты... Самовлюбленное 
насекомое, вот ты кто! Я сирота неласканный, я страдал, мучился, я тянулся к 
тебе, а ты всегда уходил, ускользал, потому что боялся моего превосходства Но я 
тебя не отпущу, птенчик!.. Ты ведь не знаешь, что нас соединяет, какая мистерия.
.. Не желаешь стать моим другом?.. Еще дозреешь до этого, обещаю. Я ЗА ТЕБЯ 
ОТВЕЧАЮ.
    (Это было сказано с колоссальной силой путем внезапного перехода на шепот. 
И дальше он говорил тихо-тихо.)
    —  ?.. Ты?.. За ме-ня??.
    —   Да,  в моем  понимании дружба —  прежде всего ответственность. Не в 
банальном понимании.
    —  А в каком?
    —  В ГИПНОТИЧЕСКОМ. (Еще тише.)
    __ 9
    —   Да, ответственность старшего. Ты слепец. Ты не распознаешь во мне 
своего наставника, попечителя. Ты моложе меня не по возрасту, а по развитию, и 
сама судьба сделала меня твоим духовным учителем. Разумеется, сам я еще ученик, 
расту, зрею. И я поклялся себе довести и тебя до зрелости. Без меня ты 
пропадешь. А  со мной состоишься, раскроешься,  осуществишься.  Я  должен, 
хочешь ты  этого  или  нет,  вести тебя,  охранять...
    —   Стой-стой-стой. Это  куда —  вести?.. Это  как — охранять? От кого?
    —   От тебя самого,  глупыш. Следить  за развитием. Управлять   чувствами.
    —  Жорка, да ты рехнулся, ты же совсем поехапный, отвали от меня со своим 
бредом, ты что, всерьез?.. Ты думаешь, что способен управлять чувствами?
    —  А по-твоему?..
    —  Чувствами управлять нельзя.
    —  А в гипнозе? Чем, по-твоему, управляют в гипнозе — звездами? Что я делаю 
с чувствами у сомнамбула?
    —   Навязываешь  искусственные.
    —   Дурачок, что ж,  по-твоему,  психотехника —  это игрушка?  
Загипнотизированный  дурака  валяет?
    —  Не валяй дурака сам. Ты ведь знаешь, что производишь   психическое   
изнасилование.   Душу   заставля-
    249
    ешь себе лгать, Не чувствами управляешь, а только полем сознания, текущими, 
переживаниями, как телевизор. Скучно все это. Невкусный бред.
    —  ...Подожди, не уходи, я все понял. Академический спор кончается, 
переходим к практике. Ты меня сейчас ненавидишь, ты ненавидишь меня всей душой. 
Я правильно   понимаю?..
    —  Нет.
    —  Ты презираешь, охотно верю, ты, как всегда, трогательно презираешь. Ты 
почти равнодушен, да? Ну а я заинтересован в твоей ненависти. В полноценной 
здоровой пенависти. Я могу сейчас сделать так, что ты возненавидишь меня. Я 
могу вызвать у тебя это чувство, скажи, могу?
    —  Нет. Не можешь.
    —  Никоим образом. Ни за что?
    —  Ни за что.
    —   Хе-хе-хо,   расчудесно.   Психотехника  в  действии, будь внимателен, 
начинаем урок. Гипноз будет иметь лишь вспомогательное значение. Вот 
телефон-автомат. Вот монета. Вот моя записная книжка. Вот номер телефона твоей 
Нелечки, твоей платонической пассии, неприступной  богини,   которую  ты   
сейчас ждешь  —   и напрасно, кстати, она уже у себя в общежитии и ждет моего   
звонка...   Я   правильно   определяю   твое   к   ней отношение?.. На нашем 
курсе она для тебя идеал чистоты и женственности, ты смотришь на нее как зайчик,
 не  смея  притронуться.—  Ты  любишь ее, ты  не дашь ее в обиду такому 
маниакальному цинику, как Оргаев, я не ошибся?
    —  Ты не ошибся.
    —  Смотри же... Сейчас ты ответишь за все свои слова и за все ЧУВСТВА. (Его 
голос снова стал наливаться и источать   вибрации.)   По-твоему   она,   значит,
   живой идеал... А я ее, видишь ли, успел познать с несколько иной   стороны,  
 с   интимной.   Выдаю   тебе   маленькую врачебную тайну: я загипнотизировал 
ее, она сама об этом меня попросила в связи с некоторыми внутренними   
конфликтами.   Прекрасный   раппорт,   отличная сомнамбула,  в  моей  власти,  
в моей АБСОЛЮТНОЙ власти. Не напрягайся, ничего не было, не воспользовался, с 
меня довольно сего сознанья, я человек моральный, хе-хо, ну а теперь, ради тебя,
 любимого, так и быть, пожертвую совестью. Я тебе докажу, что насто-
    250
    ящими чувствами управлять можно, твоими, по крайней мере, сейчас, сейчас 
это произойдет, не будем откладывать. Я сделаю только то, чего она сама хочет 
давно и страстно. Облагодетельствую, освобожу от смирительной рубашки 
стыдливости, от страдания, угрожающего безумием. Да будет тебе известно, у нее 
вулканический темперамент, она не знает, куда с ним деться, как дальше жить, ей 
больше невмоготу. И я ей, наконец, помогу. Я освобожу райскую птичку. Я ее 
трахну.
    —  Кого?..
    —  Ее, ее, твою любимую Нелечку, милый друг. Она приедет ко  мне домой. Она 
мне отдастся. Я  с  нежностью ее дефлорирую. Она будет стонать, петь, визжать 
от невыносимого наслаждения. Она не почувствует боли — ах! — именно боль и дает 
высший миг!.. А ты можешь при сем присутствовать, я прикажу ей тебя не  видеть, 
 будешь для  нее табуреткой. Я   мог бы- и уступить тебе пальму первенства, но 
без меня у тебя ни х.. не выйдет.
    —  Ну-с. На пари?
    —  Ты...
    —  Тихо, тихо. Вспомни, мой друг, Евангелие, замечательная строфа: «Мы 
посеяли в вас духовное — велико ли то, если пожнем у вас телесное?..»
    —   Ну-с?  Кулачки наши давно сжаты, зрачки шире глаза, море адреналина. Не 
буду тебя больше мучить, ну говори, хе-хе-хо, говори быстрей, что ненавидишь 
меня. Или   просто бей,  ну не  сдерживайся.  Набираю номер.
    —   Ты получил урок? Если ты и сейчас отрицаешь, что ненавидишь, то...
    —   Ненавижу.
    ~   —  Прекрасно. Теперь  ударь,  разрядись,  ради   науки стерплю. Бей, не 
сдерживайся.
    —  Не еде...— не сделаю...
    —   Птенчик, я победил тебя, причем трижды, ты не заметил даже. Ну 
подтверди, ударь.
    —   Звони. Набирай.
    —   Хе-хе-хо.   Птичка   не   улетит.   Отложу  до   праздников.
    251
    15. Афиша
    СЕАНС оперативной психологической помощи
    проводит
    специалист   экстра-квалификации
    доктор медицины и психологии,
    премиант международных симпозиумов
    (гипнотизирующий  портрет)
    Георгий Георгиевич Оргаев
    СЕГОДНЯ                                  СЕГОДНЯ
    ВЫ УЗНАЕТЕ,                        ВЫ ИСПЫТАЕТЕ
    как человек                  мгновенное   расслабление,
    влияет на человека            засыпание,   пробуждение
    как начать заниматься      моментальное   отключение
    самоусовершенствованием          и включение памяти
    как стать уверенным         моментальное   вхождение
    что такое личное обаяние               в любой образ
    как овладеть силой        обезболивание без  наркоза
    своего  подсознания                  сновидения  наяву
    что представляет собой           полет без крыльев
    человек-компьютер                  и многое другое
    СЕГОДНЯ ВЫ МОЖЕТЕ укрепить свою волю, улучшить память,
    повысить   работоспособность, получить заряд бодрости,   жизнерадостности, 
распрощаться с головными болями,  страхами,
    неуверенностью1, и другими нежелательными состояниями,
    обрести силу духа и оптимизм, открыть свои неведомые возможности
    к творчеству и общению, к привлекательности и успеху,
    к свободе!
    При  вашем   желании ВАМ  БУДЕТ  ВНУШЕНО
    необходимое   состояние всё решит                          всё решит
    В А Ш Е !ЖЕ ЛАНИ Е!
    Рекомендуется иметь при себе лист бумаги и карандаш
    252
    СЕГОДНЯ ВЫ УЗНАЕТЕ, как человек влияет на человека как начать заниматься 
самоусовершенствованием как стать уверенным что такое личное обаяние как 
овладеть силой своего  подсознания что представляет собой человек-компьютер    
СЕГОДНЯ ВЫ ИСПЫТАЕТЕ мгновенное   расслабление, засыпание,   пробуждение 
моментальное   отключение и включение памяти моментальное   вхождение в любой 
образ обезболивание без  наркоза сновидения  наяву полет без крыльев и многое 
другое    СЕГОДНЯ ВЫ МОЖЕТЕ укрепить свою волю, улучшить память,
    повысить   работоспособность, получить заряд бодрости,   жизнерадостности, 
распрощаться с головными болями,  страхами,
    неуверенностью1, и другими нежелательными состояниями,
    обрести силу духа и оптимизм, открыть свои неведомые возможности
    к творчеству и общению, к привлекательности и успеху,
    к свободе!
    При  вашем   желании ВАМ  БУДЕТ  ВНУШЕНО
    необходимое   состояние всё решит                          всё решит
    В А Ш Е !ЖЕ ЛАНИ Е!
    Рекомендуется иметь при себе лист бумаги и карандаш
    252
    Публикатор— А что Оргаев? После визита с «ножичком» больше не проявлялся?
    Д-р Павлов.— Еще с месяц звонили домой на разные голоса. Дюжина гвоздей в 
автокамере, почел за благо ходить пешком. «Рафик» на безлюдной дорожке, вираж 
довольно профессиональный — успел отпрыгнуть. Наконец, вульгарный булыжник в 
окно кабинета во время сеанса. Ни в кого не попал, по счастью, но срыв лечения, 
это была группа невротиков с расстройствами речи. Антону я об этом не рассказал.

    Публикатор.—   Куда-нибудь   обращались?
    Д-р Павлов.— Нет. Рамки обычных вероятностей. Покушения на психиатров не 
такая уж редкость. А главное, все успел оттянуть на себя Антон. Мы ведь вскоре 
пошли на этот сеанс... Обратите внимание на эту афишу: нигде слово «гипноз» не 
употребляется.
    16. Сеанс.    (Запись Лялина)
    — Сколь же смешон ты, о старец несчастный и грешный. Бороду наголо сбрив, 
седину косметической краской замазав, потертого духа морщины скрыть помышляешь 
ужель?
    —  Нет, не искусен ты, Лар, в мастерстве эпиграммы, тельной коровы мычанье 
напоминают оне. Вот почему говорят: чья бы корова мычала, лишь бы молчала твоя, 
муха тебя укуси.
    —  Стой!.. У тебя нос отрывается, дай поправлю.
    Поспешали в ДК «Молодость».
    Решение   изменить   внешность   пришло   обоим   одновременно. Нельзя быть 
узнанными: маэстро занервничает. Договорились:
    1)  не мешать Жорику,
    2)  не мешать друг другу,
    3)  не мешать Провидению.
    Как и было рекомендовано, я прихватил с собой карандаш. И листок бумаги, на 
котором уже давно было нечто написано...
    —  У него все падают назад, а потом вперед, я видела.
    —   Глаза потрясные... Усыпляет сразу, а потом превращает...
    253
    —  Я не поддаюсь.
    —  Ха-ха, не поддашься, как же. Колебал он таких, как ты, одной левой.
    —  В космос брали его и на шахматный матч... Если б не он...
    —  А от глупости лечит?
    —  Дурак, он гениев делает.
    —   Выйди, спой что-нибудь...
    —   В-в-в...
    Знакомый ажиотаж. Едва втиснувшись по законным билетам, на контроле 
пришлось унимать дерущихся.
    Зал бурлит, как желудок Гаргантюа. На авансцене ничего, кроме нескольких 
десятков стульев и микрофона. Рояль — в глубине, знаю этот «Стейнвей», выступал 
здесь когда-то тоже.
    Выходит ведущая. «Сегодня у нас в гостях...» Аплодисменты.
    Жорика нет. Секунда, другая... Еще аплодисменты... Тишина.
    Он уже здесь, он давно здесь; но нужно было появиться из-за края занавеса 
ни раньше, ни позже, а в тот самый миг кульминации ожидания, когда простой шаг 
в поле зрения воспринимается как материализация из эфира. Мысленно аплодирую: 
да, это психотехника, да, искусство...
    Еще несколько неуловимых мгновений...
    Вот он — в светлом простом костюме, слегка домашнем, без галстука, в не 
слишком вычищенных ботинках. Чем непритязательней облачение чудотворца, тем он, 
значит, увереннее, да, ничего лишнего, даже не чересчур гладко выбрит. Плотный 
лысоватый мужчина, мужественная некрасивость, бывалость — да, да, то, что нужно.
 И мощный, электризующий взгляд.
    Сейчас...
    Вот и знаменитые танковые шаги. Жорка показывал их мне еще на четвертом 
курсе. Учил:
    —  От того, как ты идешь на человека, зависит девяносто девять  процентов...
 Ты  меня  понимаешь?  Секи суть! Ты внедряешь в него колоссальную 
подсознательную  информацию —  можешь обратить  в  бегство!  — привести в 
бешенство! — восхитить! — парализовать! — уничтожить, не притрагиваясь, 
уничтожить! — только шагом навстречу, больше ничем! Неужели не замечал? На 
собаке, хоть на собаке попробуй. Ну вот, без
    254
    билета в Большой театр проходил, значит, надежда есть. Как должен выходить 
к своему объекту гипнотизер?.. Как танк, только как танк, запомни — вот так! И 
не дать опомниться, быстрота и натиск. Объект должен успеть единственное: 
ощутить себя безграничной козявкой...
    —  Здравствуйте, дорогие леди и джентльмены.   (Какая ироничная лесть. 
Какой уверенный жирный голос. Какая привычная власть.) Мы с вами достаточно 
знакомы.  Вы  немножко  знаете обо  мне. Я  о  вас  тоже наслышан...  (Пауза,  
полуулыбка,  бурные  аплодисменты.   Великолепный   ход   на   сближение.)   
Значит,   без предисловий. Сначала — сеанс.
    Резкая  тишина.
    —  Все вопросы позже. Каждый, кто хочет участвовать в сеансе, должен по 
команде «раз» сцепить пальцы рук за головой на затылке. Показываю — вот так... 
Локти должны смотреть вперед — вот так, строго перед собой, а не в стороны... 
Смотреть всем, не отрываясь, только на меня — вот сюда, в переносье. Дышать 
ровно... Не спешите,   молодой   человек,   будьте  внимательны.  Девушка,  не  
торопитесь,  уберите  с  колен   все лишнее-Спокойствие...  Полная   
сосредоточенность... Внимание... РАЗ!
    В этот миг и явилось р е ш е н и е. На этот раз я ПОДДАМСЯ. Да, сегодня, 
именно сегодня — отбрасываю все защиты, все знания, все на свете — и помогаю 
Жорке со всем умением, со всей страстью наивности, погружаюсь в гипноз, как 
ягненок, как вон тот малый, который уже готов... Исчезаю, меня нет, будь что 
будет...
    Публикатор.— Я тоже слышал об этом сеансе. Говорили, это было нечто 
необычайное, феноменальный успех, звездный час Оргаева. И будто бы один из 
загипнотизированных так играл на рояле, что все плакали, и сам Оргаев бросился 
его целовать.
    Д-р Павлов.— Вполне возможно, так многим и показалось. Я сразу понял, что 
Антон не притворяется, все всерьез: увидел, как помутнели его глаза, утеряли 
подвижность зрачки, порозовела кожа — изобразить такое нельзя,   это   был   
настоящий   транс.   Меня   охватил
    255
    ужас — что сейчас будет?.. Не соблюл второй пункт договора: что было силы 
пихнул в бок — нуль реакции. Еще раз толканул, тронул локоть, плечо — типичная 
каталепсия... Тут Оргаев заметил мои попытки, властным жестом приказал 
прекратить (не узнал, слава Богу, сработал грим), и другим, не менее властным — 
препроводить на сцену. Я выполнил третий пункт.
    Все дальнейшее, до начала МУЗЫКИ, помню слабо. Там, в общем-то, и 
запоминать было нечего, все многажды пройдено... Антон сидел среди остальных 
сомнамбул на сцене, никем не узнанный,— сидел, стоял, двигался, застывал опять 
с мутным взглядом, с розово-стеклянным лицом. Выполнение всех внушений, участие 
в групповых сценах...
    Начались индивидуальные перевоплощения. Двое Репиных рисовали углем на 
больших листах — один изобразил нечто вроде паука, а другой самого Оргаева, 
довольно похоже. Еще один Репин... Нет, это уже Пауль Клее, абстракция. Оргаев 
внушает: «При восприятии этих ритмических световых пространств у вас нарастает 
чувство восторга, переходящее в экстатическую отрешенность. Вы чувствуете себя 
корпускулой мироздания, частицей необъятного целого, это доставляет вам 
неизъяснимое   наслаждение...»
    ...Вдруг тоненькая черноволосая девушка, только что бывшая Надей Павловой и 
выделывавшая немыслимые антраша, начинает с закрытыми глазами раскачиваться и 
восхлипывать. Страдальческая судорожная гримаса... Вскрывается внутренний 
конфликт, осложнение, потом будет плохо. Нужно немедленно глубоко усыпить, а 
затем мягко, успокоительно пробудить с лечебным внушением. Но Оргаев этого не 
делает: если что, просто выгонит вон со сцены, к чему возиться.
    А что такое с Антоном?! — И он качается. Не глядя на девушку, повторяет все 
ее движения и мимику с абсолютной   синхронностью...
    Я уже поднялся, чтобы взбежать на сцену, как вдруг произошло  нечто  
фантастическое.
    Антон поднимается в воздух... Мне это, конечно, привиделось, показалось, я 
тоже был не в себе... Поднимается — и — медленно плывет в глубину сцены — к 
роялю...
    Несколько   аккордов.
    Еще. Еще.
    256
    Все поднимают головы.
    Оргаев смотрит окаменело: узнал.
    Девушка открывает глаза:  проснулась.
    Антон  играет.
    Я помню эту музыку. Она не состояла из нот. Это была Свобода.
    Пробудились все, один за другим. Несколько человек подошли к роялю. Другие 
начали двигаться в такт музыке — легко, радостно, освобождение — душой и телом. 
Улыбаясь, пошли со сцены... В этот только момент Оргаев вышел из оцепенения и, 
брызнув потом, взревел диким голосом: «Сто-о-о-п!!. Спа-а-ать!!» Никто не 
обратил на это внимания.
    Дальше смутно... Я погрузился в музыку и утратил ощущение времени. Транс.
    Оргаев бросается за кулисы. Антон играет. Сцена пуста. Занавес. Музыка 
продолжается.
    Тишина. Лавина аплодисментов неизвестно кому.
    Не помню, когда и как возле меня очутился Антон.— «Я ему вернул... Вернул 
клятву».— Вот и все, что он мне сказал.
    Какую клятву вернул он Оргаеву, я узнал только из этих записей.
    II. ЕЩЁ ОДНА БЕСКОНЕЧНАЯ ЖИЗНЬ
    Открылся дальний план.
    Приди, роман,
    сядь за столом моим,
    здесь можно подышать
    (я отойду, чтоб делу не мешать,
    прикрою дверь как можно тише),
    взять ручку или что там пишет,
    слегка помедлить, поглядеть в окно,
    (уже дрожат поджилки,
    но
    еще помедлить и
    помолодеть при этом),
    стесняться нечего — помолодеть,
    опять в окно, хмелея
    поглядеть
    и закраснеться, как брусника летом,
    дурного здесь не вижу я
    и не мешаю,
    а ты склонись,
    пиши,
    я разрешаю
    себе уснуть,
    не дольше воробья
    живу сегодня, но зато свободен,
    а ты работай — в общем, Бог с тобой,
    роман,
    коль ты ему угоден
    твори, что хочешь, со своей судьбой.
    (А вдруг, допустим, в третьем классе
    ты влюбишься в кого-нибудь?)
    Я отправляюсь восвояси,
    а ты здесь будь...
    Д-р Павлов.— Через восемь дней после того оргаев-ского сеанса произошло 
событие, обозначившее срок жизни Антона.
    258
    (Репортаж из астрала.)
    Так было или приснилось?..
    Память держит все только как сон, а событие...
    В первую шалую апрельскую теплынь, чреватую поцелуями и драками... Да, 
сколько помню, почти все мои уличные бои приходились на это время: после котов 
начинают беситься люди: тут же и обострения всевозможных   бредов.»
    Да, сначала, они меня высмотрели вечерком, три типа в садике напротив 
подъезда. Покуривали, сторонясь фонаря, посматривали искоса, один показался 
знакомым...
    Был готов, но от Жорика ожидал большей квалификации. Плохо он их 
гипнотизировал. Не успевали приблизиться.
    — По яйцам, Колька, по яйцам!..
    Молния в челюсть — один рухнул затылком оземь, другой скрючился, пораженный 
тем самым приемом, который рекомендовал. Хук — покатился третий... Я отвернулся,
 сбросил с кулака липкое, глотнул воздух — и в этот миг треснуло и раскололось 
пополам время.
    Кто-то из них оказался всего лишь в нокдауне, вскочил на ноги, занес 
заготовленную железяку — и опустил.
    Били ногами в месиво из того, что было минуту назад лицом. Из черепа, 
смятого, как спущенный мяч, ползло нечто студнеобразное. Торчала выломанная 
ключица.
    С безмерной, уже завинтившейся в спираль высоты в последний раз оглянулся, 
увидел три серые тени над распластанным телом, пронзился болью — отчаянно 
извернувшись, оттолкнувшись от чего-то — рванулся вниз...
    Наверное, их привел в ужас мой судорожный подъем. Нашли меня не в 
палисаднике, где остались кровавые следы, а у дома, у самой двери. Вряд ли 
кто-либо подтащил, было поздно.
    Д-р. Павлов.—   В   сознание  Антон  пришел   на   второй неделе, в 
больнице. Я сидел рядом. Открыть глаза он
    259
    не мог, но узнал меня. Первые слова: «Не надо, сам... Я тебя прошу... 
только...» Пошел на поправку стремительно.
    Публикатор.— Было ли расследование?..
    Д-р Павлов.— Нам все и так было ясно. Антон не хотел никакого суда, 
никакого... «Суд уже состоялся». Я был настроен иначе, пришлось смириться.
    Публикатор.—   Оргаев?..
    Д-р Павлов.— На следующий день после нападения укатил в командировку, в 
Италию.
    После выписки я старался по возможности не оставлять Тоника, временами у 
него жил. Но иногда он просил дать ему побыть в уединении.
    В один из таких моментов и прозвучал «первый звонок». В кресле за 
письменным столом Антон потерял сознание и просидел так, наверное, около суток, 
пока не явился я.
    В машине, по дороге в больницу, пытался что-то говорить, но речь была 
неразборчива, руки и ноги плохо слушались. В больнице быстро пришел в себя и 
убежал.
    Через неопределенные промежутки времени «звонки» начали повторяться: то 
кратковременный паралич, то опять потеря сознания, то слепота. Наконец, 
уговорил его обследоваться у Жени Гасилина, нашего бывшего сокурсника, 
профессора нейрохирургии. Женя, спасибо ему, не стал темнить, выложил снимки. 
Посттравматическая аневризма внутренней мозговой артерии. Постепенное 
истончение стенки. Прорыв — в любой миг. Неоперабельно. Как-то оттянуть исход 
мог бы только постоянный покой, полнейшее исключение напряжений, фортепиано — 
ни в коем случае. Антон только свистнул, когда услышал эти рекомендации.
    Решил ответить на все скопившиеся письма, у него всегда были непролазные 
долги; принять всех больных, ждущих консультации, написать, вернее, начать 
роман...
    Здесь некоторые из записок последних месяцев. Хронологии нет, чисел он не 
любил.
    260
    Здравствуй, здравствуй, спешу к тебе!..
    Успею ли?.. Сколько смогу?.. Ведь ЭТО еще нужно добыть, выцарапать, ведь 
сокровища — по ту сторону снов...
    Поднялся опять заполночь, чтобы в очередной раз попытаться   выкинуть   на  
бумагу   кое-что   из   варева, кипящего в башке. Будет, конечно, опять только 
кроха, только за хвостик-то и поймаешь последнюю замухрышку,   а   мыслищи,   
которых  такие  табуны   (желто-красные,   лилово-зеленые),   опять,   помахав  
 уздами, ускачут туда, за мрак, за табу... Сколько разговоров с вами, родные, 
ведешь в эти часы, нет, минуты, мгновения... В том и дело, что НАСТОЯЩЕЕ живет 
только в завременном   пространстве,   а   вытащенное   сюда,   на развертку, 
подыхает в конвульсиях, как рыба на суше. Ну а все-таки, все-таки вы понимаете 
меня, милые —. вот ты,  кто  сейчас читает — сейчас, сей  миг ты и чувствуешь 
ТО ЖЕ САМОЕ, передается — вот этим-то моим именно кружением около да вокруг, 
этим ритмом  невысказанности,  промахиванием,  ненахождением - ПОТОМУ ЧТО И У 
ТЕБЯ ТАК, именно так?.. Ведь слова только жалкой  своей  беспомощностью  и 
вскрывают   сущность...
    Я за них не держусь — поэтому-то мне и даются они, слова, но вот как 
схватить-удержать то засонное видение, то завременное чувствование, те гроздья 
откровений, которые... Вот видишь? — оборвалось. Как только начинаешь 
полагаться на слова, как только всерьез, они и показывают кукиши. (Кто-то из 
пациентов доказывал недавно, что «кукиш» якобы французское слово и ударение 
должно быть на последнем слоге: кукИш.)
    Есть на свете бред — честный несчастный больной братец лжи, выблевывающий 
потроха искренности. Есть забредье, страна Истины, первозданная стихия за-бытия,
 откуда выкрадывает свои перлы клептоманка-поэзия. Больше неоткуда, собственно, 
ей воровать. Часто возвращается с пустыми руками, и тогда она — ложь наихудшая, 
пошлость...
    Не будем тревожить заповедники, поговорим... Я УМИРАЮ в смысле «еще живу», 
и ничего ипохондрического в это утверждение не вкладываю. Жить же можно только  
посредством  свершающегося  общения,
    261
    жить и переживать себя... Вот и еще один мой кусочек в бессмертие выскочил, 
даруя и тебе миг утверждения в жизни. Бессмертие — это наше с тобой общее 
пространство, дом наш, и один я туда и не могу, и не хочу...
    Поговорим, поговорим... Прав ли я, что в любом общении, в любом человечьем 
изделии и усилии — бессмертно живет и здравствует, и пере-живает себя только 
одна эта вот голая живая душа, вся как есть, только искренность, летящая к 
искренности, только душа-к-душе без никакого желания как-то там повлиять, 
подействовать, показаться?.. Вне мастерства, вне эстетики, вне оценок — она, 
душа, просто есть, и в ней как раз неправильности хороши. Или нет?..
    Прав ли, что жизнь — передача души, пересыл — от существа к существу — и 
ничего больше, достаточно?.. Куда-то мы несем души свои — дальше, дальше — 
куда-то должны донести — куда?..
    В личном бессмертии душа неминуемо потерялась бы — «Аще не умрешь, не 
оживешь». А сохранение имени своего, памяти о себе в живущих — только 
поверхность этой вот передачи, необязательный знак. Вечно живет только 
БЕЗЫМЯННАЯ ПАМЯТЬ — за ней все наше необъятное прошлое, за нею и будущее.
    „Вот еще, кстати, одно доказательство —ты представляешь, радость какая? — 
пока я писал это, перестала болеть голова, хотя по всем законам физиологии 
должна была разойтись до смерти.
    Сие не значит ли, что возбужденный телесным недомоганием дух, искупавшись в 
Истине, произвел суммой своих движений исцеляющую работу? Прощаясь с тобой 
сегодня, могу лишь пожелать, чтобы твоя голова после прочтения следующего моего 
опуса разболелась не слишком.
    ...Интересный путь прошло значение слова «пошлый». По Далю, изначально 
«пошлый» значило «старый», «давний», «древний», «исконный». Старая, торная, 
хоженая дорога — дорога пошлая, ив такой дороге плохого ничего не усматривалось,
 напротив — самая надежная, приведет. С какого-то времени, однако, появляется 
оттенок неодобрения: «пошлый» — значит уже
    262
    «устарелый», «слишком общеизвестный», «недоевший», «избитый», «вышедший из 
употребления», а затем и «низкий», «грубый», «вульгарный», наконец, 
«неприличный».
    Тепловатый привязчивый запашок, исходящий из несвежих продуктов... Именно — 
иначе как в обонятельных категориях суть не схватить. Пошлость пахнет подкисшим 
пивом и вчерашними газетами, от нее несет молью, духами, противозачаточными 
пилюлями. Можно учуять и пот тревожности, и самодовольство, и зависть, и не 
допускающую в себе сомнений добропорядочность...
    Пошлость пахнет протухшей наивностью.
    Качество, казалось бы, противоположное (первоздан-ность! свежесть!), 
пошлость тем не менее из наивности и происходит. Утрата наивности и есть, 
собственно, пошлость, но утрата не изъятием, а распадом.
    Владения пошлости — всё, что лежит между неведением и мудростью, между 
детскостью и гениальностью — все необозримые пространства недознания, 
недомыслия, недочувствия. Чудище обло!.. Жалким бледно-розовым язычком 
болтается в пасти его то, что, пожалуй, и самому веселому пошляку в грустную 
минуту покажется пошлостью — пошлость похабная.
    Перетекая сама в себя, в развитом виде являет классического глиста. 
Фантасмагория паразитизма Самозарождение из всего и вся.
    «Подними глаза, прохожий, мы с тобою так похожи...» Искушенный пошляк знает 
тебя как облупленного, навязывает тебе твой тошнотно знакомый образ, уверен в 
твоих реакциях, ожидает аплодисментов. Кто и когда мог противостоять опошлению?.
.
    Радуемся и плачем от умиления, встретив родную пошлость посреди горных 
высот: ох, ну вот, слава богу, можно расслабиться и позволительно жить: он 
гений, но он такой же, как мы, даже хуже.
    Ложь всякой правды, смерть всякой жизни.
    Придется на этом проститься, Жорик Оргаев. Я виноват ЗА ТЕБЯ. Не углядел 
твоей черной дыры, только инстинктивно   отталкивался.
    Бывают у всякого безмасочные мгновения. На каком-то симпозиуме мы 
столкнулись в туалете, обычное замешательство: ты издал некий «фых», я отвел 
глаза, с тем и разошлись.
    263
    Вот в тот миг, странно ли, ты мне, наконец, и открылся. Глаза у тебя 
навечно испуганные: слепой голый ужас безлюбого существования. При гениальных 
счетно-психологических способностях — полнейшее отсутствие слуха на искренность.
 Ты не понимал свободы, не слышал ее. Живопись могла бы спасти, но не ухватился.

    Самозащита твоя прошла много стадий и теперь остается только определить 
конечное состояние.
    Ты не болен и не здоров. Ты пошл. И на этом я навсегда прекращаю о тебе 
думать. Убийцей тебя не считаю... Я сам.
    ...Время буксует, начинает медленно катиться назад, все быстрей, в страшной 
скорости... Рассвет зреет, проступает сквозь деревья, что напротив моего окна 
(в этот час с ними еще можно поговорить), прорезает занавесь... В это время из 
соседнего чужого пространства всегда доносятся неудивляющие бредовые звуки: то 
ли кошка воет, то ли ребенок плачет или стонет женщина...
    Это умирает ночь. Рассвет становится настырным, сквернонаходчивым, с 
пулеметной голубизной, и ворона, все та же самая, опять спросонья нехорошо 
выразилась, как-то полтора раза... Общежитие призраков закрывается на учет.
    — Уй-Я! Предок! Уй-Я-а-а!.. Ну где ты?..
    —  Ан-Тон? Я не Уй-Я, Ух-Ах, пора бы запомнить. Уй-Я    был    мой    
прапрапрапрапрапрапрапрапрапра-прапрапрапрапрадедушка,  не смей его беспокоить, 
он смерть как устал. Ну, чего тебе?
    —   Поговорить надо.
    —  Не дает покоя старику, что за болтун. Не говорить надо, а жить, я же 
тебя учил.
    —  Не ворчи, я не долго. Еще неизвестно, кто из нас старше. Ты умер в 
двадцать восемь, а мне уже сорок с раком. Не умел читать» те знал арифметики,..
    —  А ты не умеешь делать каменные топоры и бросать копье, не умеешь нюхать .
следы, есть не умеешь, не
    264
    есть не умеешь, спать не умеешь, не спать не умеешь, бегать разучился, 
добывать жен никогда не научишься. Ну иди, играй.
    —  Подожди, а зачем ты жил?
    —  Опять за свое?
    —  Но ведь я — это ты, сам же говорил?
    —  Я такого не хотел.
    —  А какого?
    —  Как я, только лучше. Сильнее! Смелее! Удачливее!.. И мой сын, мой 
мальчик Гин-Ах стал таким, стал! Сильный,   хороший!   Был  Вождем  племени,   
Великим Шаманом!  Ум-Хаз родила мне его,  когда  мне было семнадцать, а ей не 
было и пятнадцати. В десять лет без промаха метал дротик с обеих рук, в 
двенадцать ударом дубины сбил в прыжке саблезубого тигра, и тут как раз  
подоспел я... А  когда Аб-Хаб,  проклятье  на семя его,  сожрал мою душу. 
Гин-Ах постиг Великое Заклинание Ум-Дахиб, моей бабки, и отомстил ему,- а когда 
Хум-Гахум, проклятье на имя его и род...
    —  Хватит, сто раз слышал. Скажи лучше: зачем все это, ежели я плохой? 
Какой смысл?
    —  Дурачок, совсем тебя цивилизация загребла. Мы, как и вы, жили для своей 
жизни. Жили, чтобы есть Унуаху — антилопа такая, примерно с нынешнего слона. 
Жили, чтобы пить воду из озера Ой-Ей-Ей — вода, какая вода! — у вас такой нет. 
Чтобы жевать агагу — это плоды такие, вы их заменили своими невкусными 
наркотиками и этой безумной дрянью, от которой мой дух выворачивается  
наизнанку, ты много раз  это со мною делал, мерзавец!..
    —  Еще зачем?
    —  Чтобы разить врагов и съедать их печенки! Чтобы плясать  у  костров  и   
играть  в  дам-дам,  я  тебе  уже показывал эту игру, у тебя кое-что получалось.
 Чтобы Ум-Хаз была моей днем и ночью, и чтобы Ум-Дам, ее сестра, тоже...
    —  Но неужели ты не задумывался...
    —  Я разговаривал с Иегуагу. —'Это твой бог?
    —  Какой еще бог? Он был большим змеем с огненными глазами, днем жил в 
озере Ой-Ей-Ей, а ночью летал. Он взял у меня Ум-Дам и моего брата, Уй-Ая.
    —  Ты рассердился?
    -"Когда *»н забрал Ум-Дам*, ft целый День кидал' в
    265
    него большими камнями, А когда взял и Уй-Ая, я поклялся, что больше никогда 
не буду с ним разговаривать и попросил Бум-Баха убить его огненным копьем. Но 
этой же ночью Иегуагу прилетел ко мне и сказал, чтобы я был спокоен, потому что 
так надо.
    —  3 а ч е м?..
    —   Тебе этого не понять. Потомок Уй-Ая убил бы твоего деда, и ты бы не 
смог родиться. А от меня и Ум-Дам   еще   в  триста   восемьдесят   девятом  
колене произошел бы тигрочеловек Куру-Хуру, а от него дето-еды, племя 
истребительное, после них не было бы уже людей на земле.
    —  Быть не может.
    —  Говорил — не поймешь. Я пошел.
    —   Подожди! Неужели и вправду ты считаешь мою жизнь...
    —  Погляжу, как умрешь.
    —  А если.»
    —  Кто-нибудь да останется. У Гин-Аха было двадцать шесть сыновей, а моих, 
слава Иегуагу, полмира, и все они твои братья, и остальные полмира тоже.
    —  А не можешь ли подсказать...
    —  Не приставай, не знаю и знать не советую. Благословляю семя твое, ну, 
привет.
    День без выводов
    Посетил офис, потом двух пациентов, мотался, ехал в переполненном автобусе, 
двадцать минут на одной пятке. Давно уже заметил, что автобус автобусу рознь, в 
том смысле, что при одинаковом давлении бывают разные атмосферы. В одном сразу 
попадаешь в пиха-тельную среду, из другого выскакиваешь, как из хорошей парилки,
 раздавленно-окрыленный. Попадаются и такие, где вполне можно вздремнуть, стоя 
вот так на одной пятке и оперевшись о чей-нибудь дружественно-меланхолический 
нос. Решает какой-то невидимый вирус, что ли, кто успевает выдохнуть?.. 
Некоторые машины следовало бы немедленно снимать с линии и подвергать 
дезинфекции. (Прости, уже выводы.)
    В этот раз попался виртуоз: то гнал, как ошпаренный, то, на всем ходу круто 
тормозя, уминал публику, рывками наддавал газ».— «Кх-х-х-роходите вперед!» —
    266
    «Кх-х-х-освободите заднюю дверь!» — «Оплачивайте х-х-р-р-роезд!» — 
надсадные рыки из репродуктора, как щебенка. М-да, такой проезд стоит, пожалуй, 
не оплачивать, а оплакивать, думал я. Еще на подножке ощутил, что секунд через 
пятьдесят... И точно: сперва две прекрасноликие девы вдруг закипели, 
затанцевали, заскрежетали, спины их, как одноименные полюса магнитов, начали 
судорожно отталкиваться друг от дружки — возникла со всей очевидностью острая 
несовместимость спин; тут же старушка с кошелкой рухнула на кошелку с другой 
старушкой, старушки молча поцеловались, запищал ребенок, кто-то закашлялся, у 
кого-то что-то квакнуло, раздавилось, закапало, а затем...
    А затем седой инвалид с палкой, резко поднявшись с места, рванулся к выходу.
 До выхода был метр, всего метр, но этот метр надо было пройти. И он шел, как 
танк — тараном пробив туннель между двумя вышеупомянутыми спинами, встретил на 
своем пути нечто и горячо толкнул — с силой, умноженной тормозным рывком, нечто 
полетело вперед и разрушило на своем пути объятия еще двух спин, одна из 
которых в результате обняла мою печень. Нечто оказалось таким же седым 
инвалидом, с такой же палкой, и, проявило незаурядное присутствие духа: 
прыгнуло на свое место обратно, убежденно и энергично, а поскольку там уже 
находилось первое нечто...
    —  Я-те толкну, я-те толкну!!
    —  Кого   ты толкаешь? Кого   толкаешь?!
    —  А   ты   кого толкаешь? А? Ты...
    —  !!! Ух ты...
    Вокруг них, как всегда при драке, путем простой дематериализации окружающих 
мгновенно образовалось вакуумное пространство — задыхаясь, они были уже готовы 
пустить в ход палки, но размахнуться...
    —  Да прекратите же вы, стыдно! Пожилые люди! — раздался, наконец, чей-то 
человеческий голос, кажется, мой.
    —  А вот ему и стыдно, он первый...
    И вдруг они друг друга увидел и: я это понял по остановившемуся взгляду 
обоих... В мертвой тишине автобус остановился, вяло открылась дверь... Один 
вывалился; другой остался, тяжко дыша; предложили — не сел.
    267
    —   Спасибо... Остановку проехал... Однополчанин... После этой сцены рывки 
сразу прекратились, машина пошла мягко.
    Когда попросторнело, я пробрался к кабине, приник, всмотрелся в водителя. 
Молодой, сероголовый, плюгавенький. Сегодня с утра пораньше его унизили. Ночью 
не выспался. Не пьянствовал, нет — недавно родился ребенок и уже нелады с женой.
 Грозное рычание при такой цыплячьей гортани физиологически невозможно, хрипел 
дурной микрофон...
    Вечером кадры эти провалились в запасник, а всплыл другой.
    Час пик в метро. Рокочущий эскалатор, проворачивающий людское месиво, 
помесь миксера с мясорубкой. (Похоже?) Вот уж когда физически чувствуешь себя 
неотъемлемой частью массы: несет, тащит, толкает пульсирующий поток потной 
плоти — не выпасть, не выскочить: можно почти не шевелиться («ну куда прете, 
спешите, что ли?..»), можно плыть, наполняясь грезами (ну когда тебя выпишут?) 
— и вот в миг, когда меня поставило на ступеньку, а я этого не почувствовал,— в 
этот миг
    Я УВИДЕЛ.
    Не было больше толпы толкущихся тел — где-то бесконечно далеко был этот сон,
 вечность назад забытый,— а здесь были ОНИ.
    (Мурашечный озноб, обычный мой знак...)
    В ЛЕСУ - ВСЕ ДЕРЕВЬЯ ВДРУГ ДЕЛАЮТСЯ ЛЮДЬМИ - ПРИНИКАЕШЬ СРАЗУ И ВИДИШЬ 
СОВЕРШЕННУЮ КРАСОТУ КАЖДОГО - ТАЙНУ ВРЕМЕН И НЕИСЧИСЛИМОСТЬ ПРОЖИТЫХ ЖИЗНЕЙ, 
ОГНИ НОВЫХ СОЛНЦ, ТЕНИ ПОГАСШИХ...
    И НАДО ВСЕМ - Г О Л О С - ОГНЕННЫЙ, ОКЕАНСКИЙ, ОРГАННЫЙ — эскалатор 
продолжался, я продолжался, вокруг меня продолжали стоять и двигаться, 
двигаться и стоять.— Слушайте — как.. Ведь только же что...
    Домой шел обычным маршрутом. Телефон-автомат. В темноте не было видно, кто 
там, но некие вибрации выдавали интенсивную деятельность, и когда я прошел мимо,
 из кабины вослед вывинтился голосок:
    —  Я не не-ервничаю. Так если ж он по-хамски сделал, так я ж то-оже 
по-хамски сделаю...
    268
    О, эта любовь к незнакомым родным, к Тому, кого не знаю и люблю — вот 
живое/
    Слышишь ли, мой Неведомый, видишь ли меня?
    Всмотрись, прошу тебя, вслушайся...
    Детская глупость: вычислять доли МГНОВЕНИЯ перед ухмылкой вечности, 
проверять часы, не опаздываешь ли. (И ты, наверное, так же?.. Или уже нет?..)
    Собираться — всегда пора. Но вдруг прав ребенок, чувствующий себя не гостем 
Вечности, а хозяином?..
    Не зря древние боялись магической силы рисунка, не зря верили, что художник,
 нарисовавший портрет человека, овладевает его душой. Настоящий портрет именно 
это и делает.
    Что такое портрет? Чья-то душа, говорящая через художника - или художник, 
говорящий через чужую душу?
    Неважно,— важно лишь, чтобы портрет был живым.
    К выдуманному герою романа, существу сказочному или аллегорическому, 
требование наше всегда одно и неукоснительное. Чтобы его можно было себе 
представить. Поверить — что есть такой, мог бы быть... Чтобы был живым, черт 
побери,— живым хоть малюсенькой черточкой, за которую с пьяной радостью 
зацепится жаждущее   воображение.
    Хоть чуть-чуть жизни!..
    Джоконда являет нам исполнение этого требования в сверхчеловеческой полноте.
 Она живее оригинала, живее своих созерцателей и уж, конечно, живее автора, 
своего тайного близнеца. Она перескочила в другое измерение и даже уничтоженная,
 не сомневаюсь, воскреснет.
    В страстной этой тяге — поверить искусству — сталкиваются в нас жажда жизни 
и ее неприятие. Мы не хотим быть только собой, мы жаждем узнавания через 
неузнаваемость. Мы желаем стать своими ненаписанными  портретами!
    269
    Император.— Стоиком много нот, Моцарт. Моцарт.— Ровно столько, сколько 
нужно, Ваше Величество.
    Недооценили титаны духа могучий потенциал посредственности.
    Да не заподозрят, будто посредственности кто-либо отказывает в праве на 
существование. Да и смешно было б. Если кто-то отказывается от существования, 
то есть бытности собой в своем качестве, то это сама посредственность. И 
напрасно! — Кормилица, мать-земля. Всего и всех начало, и уж точно конец.
    -СЛИШКОМ МНОГО НОТ, МОЦАРТ.
    Называю посредственностью все, что не гениально, не употребляя переходных, 
сравнительных и обнадеживающих степеней, вроде «талантливости», «способностей» 
и так далее — только гений и посредственность, более ничего. Один дар — одна 
Природа — одна Истина. Талантливый человек — абитуриент, а гений уже сдал 
экзамены. Не бывает почти гениев, как не бывает почти лошадей. Ректификат, 
чистое качество. Абсолютное однообразие в абсолюте своеобразия. 
Посредственность же неистово многолика по степеням — по тому, насколько и в 
каких расположениях вкраплены в нее частицы совершенства, в отдельности таковым 
не являющиеся, как искры не суть пламя, хоть иногда и возжигают его. У 
посредственности есть все, кроме гениальности, и в этом смысле она несравненно 
богаче гения, у которого кроме себя нет ничего. Какая выживаемость, 
приспособляемость.   Только не достигают!..
    Адская мощь заключена в неисчерпаемости этих дробей, всем стадом 
стремящихся к своему пределу — Единственной Единице — стремящихся, не достигая..
.
    -РОВНО СТОЛЬКО, СКОЛЬКО НУЖНО, Ваше Величество.
    (Из  письма)
    (О
    „. Писать о Ваших стихах труднее всего. Слышу, как ускорилось Ваше 
сердцебиение; слишком хорошо знаю, что такое оценка стихов. Операция на сердце, 
и ника-
    270
    кие обезболивающие вроде «это лишь мое субъективное мнение, мой личный вкус,
 может, я проето не понял, не в духе был» и т. п.— не спасают от звенящего 
холода  скальпеля.
    «Поэт — или нет.„»
    Спрашиваю себя: имею ли право на роль хирург*? Ответный голос:' имеешь. 
Во-первых, тебе доверяют. Во-вторых, уже достаточно опытен в чтении, русская 
поэзия для тебя родная страна, хотя, конечно, еще со многими неизведанными 
краями. И в-третьих — сам как-никак прошел искус и подвергался операциям 
неоднократно.
    Что ж, к делу?... Некоторые строчки дохнули обещанием. («Камыши не спеша 
шуршат, рябь озерная мысли кроит...») «Роза с колючкой на веточке тонкой» — 
живая, но„. Больно, терпите. Она единственная в этом стихотворении, одна 
строчка — роза, а все .вокруг — и василек из другой степени, и родничок из 
чужого леса, и лучик солнышка — бутафория. «Трепетный аромат» — от кем-то 
пролитого одеколона. Нельзя — это Вы, я верю, скоро и сами почувствуете — 
нельзя, уже лет сто как нельзя все эти трепеты и очарования употреблять иначе 
как иронически или же в таких созвучиях, чтобы взрывались, как атомные ядра, и 
выделяли энергию свежего смысла. От слов этих и им подобных ничего уже не 
осталось, кроме обсосанных фантиков. «Синей дымкой туман вдали» — разве можно?..
 Никаких мусорных ящиков не хватит для дымок этих, для гладей озер и перин 
снегов. Эпитеты, сравнения и метафоры имеют право быть либо небывалыми (и 
притом единственно верными), либо, лучше всего, никакими. То же и в прозе, с 
тою лишь разницей, что в ней магия слова — только служанка мысли и не властна 
быть просто музыкой.
    Живы ли?...
    «Искры — еще не пламя, но обещают?..»
    По опыту: одна-две строчки из неудавшегося стиха могут вспыхнуть, способны 
иногда вдруг, как побег из пня, дать начало чему-то жизнеспособному. Технология 
дела и состоит отчасти в отлове таких вот зародышей; неудавшиеся стихи не стоит 
уничтожать, а через год-другой-третий просматривать с холодным азартом 
утильщика. Стишонок мертворожденный сам себя похоронит.
    271
    «Поэт или не поэт?„»
    Поэзия в Вас живет, но в слово пока не пробилась — искусством еще не стала. 
Можно иметь гениальную душу и при этом попросту не уметь писать. И можно быть 
квалифицированнейшим стихотворцем, мастером формы и при этом не быть поэтом — 
не иметь духовного   своеобразия.
    «Как   достигнуть?..»
    Поэзия начинается там, где кончается «я».
    «Никак» — было бы ответом самым надежным, статистически точным, но все же 
не совсем верным. В том-то и искушение, то и дразнит, что в некоем неуловимом 
проценте... Да!.. Из массовой безнадеги, из бесконечности одинаково сереньких 
гадких утят с их неотличимыми синими дымками — вдруг нет-нет да и лебедь, 
подчас только под старость...
    (Чаще обратное: ранний лебедь, стяжав лавры, гусе-ет.)
    Сказать просто: «иметь дар» — значит только переназвать  тайну.
    Попробуем прошептать иначе: учиться выходить из себя — в смысле, 
противоположном общеизвестному.
    Выходить из себя — и входить в строку.
    Заблуждение, будто кому-то нужны наши чувства и переживания, будто быть 
искренним — значит уже и быть истинным или хоть интересным. Искренне и корова 
мычит. Читателю нашему (как и нам) интересны только его собственные чувства, 
это надо твердо и яростно зарубить себе на носу. А стиху? — какое дело стиху до 
каких-то там наших чувств?.. Творя, мы сжигаем все собственное, и в своем 
творении, к завершению ближе, должны уже вовсе НЕ УЗНАВАТЬ СЕБЯ.
    Поэзия нам не принадлежит — она знает нас, но знать не желает.
    Искусство — единственная область, где ложь о себе обретает святость, если 
только сливается с правдой большей, чем «»я».
    Все стихи УЖЕ ЕСТЬ, только не все написаны.
    „.«Как же быть, как настраиваться, на что надеяться, не надеяться?» Писать 
или не писать?,.»
    Волевого решения быть не может. Стихи — род болезни, они нами пишут, а не 
мы их пишем. Какого бы
    272
    качества ни бьши, если идут, останавливать не надо — опасно, я не шучу, 
можно сойти с ума.
    Если на 1000 никуда не годных родится вдруг один настоящий, уже вся бодяга 
того стоила. Как есть «композиторы одной пьесы», так есть и «поэты одного 
стихотворения», и они живут в вечности наравне с необъятно-плодоносными гениями.
 Чудесно, если кто-то скажет спасибо хоть за одну строку. Но притязания на 
оценку — другое.
    Если Вас не будут печатать, если не примут в профсоюз, беды не случится: 
живая строчка и в одном экземпляре дойдет до цели.
    Самая большая угроза как раз в том, что Вас могут начать печатать, не 
требуя роста. Хорошо, если в этом случае Вас настигнет стыд. А если 
самоослепление, наркотическая некритичность, равная сумасшествию? Либо самое 
страшное — профессиональное охлаждение, ремесленническое выхолащивание? Об этом 
я даже не хочу думать. Уверен, Вы предпочтете остаться хорошим слесарем и быть 
БОЛЬШЕ своей профессии, чем получить лычки поэта и быть МЕНЬШЕ.
    Поэзия — жесточайшее из явлений природы...
    Так называемый простой народ не был простым никогда.
    Не было никогда человека, не загруженного историей и не искривленного 
современностью. Были охотники, земледельцы, ремесленники, бьши рабы и 
рабовладельцы, мужики и дворня, бьши образованные и необразованные — но не было 
бескультурных. Необразованные несли из века в век свою культуру. Это бьши 
прежде всего местные люди.
    Индустриализация перетапливает их в повсеместных.
    Время стремительно погребает остатки «почвы». Остаются общечеловеческие 
начала, общечеловеческие болезни и безымянные духи Вечности.
    Сегодня «простым человеком» мы можем считать разве что ребенка до полугода. 
Далее перед нами уже человек современный и сложный. И этот вот сложный и 
современный во множественном числе и образует массу недообразованных, 
недоинтеллигентных, не помнящих родства дальше первого-второго поколения,
    273
    не имеющих ни сословных, ни профессиональных, ни духовных традиций, даже 
при наличии формального исповедания.» Все более повсеместных по культуре и все 
более местных по интересам.
    И внук крестьянина, и потомок царского рода имеют ныне равную вероятность 
осесть в категорию тех, за кем русская литература еще с прошлого века закрепила 
наименование обывателя. Он практически одинаков и в Китае, и в Дании, и в 
Танзании, и на Аляске.
    Он занят собой —'? своими нуждами, своими проблемами. Маленький человек, он,
 как и в прошлые века, мечется между духовностью и звериностью, рождает и свет, 
и тьму».
    ...Не так, мой мальчик — я не перестал быть слабым и не стал сильным, я 
просто открыл в себе силу, ничего этим не прибавив и не убавив, а лишь 
воспользовавшись. Дух мой подвержен все той же слабости, что и раньше. Слабость 
никуда не ушла и уйти не может. Достижение только в том, что я теперь этой 
слабости НЕ ВЕРЮ. Я теперь ЗНАЮ, что эта слабость — лишь часть меня, что она 
меня не исчерпывае-ет. Зная о своей слабости — принимая ее трезво как часть 
реальности, которая есть я,— ВЕРЮ ТОЛЬКО СВОЕЙ СИЛЕ, которая есть другая часть 
этой реальности,— вот и все. Зол, как и прежде, но знаю, что добр тоже — и 
злости своей стараюсь не верить. Ленив — но верю в обратное, и поэтому удается 
работать...
    Господи, для чего Тебе этот сумасшедший мир? Как попускаешь?» Дерутся все: 
негры с белыми, арабы с евреями, коммунисты с капиталистами, коммунисты с 
коммунистами, арабы с арабами, евреи с евреями, негры с неграми, христиане с 
христианами. Боже! Зачем?
    Бывают моменты черной тоски от тщеты усилий, а именно — человеческих усилий,
 направленных на человека же.' На читателей, на зрителей, на пациентов. На 
детей, на потомков. На себя самого.
    274
    Все зря, все не впрок. Не в коня корм!
    Историческая оскомина. Сколько вдохновения и труда, сколько мученичества, 
страстного убеждения.» И все зря, все — на круги своя. Как издревле — убивают, 
обманывают, пьют, калечатся и калечат. Непробиваемая порода.
    ... Или не зря?.. Или все-таки не зря?.. Ведь при всем бессилии обратить 
массу — что-то все-таки остается у единиц? Что-то передается, как-то 
срабатывает?.. Эстафета — от лучших к лучшим, но вдруг — и НЕ ТОЛЬКО к лучшим?..

    Существенно: что удается — то не намеренно, а как-то побочно, само собой. В 
этом чуется воля Высшая™ Никто еще не проник вглубь, все на поверхности, 
врачеватели душ не ведают, что творят.
    Приходишь к мистической надежде, к молитве. Но надо действовать, 
действовать вопреки...
    Кто же ты, сделавший эту хрупкую плоть вулканом своей энергии? Сколько, о, 
сколько ее пронеслось уже через слово и через клавиши — океан, Вселенная, мощь 
разрывающая. Дай же, Господи, изойти, пошли нестерпимое!..
    Не отпустишь, знаю. На службе. Не для того ли оставляешь меня, вопреки 
всему, молодым, свежим, как будто сегодня только начинающим жить. Как 
благодетельно насилуешь волю, как снисходителен к потугам самонадеянного умишки.
 Слышу небесный смех — вот он ты, дурачок — удивляйся, живи!
    О, легче...
    ...Проснулся от сновидения. Видел маму, листал какой-то альбом, 
повествующий о ее болезни, с большим количеством цветных вкладышей. Текст был 
давно знакомый, я был кем-то вроде научного консультанта и, холодно комментируя,
 вдруг заметил живое, искаженное болью выражение одной из фотографий — глаз 
будто вывернут... Ужалила жуть, проснулся с криком раздираемой пуповины — Мама!.
. Зовешь?.. Я скоро, еще чуть-чуть...
    275
    КАСАНИЯ
    (1)
    Еще раз умирая, еще раз попытаюсь сказать вам о
    вас и о себе — вам, любимые, друзья, дети, вам, души родные, кого не 
встретил, но знаю, кого люблю, не узнав. Вам, Ваше Превосходительство (титул в 
самом буквальном смысле) — мой неведомый Продолжатель.
    (2)
    Тайна мира познается только исследованием души. Как называется исследующий 
— художником, писателем, музыкантом, ученым, врачом, философом, богословом или 
вовсе никак — не имеет значения — мы все вокруг одного, все в Едином.
    (3)
    Я был одним из исследующих. Я к чему-то приблизился, но, как и все, Самого 
Главного не успел достигнуть. До Откровения иногда оставалось совсем чуть-чуть, 
казалось даже, что оно посещало, но не успевал впиться...
    (4)
    Может быть, я теперь уже весь в Этом. Может быть, это Тот, Кого зовут Богом 
— не знаю — но Это являлось, снова и снова — и улетало, и было Главным, и было 
невыносимо прекрасно и невместимо. Но что же нового я сказал?
    (5)
    Мы приходим только к известному. Но да будет известно, что известное не 
известно. Ибо «известное» и есть Тайна, всякой душе предстающая. Тайна мира — 
тайна души — является нам то как вдохновение, то как выводы беспристрастного 
размышления, то как долг, то как совесть, то как любовь.
    Мне дано было все это испытать.
    Но не имел счастья — СПОЛНА.
    (6)
    Не примите за ненасытность. Не о краткости срока, отпущенного мне, сожалею, 
но лишь о безответственности в использовании. О душевной лености, трусости; о 
бессилии порвать путы сует и соблазнов; о недостаточной напряженности воли; о 
недостатке отваги в любви и вере, о лживости, далеко зашедшей; о темной 
глупости эгоизма; о своей недостойности самого себя.
    Поверьте, не поза кающегося и не мазохистическая
    276
    гордыня — нет, нет. Простое старание быть точным.
    (7)
    Я хочу, любимые, чтобы вы узнали и о том, чего я касался — вернее, что 
касалось меня, к чему имел пос-ланность, что обещалось... Я хочу, чтобы вы 
знали о чуде, которое было мной,— хоть и только как недовыполненное обещание. И 
это затем лишь, чтобы вы смогли ближе узнать СВОЕ — каждый свое. Всю жизнь я и 
рвался к вам вот за этим — чтобы помочь приблизиться каждому — к самому себе. И 
больше всего мешал, конечно, я сам. Жаждал восхищения вашего, да, кололся им, 
восхищением, как наркотиком, не мог жить без него и сию минуту все еще 
дожигаюсь на этой энергии. Но, видит Бог, не могу себя упрекнуть и в отсутствии 
дара восхищаться другими. С этим тоже не мог совладать, до самозабвения. 
Восторг, восхищение дарованьем соперника побеждали во мне и зависть, и ревность,
 сами по себе страшно сильные. Именно восхищение, то и дело ослепляя (а потом...
) — восхищение и мешало всю жизнь любить истинно, то есть трезво.
    (8)
    В моей жизни — именно в жизни, а не в той ее искусственно выкусываемой 
частности, которая людоедски именуется «творчеством» — было всего лишь два 
основных метода, которыми я и сделал, и стал, чем стал. Топтался на месте, но 
все же какие-то шажки и прыжки   удавались...
    Методы эти испытаны и общечеловечны — но быть может, в моем рассказе 
мелькнет что-то свежее.
    (9)
    Один метод назову — приблизительно, заимствуя термин: интроспекцией, 
В-себя-смотрени-ем. Близко, какими-то боками: «интуиция», «медитация», 
«интроверсия», «вслушивание», «предзнание», «ясновидение»... О последнем, может 
быть, успею поговорить  отдельно.
    Никого и ничего в своей жизни не видел, не чувствовал и не сознавал, кроме 
себя. Хотя и не могу сказать, что никем больше не интересовался, не изучал, не 
любил. Но воспринимал — только себя, вернее, только ЧЕРЕЗ себя — в том числе и 
в таких, казалось бы, далеких от самосозерцания деятельностях, как гипноз,
    277
    музыкальные медитации или рисованье портретов. Как раз здесь интроспекция 
бывала наиболее напряженной и приносила, случалось, плоды в виде точного 
попадания в другое существо — ПРОНИКНОВЕННОСТИ. Для другого это было смотрением 
в него. Все, что есть живого, любовного, точного, угадывающего в моих книгах, 
рисунках, музыке, стихах,— вытащено, выловлено, высмотрено из себя.
    (11)
    Даже в моем глуповатеньком общественном аутотренинге — все, что есть более 
или менее стоящего, все, что помогало — отсюда же, из меня. Лучшее я открывал 
себе — неучу.
    (12)
    Глядя в себя, и художественно, и научно описывал всевозможные личности, 
типы, характеры, персонажи — списывал со своих внутренностей. Сочинял многих 
пациентов, писал за них письма. Много таких Я-пациентов,  Я-человеков,   
Я-докторов...
    (13)
    Но — небесный пунктир! — Очень часто случалось так, что моя выдумка 
являлась мне воплощенной — в виде самой что ни на есть реальности, это внушало 
иногда мистический ужас. Вот и К., обожженную без лица, описанную в одной из 
моих книг псев-додокументально, повстречал на другое утро после ее «сочинения» 
— в метро, на станции, где живу, идущую на меня прямо такую в точности, как мне 
пригрезилась — в той же одежде, того же роста, с той же походкой и ВЫРАЖЕНИЕМ...
 Содрогнулся, хотя .и не в первый уже раз...
    (14)
    Совпадения? Просто совпадения, каких уймы, самых фантастических совпадений?.
. Согласен: да, совпадения. Но вот только что это просто совпадения — с этим не 
соглашаюсь. Ничего не значащих совпадений не может быть — каждое совпадение О 
ЧЕМ-ТО дает нам знать. Я не смогу сейчас выразить это более четко, но верю, что 
это будет доказано Теорией Сверхизмерений, которая объяснит телепатию и 
ясновидение.
    (15)
    Люблю живое в литературе — дыхание, голос, смех, пульс, мускул, запах 
строки.
    278
    Непереводимое, недолговечное» Не долго, но вечное!
    Часто   ловил   себя   на   поразительной   внутренней ПУСТОТЕ,   
совершеннейшем  отсутствии   какого-либо содержания —  в голове, в душе_. 
Казалось, что я и всегда такой. Что нет во мне ничего, не было и не будет.
    Но переполненность ИНЫХ мгновений, когда, наоборот, слишком плотно!!!
    Дошло, наконец. Пустотность есть свойство внутреннего наоборотного зеркала: 
заглядываешь — изображение исчезает.
    (16)
    В сфере идей (не путать с идеологией) я всегда был отъявленным коммунистом 
— не признавал никакой собственности, просто не чувствовал. Спокойно и радостно 
брал чужое и позволял брать свое. Мечтаю быть разворованным до последней 
ниточки. Собственнический инстинкт в сфере духа должен быть вытравлен, иначе 
придется остаться зверьми. Чем духовней, чем выше — тем меньше частного. Кто, в 
самом деле, осмелится утверждать свою собственность на Бога? Есть, однако, 
такие универсально ревнивые личности, которые и к Богу относятся как к 
персональной зубной щетке.
    Отсюда и идеал Анонимности Добра, к которому я пришел путем множества 
откровенных духовных краж.
    (17)
    Но — возвращаясь к Интроспекции — совершенно необходимо, чтобы заимствуемое 
уже было с в о -и м. Пушкин весь состоит из заимствований, обворовал всех и вся,
 но у него нет ничего чужого, ни капельки. Мысль или чувство, выраженные другим,
 его слово, его острота, его сумасшествие, его глупость — все это и любое 
прочее должно давать, при правильном восприятии, некий знак тождества. Знак 
может иметь подобие восторга, благоговения, смеха, спокойного согласия, ужаса — 
много разных, в том числе зависть, белая или в крапинку. И вот, когда он только 
появляется, этот знак — всё: это твое, пользуйся как душе угодно. В худшем 
случае будет вторичность, которой то и дело грешили и величайшие — а в 
европейской поэзии, наверное, все после Гомера. Но если нет знака — а ты 
все-таки хапаешь из практических соображений, то тогда ты есть вор, плагиатор, 
подлец, душегубец — и
    279
    всего того хуже — бездарь. Случись чудо, что кто-нибудь по-своему напишет 
«Евгения Онегина» — мы должны пасть ниц перед небесами. Только честность перед 
собой, не проверяемая никем, кроме Бога, может дать санкцию на присвоение или 
отказ. Идея — особа эмансипированная; горе тому, кто попытается ее приковать.
    (18)
    Был ли я сам всегда в этом смысле честен? Думаю, не всегда — начинал мелко, 
опасливо, конъюнктурно, косился по сторонам, и наверняка, не припомню где и 
когда, приворовывал мимоходом и не свое. Слава Богу — свое все-таки вытащило — 
головами многих и многих. Сейчас вряд ли стоит в этом копаться, но если 
кто-нибудь из вас, мною любопытствуя, вдруг наткнется на эдакое дерьмецо — 
трижды плюньте, сделайте милость. Засекаюсь на этом так дотошливо потому, что 
хочу перейти к описанию второго своего жизненного метода — противоположного. 
Обращенность не к своему, ак   Другому.
    (19)
    Но сперва надо попрощаться с собой.
    Жажда запечатления, неутолимая жажда, детские рисунки на песке вечности!
    Вот чем я болел и болею, вот что унес...
    Выпарились волоски честолюбия, эти скок-поскок на ступеньки, это «гений — 
не гений» («ну конечно, гений, о чем разговор» — «ну # ладно, ну и не гений, 
начхать, много их и так развелось») — со смехом, с остывающим зудом — одним 
гением меньше. Место на лесенке больше не вопрос. Но остервенелая жажда, но 
безумная ненависть к небытию! — здесь, сейчас, среди вас — и дальше — хочу 
остаться! Хочу быть, смеяться, хамить, рычать, изображать!.. Ну что поделать, 
если отсутствие так беспредельно противно моей природе?..
    Всю жизнь пытавшийся быть затворником, имею в виду отсутствие не физическое.
 Но и физическое тоже — в том, что относится к духовному существу. Вот моя 
физиономия, пока еще не страшная. Ее очень скоро не будет, ее нет уже, только 
эти вот плоскенькие фотографии, кинопленки... Ну что?.. Жалко — вот и все, что 
скажу вам — жалко, как и вон того, совсем маленького, которого не стало еще 
раньше. Это не сентиментальность, любимые, это восстание. Не знаю, как
    280
    этот, сейчас бредово строчащий, а вон тот, маленький, за пианино, за 
книжкой — заслуживает ВСЕГДА БЫТЬ.
    Наша истинная любовь к себе — любовь грустная.
    Тот, маленький, успел подарить вам несколько рисунков. И я прошу вас за 
него — их сохранить, иногда рассматривать и показывать, кому интересно. 
Особенно две картинки — одну карандашную, где много зверюшек (нарисована в 5-6 
лет) и другую — акварель, где то ли закат, то ли восход, и грустный человек в 
лодке (нарисована в 10 лет). Это настоящее. Никакое не творчество.
    (20)
    Живая прелесть, стремительная сладость умирания, пронзительное очарование! 
— Кто чувствовал это, как я, тот понимает и смертную ярость. Уберечь, дать жить 
дальше, запечатлеть хоть как-нибудь! — при чем здесь честолюбие? Простой трепет 
агонии. Все свое и все не свое — ибо ты умираешь. Любовь к себе священна в той 
мере, в какой красива.
    Цветение агонии. Я был создан, чтобы видеть, слышать, вдыхать, мыслить, 
двигаться, изобретать, обнимать. Я не был карточным игроком. Какие-то лишние, 
может быть, клетки, какая-то сверхпроводимость... Видимо, во мне отсутствовали 
или были ослаблены свойственные большинству природные ограничители, эта легкая 
примесь здоровой тупости, делающая существование более или мнее переносимым. Не 
умел ни к чему привыкать, уравновешивался только за счет разума, ненадежно. И 
вот почему я так долго БОЯЛСЯ живых цветов — некоторые думали, что я их не 
люблю, я же просто НЕ МОГ ВЫНОСИТЬ, меня пронзали эти крики умирания красоты, и 
одна роскошная роза вызвала однажды что-то вроде эпилептического припадка. 
Только с помощью табака, убийцы обоняния, я стал, наконец, более или менее 
спокойно общаться с цветами; но и теперь мне нужно, что бы их было КАК МОЖНО 
МЕНЬШЕ — на каждое замкнутое помещение один, самое большое — три цветка или 
строгих букета...
    (21)
    Господи, за что одному столько?
    Куда девать невместимое?
    Возьмите у меня, все возьмите — все это ваше. Раз-
    281
    дарить — что еще можно успеть?.. Я в слезах сейчас, потому что не успеваю 
выразить благодарность, всех помню. Но чтобы назвать, кому я обязан жизнью и 
счастьем, нужна еще одна жизнь, еще одна бесконечная жизнь...
    ...Шелестящее шевеление дубовых листьев на люстре... Прошлой осенью 
пристроил их там, еще не увядшие, чтобы наглое электричество не рвало глаз.
    Никогда не опасался сквозняков, наоборот, приветствовал, даже сам устраивал.
 Но сейчас дует непонятно откуда, сию минуту все было смирно.
    Сквозняк усиливается, качается уже откровенно люстра, начиная дребезжать; 
взлетела и разметалась по углам, как стая летучих мышей, копирка, выплюнулся из 
пепельницы пепел с окурками, ухнуло что-то в кухне, как всегда бывает при 
набегах грозы, заверещал обалдело   будильник...
    Надо все-таки высунуться, а вдруг...
    Ни облачка. Зажглись кое-где окна, фонари еще медлят. Над дальней рекламной 
крышей троица уток пересекла розовеющий сверхзвуковой хвост, это 
селезни-холостяки летят на ночевку обычным своим маршрутом, на Порфирьевские 
пруды. Антициклон обязался стоять недвижно до полнолуния.
    .„Ну, вот оно, наконец-то!.. Ветер мечется по всем направлениям, ходит 
ходуном, дует из стен, из мебели, из-под пола и с потолка, главное, с потолка...
 Лопнула лампа, еще одна, люстра грохнулась. Сизая змея с искрами обвинтилась 
вокруг комбайн-системы Видео-Стерео-Люкс, непринужденным рывком смешала все в 
планомерную кучу, подняла к потолку, потолкала там и вышвырнула в окно — 
телевизор, впрочем, вернулся обратно, еще не совсем выключенный, произнес 
чьим-то знакомым голосом:
    ЗАГАДОЧНЫЙ ГАД, ГАДЯЩИЙ НАУГАД...
    ШТЕПСЕЛЬ    ШИКАРНЫЙ    ШАРАХНУЛО   ШОКОМ... — и разлетелся вдребезги.
    Все понятно: домашний смерч — сквозняк всесторонний, спиральный взрыв 
энтропии, пробив измерений.
    Покуда  дубленка  расправляется  с  чайной  посудой,
    282
    пока чайник с отбитым носом кончает с собой в унитазе, как и было давно 
задумано, а в ванной бьется в судорогах душевой шнур, шипящей петлей удушая 
пиджак, сузившимися глазами взираю на неотвратимо надвигающуюся со стороны 
санузла пенную мутно-коричневую жижу с растворяющимися в стиральном порошке 
чеками, сберкнижками, телефонными счетами, дипломами, почетными грамотами... 
Все нормально, потоп как потоп. Приглашение на заседание редколлегии «Трезвость 
и воспитание»... Повестка в товарищеский  суд...
    Снизу уже давно стучали по радиатору, сразу в четыре раскаленных   стука,   
звонили   и   барабанили   в   дверь. Надрывался, как и тысячу лет назад, 
телефон. Воздух  остановился.
    Доктор Павлов. Антонове дерево.
    Лыткин пруд, за Сокольниками, мало кто знает это название. Возвышение, 
холмики небольшие. Пруд маленький, но так расположен, что кажется морем, с той  
 точки.
    Дерево не знаю какое. Большое. Ствол не очень толстый, но как бы это 
сказать... Всегдашний. Теплый даже в мороз. Слегка наклонен, а корень приподнят 
снизу, так что если встать, спиной прислонясь, само держит, обнимает со всех 
сторон.
    С этой точки вода сливается с небом, взгляд растворяется, шумы уходят.
    Особенное пространство, отдельное. Такие места есть всюду, даже на Садовом 
кольце. Их проходят, проезжают, заплевывают, а им ничего не делается, они есть. 
Вы замечали, может быть? Иногда вдруг на самом людном месте посреди улицы сидит 
себе кошка и никто не гонит, или ребенок играет, а вокруг как бы прозрачное 
ограждение... Первичные существа чувствуют точно, границы ясные. Это, как Антон 
говорил, естественные противосуетные ниши: пространства касания с тонким миром.
    Мы ходили туда изредка, вечерами, постоять в живой неподвижности. Антон 
медитировал, а я просто отклю-
    283
    чался,   но  не  совсем,   потому  что   дерево  это  что-то сообщает.
    Одиннадцатого ноября приехал к нему после работы. Не изменил своей привычке 
— заглушив мотор, секунд пять посидеть в машине, даже если спешу. Вылезаю. 
Стемнело уже, небо ясное, сухо, свежо. На душе спокойно как никогда. В окне 
антоновом легкий свет, как и обычно, горит настольная лампа.
    И вдруг откуда-то сразу знание, что этот свет одинок.
    Поднимаюсь, шагов не чувствую, какая-то невесомость и ощущение, будто это 
он поднимается, а меня нет.
    Ключ от его квартиры всегда со мной, открываю. Сразу втянуло внутрь, как 
пылинку, и сразу к лампе. Записка, одно слово:
    там
    ...Ехал невероятно медленно, бесконечно, хотя везде попадал на зеленый и 
жал на полную, обогнал две скорых, свистели постовые, на полукруге у 
Сокольников занесло, вырулил на сантиметр от автобуса...
    Он стоял там,  как всегда.
    Упасть нельзя, дерево держит.
    Я не сразу подошел.
    Надо было еще постоять.
    Потом я сказал: «Ну, давай». Подошел.
    Дотронулся до дерева. Теплое. Шелохнулось что-то наверху, упал кусочек коры.

    Дальше все было просто.
    Рисунки на шуме жизни
    Стихи
    В некотором царстве, в некоем государстве
    есть остров,
    где текут параллельные реки с параллельными
    берегами
    в параллельных долинах,
    и параллельные горы параллельными линиями поднимаются к небу с параллельно 
плывущими
    звездами. У деревьев на этом острове параллельные ветви
    и листья,
    у цветов параллельные лепестки. Дождевые капли, как и везде, впрочем,
    падают   параллельно, так же как и снежинки, а люди
    строгую параллельность при ходьбе соблюдают в движениях ног и рук. 
Параллельно работают магазины,  радиостанции,
    телепрограммы; параллельно пишут писатели, выходят газеты,
    мыслят  мыслители; у ослов
    параллельные  уши. Параллельные   взгляды на один и тот же предмет не 
сходятся, ибо, как им и полагается, идут мимо. Пересекаться   нельзя. На 
концертах музыка и аплодисменты следуют
    параллельно, так что слушатели и исполнители не мешают друг
    другу.
    На этом острове не бывает транспортных катастроф. Злятся и ссорятся в 
результате одних и тех же параллельно влияющих  атмосферных событий. Мамы 
пугают капризных детишек: «Вот придет Лобачевский, отдам тебя Лобачевскому!» И 
детишки
    с параллельно остриженными головками делают параллельно что полагается, 
параллельно текущими зелеными слезками плачут, никогда ни одна слезинка не 
пересечется с другой.
    286
    Каждый смеется над чем-то своим.
    Это напоминает мне одно замечательное заведение
    в наших краях. (Где иногда происходит,
    в порядке исключения, параллельное кое-что.  Например, футбол). Влюбленные 
любят друг друга непересекающейся   любовью.
    Один только раз, говорит легенда,
    какие-то двое,
    нарушив закон,
    слились —
    и раздался взрыв:
    погибли,  родив
    Вселенную.
    Остров, однако же, уцелел,
    хотя
    были выбиты абсолютно все стекла.
    I. ПАМЯТЬ ЗЕРКАЛ
    Залив,
    а может быть, река,
    не знаю.
    Были облака,
    их больше нет —
    горит заря,
    но где-то там,
    а здесь — не знаю,
    откуда свет,
    благодаря
    какому чуду...
    ...Вспоминаю:
    он светит сам,
    да, светит сам,
    но он обязан
    и жемчугу
    своим экстазом,
    и изумруду...
    287
    Здесь я был
    тому назад всего лишь вечность.
    Я плыл,
    я видел оконечность
    полувоздушной суши — мыс,
    себя  теряющий,
    как мысль,
    и эти скалы —
    их оскалы
    прикрыл покладистый  песок,
    а где не вышло — как лекала
    лишайник лег наискосок
    и лбы украсил сединами...
    И это дерево — я был им,
    боговетвистым,
    солнцекрылым,
    я плыл сквозь воздух, я пылал
    спокойствием  —
    мои стрекозы
    и птицы — я их целовал,
    дарил плоды, цветы и слезы,
    а ветер — ветер веселил
    мне волосы, венки сплетая
    и расплетая — и спросил,
    страницы снов моих листая,
    однажды: «что такое смерть?»
    Я отвечал: «Как посмотреть.
    Вот небо. Небо убивает».
    —  «Ты шутишь. Смерти не бывает».
    —  «Шучу, конечно. А земля сегодня любит ноту «ля».
    —  «О, это пустяки. А можно тебя  погладить  осторожно?»
    —  «Как хочешь. Только не усни. И ветку к ветке прикосни...»
    —  «А что такое сон?» — «Работа, но у нее другая нота.
    Два дуновения, и ты
    пройдешь сквозь ближние кусты,
    вздохнешь,
    травинку   потревожишь,
    волну к губам своим приложишь,
    волна уснет,
    288
    но полный сон
    бывает только в унисон...»
    И он летел на дальний берег, где камень камню слепо верит. (Кому светлей, 
кому темней, не знают камни или знают, но спят и духов заклинают).
    Там оборот ночей и дней иной,   короткий, а шепчущий отшельник в лодке — 
мой медиум.,.
    18 ноября
    Мой хлещущий ноябрь,
    раздетый,   проливной,
    в такую непролазь подстать в тюрьму садиться. Как пухнут облака, как будто 
из пивной, и каждое тебе на голову садится, мой стынущий ноябрь...
    Февральский   Водолей,
    тебе в противовес, зыбучими снегами
    стремится замести  скоропостижность дней
    и растворить, и смыть безумными слезами.
    Роди меня, роди — и проходи скорей,
    мой слепнущий  ноябрь...
    (Венецианский   дож
    представился мне вдруг, гондолы и шпионы
    в монашьих клобуках). О, как нещаден дождь,
    святая   благодать!..
    Так плачут Скорпионы,
    когда, не торопясь, зима в гнездо ползет
    прищуренной змеей — хозяйкой, а не в гости.
    Послушники любви, зачем вам не везет
    и злой осенний яд пронизывает кости?
    289
    О В. Леви, кн 3
    Ты смеялся и плакал. Ты долго работал, дожидаясь меня, и уже перед сном я 
тебя посетил, спохватившись, и подал поздний завтрак и чашу с холодным вином.
    Сколько раз я тебе изменял, наверное,
    не припомнится,
    дух мой бедный, затравленный мой господин. Ты прощаешь мне все, словно я не 
слуга,
    а любовница, или ведаешь, что не дожить до седин.
    Спорю с зеркалом. Две морщины на переносице нарисованы нежно. Пока еще жив. 
Сокровенное шепчет. Сокровенное просится и уходит, ответа не получив.
    К зеркалу я подхожу, чтобы оставить свое лицо, а там видно будет.
    Осторожнее с зеркалами, пожалуйста,
    зеркала ранимы,  беспомощны,
    не обижайте их,
    не одаривайте своими проблемами,
    у них хватает своих.
    Зеркала, вы наверное знаете, населены
    всякой  всячиной, и чего только нет в их пространстве,
    лишенном  времени: диспуты, вечные поцелуи, нескончаемые  рукопашные,  
слезы... У зеркала,
    даже самого мутного, есть одна черта абсолютного совершенства:   
бессмертная, неуничтожимая   память.
    Самое лучезарное я увидел в нотариальной конторе: чисто  вымытое, 
сумасшедшее.
    290
    Оно предъявило мне дарственную от двоюродного
    прадедушки
    на предметы (перечисление): понт,
    цепочка от понта, коньки фигурные, бородавка.
    Тот, другой — там, напротив — изменник, изменяющий верностью — да, тот 
пожизненный твой современник, твой двойник, двоянин, двоенет.
    Как он точен. Как здраво и зрело
    устраняет останки стыда.
    Ну, а часики справа налево,
    и другой коленкор у монет.
    Как он прав. Но где право, там лево,
    а где лево, там право всегда.
    Он смеется: «Да в этом ли дело?
    Разве это не твой кабинет?
    Ну и что ж, что где лево, там право?
    Разбираться не стоит труда:
    справа яма, а слева канава,
    посредине  играет кларнет».
    Замечает  твою  слабонервность.
    Терапия нежна и тверда:
    «Не печалься: где верность, там ревность,
    а где ревность, там верности нет.
    Все эмоции связаны как-то
    с несомненною пользой вреда:
    роковой перевертыш инфаркта —
    милый доктор, веселый брюнет».
    «Но ведь полк же не клоп,— ты лопочешь,-и ведь клоп же не полк».— «Ерунда, 
мне без разницы. Если захочешь, для клопов мы напишем сонет». Он смеется — ты 
тоже смеешься, он напьется — и ты хоть куда, отвернется — и ты отвернешься, 
тень без тени и след без следа...
    291
    ..Л потом ты опять один.
    Умывается утро
    на старом мосту,
    вон там, где фонтан как будто
    и будто бы вправду мост,
    а за ним уступ
    и как будто облако,
    будто бы вправду облако,
    это можно себе представить, хотя
    это облако и на самом деле,
    то самое, на котором мысли твои улетели,
    в самом деле летят.
    ..А потом ты опять один. Есть на свете пространство. Из картинок твоей души 
вырастает его убранство. Есть на свете карандаши и летучие мысли, они прилетят 
обратно, только  свистни и скорее пиши.
    ..А потом ты опять один.
    Эти мысли, Бог с ними,
    а веки твои стреножились, ты их расслабь,
    это утро никто, представляешь ли,
    никто, кроме тебя,
    у тебя не отнимет.
    Смотри, не прошляпь
    этот мост, этот старый мост, он обещан,
    и облако обещает явь,
    и взахлеб волны плещутся, волны будто бы
    рукоплещут, и глаза одобряют рябь.
    А потом ты опять один.
    292
    Музыка к кинофильму
    Нет грусти. Хруст костей. Кадят реторты. Кавалергарды  громоздят  гробы на 
грудь горбуньи. Грумы-септаккорды стремглав промчались на призыв трубы.
    Игра  остра.   Магистр-администратор, затраты страсти сократив, срастил 
гротеск и пастораль, и страх кастратов соединил с безумием горилл.
    А в партитуре дротики и копья,
    и колоколу некуда упасть,
    и драит хвост дракон, и шлет Прокофьев
    ему бемоль в разинутую пасть.
    Я садился в Поезд Встречи. Стук колес баюкал утро. Я уснул. Мне снились 
птицы. Птицеруки, птицезвуки опускались мне на плечи. Я недвижен был, как кукла.
 Вдруг проснулся. Быть не может. Как же так,
    я точно помню.
    Я садился в Поезд Встречи. Еду в Поезде Разлуки. Мчится поезд, мчится поезд 
сквозь туннель
    в каменоломне.
    Кто ты такой? Незанятое место. Сквозняк. Несвязных образов поток. Симфония 
без нот и без оркестра. Случайный взгляд.  Затоптанный цветок.
    Толпа сырая собственной персоной: слияние святого, подлеца и сироты — под 
оболочкой сонной потертого  гражданского лица.
    293
    А глаз твоих седых никто не видит и это тело как бы не твое, и душит чья-то 
боль, и бьет навылет чужих зрачков двуствольное ружье.
    Как важно знать, что ничего не значишь, что будучи при всем, ты ни при чем, 
что душу превратил в открытый настежь гостиный дом с потерянным ключом.
    Кто здесь не ночевал, кто не питался, кто не грешил?.. Давно потерян счет. 
А скольких ты укоренить пытался, уверенный, что срок не истечет?
    Казалось иногда, что жизнь приснится — еще чуть-чуть — и сам себя простишь, 
но сны в глаза вонзались, как ресницы, когда под ветром на горе стоишь,
    и мчались облака, летели дроги сквозь мельтешенье знаков путевых, и гнал 
толпу всесильный Бог Дороги, не отличая мертвых от живых.
    Инициал
    В  бытность студентом-медиком
    на обязательной  практике
    под   руководством  На-Босу-Голову,
    преподавателя   гинекологии,
    носившего лысину девственной чистоты,
    а на ней шапочку, смахивающую на ботинок
    короля Эдуарда, помните? —
    был король,
    только не помню чей
    и не помню был ли,—
    так вот,
    под  присмотром  На-Босу-Голову
    я делал аборты.
    294
    Во всех прочих случаях, объяснял нам
    На-Босу-Голову,
    искусственное прерывание жизни называют убийством. А самых маленьких можно.
    Я их выковыривал
    штук по пять, по шесть в сутки,
    иногда по десятку.
    Уже на второй день я стал виртуозом.
    «Музыкальные руки,— сказал мне На-Босу-Голову,—
    у тебя музыкальные руки».
    В то время я увлекался геральдикой
    и поэзией Шелли,
    любил Пушкина,
    Рильке,
    а они шли,
    разноликие,   разнопышные,
    разношерстные,
    ложились под мясорубку,
    веером раздвигали ляжки.
    (Потом накидывали простыню.
    Шелест поникших крыльев...)
    Я ничего не видел
    кроме
    я ничего не видел
    кроме
    я ничего не видел,
    но там, в пространстве, там цель была — там творился Инициал, подлежавший...

    Сперва вы чувствуете
    сопротивление  плоти,
    отчаянное
    нежное
    сопротивление —
    плоть не хочет впускать железку,
    но вы ее цапаете востроносым корнцангом,
    плоть  усмиряется,
    295
    вы  раоотаете.
    Странно все же,
    как целое человечество
    умудрилось пройти сквозь т&сое
    тесное   естество.
    «Ни одного прободения,—
    удивлялся   На-Босу-Голову,—
    ну ты даешь, парень,
    ты  вундеркинд, ей-богу,
    хорошо, что тебя не выковыряли».
    После сорокового я это делал
    закрыв глаза.
    Самое главное — не переставать слышать звук
    работающего   инструмента:
    хлюп-хлюп,
    а потом... Простите,
    я все же закончу:
    сперва  хлюп-хлюп,
    а потом скрёб-скрёб,
    вот и все, больше не буду.
    «Уже в тазике,
    уже в тазике,—
    приговаривал  добрый   На-Босу-Голову,
    утешая   хорошеньких,—
    у тебя была дочка,
    в следующий раз будет пацан,
    заделаем   пацана».
    Я ничего не слышал
    кроме
    я ничего не слышал.
    Но один раз кто-то пискнул.
    В теплом красном кишмише
    шевелился   Инициал.
    Он хотел выразить идею винта
    формулой   музыкального  тяготения,
    его звали
    Леонардо  Моцартович  Эйнштейн.
    296
    Я есмь —
    не знающий последствий слепорожденный   инструмент, машина безымянных  
бедствий, фантом  бессовестных легенд. Поступок, бешеная птица, слова,  
отравленная  снедь. Нельзя,  нельзя  остановиться, а пробудиться — это смерть.
    Я есмь —
    сознание. Как только уразумею, что творю, взлечу в хохочущих осколках и в 
адском пламени сгорю.
    Я есмь —
    огонь вселенской муки, пожар  последнего стыда. Мои обугленные руки 
построят ваши  города.
    Вселенная горит. Агония огня рождает сонмы солнц и бешенство небес. Я 
думал: ну и что ж. Решают без меня. Я тихий вскрик во мгле. Я пепел, я исчез. 
Сородичи рычат и гадят на цветы, кругом утробный гул и обезьяний смех. Кому 
какая блажь, что сгинем я и ты? На чем испечь пирог соединенья всех, когда и у 
святых нет власти над собой? Непостижима жизнь,  неумолима смерть, а искру над 
костром, что мы зовем судьбой, нельзя ни уловить, ни даже рассмотреть...
    Все так, ты говорил — и я ползу как тля,
    не ведая куда, среди паучьих гнезд,
    но чересчур глупа красавица Земля,
    чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.
    297
    Мы в мире не одни. Бессмысленно гадать,
    чей глаз глядит сквозь мрак на наш ночной содом,
    но если видит он — не может не страдать,
    не может не любить, не мучиться стыдом...
    Вселенная горит. В агонии огня
    смеются сонмы солнц, и каждое кричит,
    что не окончен мир, что мы ему родня,
    и чей-то капилляр тобой кровоточит...
    Врачующий мой друг! Не вспомнить, сколько раз
    в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне
    ты бельма удалял с моих потухших глаз
    лишь бедствием своим и мыслью обо мне.
    А я опять тупел и гас — и снова лгал
    тебе — что я живу, себе — что смысла нет,
    а ты, едва дыша,— ты звезды зажигал
    над головой моей, ты возвращал мне свет
    и умирал опять. Огарки двух свечей
    сливали свой огонь и превращали в звук.
    И кто-то Третий — там, за далями ночей,
    настраивал струну, не отнимая рук„.
    Мы в мире не одни. Вселенная плывет сквозь мрак и 1густоту — и, как ни 
назови, нас кто-то угадал. Вселенная живет, Вселенная летит со скоростью любви.
    П.  ЗАЧЕРКНУТЫЙ  ПРОФИЛЬ
    Вечная мерзлота обняла меня. «Жди» — услышалосъ. Льдинкой застыло эхо.
    Стихи докажут все —
    ах, верить только
    в возможность быть любимым,
    298
    лишь   возможность, не более.
    Любому идиоту
    дано такое,
    да, но он
    не верил,
    нет,
    в свою возможность
    не верил, только знал, как любят
    по-настоящему.
    Он знал,
    как любит сам — такой любви,
    он знал,— ни у кого («...как дай вам Бог...»),
    но быть любимым...
    Ах, верить только
    в   возможность...
    Нечаянная клякса на строке обогатилась бюстом. Вышла дама при бакенбардах, 
в черном парике и с первородным яблоком Адама, известным под названием «кадык». 
Небрежные штрихи и завитушки. «И назовет меня всяк сущий в ней язык...» 
Автопортрет писал художник Пушкин.
    Сенатская   площадь. Кресты на полу. Пять виселиц тощих и профиль в углу.
    А тот, с завитками, совсем не такой. Душа облаками, а мысли рекой.
    Среди кудрей и ломких переносиц хрустел ухмылкой новенький диплом, где 
красовался титул «рогоносец». Но в этот миг он думал не о том. Рука чертила 
долговые суммы, носы тупые, сморщенные лбы,
    299
    кокарды, пистолет... Но эти думы не совмещались с линией судьбы.
    Под листом пятистопного ямба, с преисподней его стороны шелестит аладдинова 
лампа, пифагоровы сохнут штаны. Между тем, безымянный отшельник поспешает, 
косою звеня, расписать золоченый  ошейник вензелями последнего дня.
    На площади пусто. Потухший  алтарь. Горящие люстры. Танцующий  царь.
    Потребует  крови, как встарь, красота. Зачеркнутый   профиль и пена у рта.
    Искусники элиты и богемы
    к тебе приходят, как торговцы в храм,
    неся свои расхристанные гены
    и детский срам.
    Все на виду: и судорога страха,
    и стыд, как лихорадка на губе,
    и горько-сладкая, как пережженый сахар,
    любовь к себе.
    Поточность откровений и открытий. Живем по плану. Издаем труды. Седой 
младенец крестится в корыте, где нет воды.
    И хоть мозги тончайшего помола и гениально варит котелок, потусторонний мир 
другого пола — наш потолок.
    300
    Припомнишь ли? Он думал не о лучшей, тот первый, полный ревности пастух. Он 
тосковал о слабой и заблудшей, но ты был глух.
    Заботы, как тараканы, в дом заползают неслышно, осваиваются, наглеют — и в 
чашки, и в хлеб,
    и в суп.
    Я их морил весельем. Вот что из этого вышло: куча долгов и дети. Потом 
разболелся зуб.
    Я выводил их стихами. Я обложил их штрафом в пользу литературы. Они 
присмирели. И вдруг ночью сломалась машинка. Услышал шорох
    за шкафом. Встал. Подошел. Увидел компанию старых подруг.
    Вылезли. Причесались. Изволили сесть и послушать музыку. Далее кофе. Мясо а 
ля натюрель. Потом сказали спасибо и сразу полезли в душу с ногами. Почти не 
глядя. Как в собственную
    постель.
    Не помню, как отбивался. Бодал. Телефоном трахал. Люстра свалилась метко. 
(Вмятина на голове.) Стало темно и тихо. Рваные уши метафор ветер разнес той 
ночью со свистом по всей Москве.
    Как медленно заносят нас метели.
    Как медленно теряем мы себя
    в глубоком сне на ласковой постели.
    Как медленно, пронзая и знобя,
    и мысль,.и совесть уменьшая в росте,
    ночные холода глодают кости,
    и время, как сапог испанский, жмет,
    и в темноту летят немые птицы,
    и зреет в клетках ненависть, как мед,
    и жалость жалит — не успеть проститься..
    301
    Осколки слез. Бессмысленность погонь. Молчанье  звезд.
    А мы с тобой хотели
    сгореть —
    сгореть, в полете на огонь
    не замечая медленной метели...
    Она так близко иногда. Она так вкрадчиво тверда. Посмотрит вверх. Посмотрит 
вниз. Ее букварь составлен из
    одних шипящих.
    Разлуки старшая сестра. Вдова погасшего костра. Ей бесконечно догорать. Ей 
интересно выбирать
    неподходящих.
    Пощупай там, пощупай здесь.
    Приткнись. Под косточку залезь.
    Там пустота, там чернота. Обхват змеиного хвоста:
    не  шевельнешься. А если втянешься в глаза, вот в эти впадины и за,
    то не вернешься.
    Нет небытия, есть забвение.
    Обвиняю себя в черной неблагодарности
    последней моей учительнице,
    понимания  ждущей,
    единственной,
    свет без тени дарящей.
    Боюсь не тебя, только пути к тебе, Возлюбленная   Неизвестность.
    Небытия нет, есть  неведение.
    302
    Страх мой лжет.
    Мерзкий скелет —
    это и есть мой страх в облике искаженной
    жизни,
    не ты это, нет,
    знаю:
    себя покинув,
    не кончусь —
    начнусь с неведомого начала —
    небытия нет,
    есть безверие.
    Есть небытие в другой жизни,
    в другой боли,
    в другом сердце,
    вот здесь, вот она, смерть —
    равнодушие,
    в этой смерти живу,
    мертвой жизнью казню себя.
    Иногда кажется — осталось чуть-чуть,
    и стена прорвется,
    из плена выйду
    и всеми и всем
    снова сделаюсь.
    Звериная тяжесть не дает мне узнать себя.
    Небытия нет,
    есть безумие.
    Возлюбленная   Новорожденность,
    научи быть достойным тебя,
    научи.
    Знаю,
    почему трепещу.
    это стыд,
    душа не готова,
    не постигла и малой крупицы твоей науки.
    Иду,
    дай мне время.
    303
    Седьмая фуга
    (Посвящается   тебе)
    Приснилось, что я рисую.
    Рисую себя — на шуме,
    на шуме... Провел косую
    прямую — и вышел в джунгли.
    На тропку глухую вышел
    и двигаюсь дальше, дальше,
    а шум за спиною дышит,
    и плачет шакал, и кашель
    пантеры, и смех гиены
    рисуют меня,  пришельца,
    и шелест змеи...
    Мгновенный
    озноб.
    На поляне — Швейцер.
    Узнал его сразу, раньше,
    чем вспомнил, что сплю, а вспомнив,
    забыл.
    (Если кто-то нянчит
    заблудшие души скромных
    земных докторов, он должен
    был сон мой прервать на этом).
    Узнал по внезапной дрожи
    и разнице с тем портретом,
    который забыл. Но руки
    такие же,  по-крестьянски
    мосластые, ткали звуки.
    рисующие в пространстве
    узор тишины.
    — Подайте, прошу вас, скальпель... Все, поздно... Стоять напрасно не стоит, 
у нас не Альпы швейцарские, здесь опасно, пойдемте. Вы мне приснились, я ждал, 
но вы опоздали. (Стемнело).
    Вы изменились, вы тоже кого-то ждали?.. Не надо, не отвечайте, я понял. Во 
сне вольготней молчать.
    304
    (Мы пошли).
    Зачатье
    мое бьшо в день субботний,
    когда Господь отдыхает.
    Обилие винограда
    в тот год залило грехами
    Эльзас мой. Природа рада
    и солнцу, и тьме, но люди
    чудовищ ночных боятся
    и выгоду ищут в чуде.
    А я так любил смеяться
    сызмальства, что чуть из школы
    не выгнали, и рубаху
    порвал и купался голым.
    Таким я приснился Баху,
    он спал в неудобной позе...
    Пока меня не позвали,
    я жил, как и вы, в гипнозе,
    с заклеенными глазами.
    А здесь зажигаю лампу
    и вижу — вижу сквозь стены
    слепые зрачки сомнамбул,
    забытых детей Вселенной,
    израненных, друг на друга
    рычащих,  веселых, страшных...
    Пойдемте, Седьмая фуга излечит от рукопашных.
    Я равен любому зверю
    и знанье мое убого,
    но скальпель вонзая, верю,
    что я заменяю Бога.
    Иначе нельзя, иначе
    рука задрожит, и дьявол
    меня мясником назначит,
    и кровь из аорты — на пол...
    {Стоп-кадр. Две осы прогрызли
    две надписи на мольберте:
    «Рисунки на шуме жизни».
    «Рисунки на шуме смерти».)
    А истина — это жало,
    мы вынуть его не осмелились.
    305
    Скрывайте, прошу вас, жалость, она порождает ненависть. Безумие смертью 
лечится, коща сожжена личина...
    Дитя мое, человечество, неужто  неизлечимо?
    Пицунда
    (Вариация)
    Вике Чаликовой
    Любовь измеряется мерой прощения, привязанность — болью прощания, а 
ненависть — силой того отвращения, с которой мы помним свои обещания.
    Я снова бреду по заброшенной улице
    на мыс, где прибой по-змеиному молится,
    качая права, и пока не расколется,
    качать продолжает, рычит, алкоголится,
    и пьяные волны мычат и тусуются,
    гогочут, ревут, друг на друга бросаются,
    как толпы поэтов, не втиснутых в сборники,
    не принятых в члены, но призванных в дворники.
    Стихия сегодня гуляет в наморднике,
    душа и природа не соприкасаются.
    Любовь измеряется мерой прощения, привязанность — болью прощания, а совесть,
 как требует упрощение, всего лишь с собою самим совещание.
    На пляже не прибрано. Ржавые челюсти, засохшие кеды, скелеты консервные, 
бутылки, газеты четырежды скверные. Ах, люди, какие вы все-таки нервные, как 
много осталось несъеденной прелести на взгляд воробья — и как мало беспечности. 
Модерные звуки как платья распороты, а старые скромно подкрасили бороды и 
прячутся в храме — единственном в городе музее огарков распроданной вечности.
    306
    Сегодня органный концерт — возвращение забытого займа, узор Завещания. 
Любовь измеряется мерой прощения, привязанность — болью прощания.
    Ночные мотыльки летят и льнут
    к настольной лампе. Рай самосожженья.
    Они себя расплавят и распнут
    во славу неземного притяженья.
    Скелеты крыльев, усиков кресты,
    спаленных лапок исполох горячий,
    пыльца седая — пепел красоты,
    и жажда жить, и смерти глаз незрячий...
    Смотри, смотри, как пляшет мошкара в оскале раскаленного кумира. Ты о 
гипнозе спрашивал вчера.— Перед тобой ответ земного мира.
    Закрыть окно?  Законопатить дом? Бессмысленно. Гуманность не поможет, пока 
Творец не даст нам знать о том, зачем Он создал мотыльков и мошек, зачем летят 
живые существа на сверхестественныи огонь, который их губит, и какая голова 
придумала конец для всех историй любви... (Быть может, глядя в бездну бездн, 
Создатель над Собой Самим смеется. Какая милость тем, кому дается искусство и 
душевная болезнь!..)
    Летят, летят... В агонии счастливой сгорают мотыльки — им умереть не 
страшно, а с тобой все справедливо, не жалуйся,  дуща должна болеть, но как?
    307
    III. СОЛНЕЧНЫЙ УДАР
    Из акварели вышла ты. Означились размывом
    жидким
    голубоватые белки, нерастворенных губ пружинки, и синей жилки на руке 
болезненная симпатичность, и строгая асимметричность упругой ямки на щеке — все 
это было как во сне, где был калейдоскоп
    с картинкой,
    которой не было еще, подобье куколки с личинкой, которой нет уже, и вдруг
    все это удалилось за, не в Зазеркалье, а в засонье
    зачем-то
    почему
    слеза
    ДАВАЙ-ДАВАЙ ДАВАЙ-ДАВАЙ поезд страсти моей летел ВПЕРЕД -РЕЛЬСЫ РВАНЫЕ 
РЕЛЬСЫ РВАНЫЕ
    я был мальчик еще страстным я был мальчишкой ВСТАВАЙ ПОРАНЬШЕ ГОТОВЬ УРОКИ 
ВСТАВАЙ  ДАВАЙ
    она была опытной женщиной была опытной была о-о-о
    ДА-БЕРИ-О-ДАВАЙ-О-ДАВАЙ-О-БЕРИ-
    ООО ВОТ-КАКОЙ -
    О-КАКОЙ----------
    ОИКАКОЙАХКАКОЙЙЙИИИ-----------------------------
    я был занят своим стыдом и страстью был занят стыдом и страстью
    308
    А ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ ЧТО ДАЛЬШЕ ЧТО                                     ДАЛЬШЕ
    ЧТО
    сердцеее   стучалостучалосердце НЕ ЗАБЫВАЙ
    Я долго убивал твою любовь. Оставим рифмы фирменным эстетам — не «кровь», 
не «вновь» и даже не «свекровь»; не ядом, не кинжалом, не кастетом. -Нет, я 
повел себя как дилетант, хотя и знал, что смысла нет ни малости вязать петлю 
как карнавальный бант, что лучше сразу придушить из жалости. Какой резон 
ребенка закалять, когда он изначально болен смертью? Гуманней было сразу 
расстрелять, но я тянул, я вдохновенно медлил и как-то по частям спускал курок, 
в позорном малодушии надеясь, что скучный господин по кличке Рок еще подбросит 
свежую идею. Но старый скряга под шумок заснул; любовь меж тем росла как 
человечек, опустошала верности казну, и казнь сложилась из сплошных осечек. 
Звенел курок, и уходила цель; и было неудобно догадаться, что я веду с самим 
собой дуэль, что мой противник не желает драться. Я волновался. Выстрел жил лет 
пять, закрыв глаза и шевеля губами... Чему смеешься?.. — Рифмы нет опять,
    и очередь большая за гробами.
    Эн лет спустя
    -  Ой.
    —  Это ты?..
    Я отшатнулся, чтобы не узнать,
    но опоздал — осталось только гнать,
    гнать что есть сил, гнать память — сквозь туманы,
    туда, в страну обманов, в те концы,
    где молодость зализывает раны,
    чтоб в старости расписывать рубцы.
    309
    —  Я в Ялте отдыхал.— А я на даче.
    —  Идея: не сходить ли нам в кино?..
    У времени не выпросить подачек, а память можно выбросить в окно.
    Париж, авто, соседка слева...
    Ржавый  кипяток пропускает  ток. Под крылом рыжизн держит грелку жизнь. А 
живу в Париже я. Знают только рыжия, женщины  веселые, что короли все голые. А 
веснушки, ах, веснушки, шпанские шальныя мушки — результат   кипения, признак   
нетерпения.
    Я закрыл авто. Я нагрел манто, а Париж, нахал, фонарем   махал.
    Ночной звонок
    Тогда, тогда, в тот самый миг... Усталость, как пьяный друг, приходит на 
ночлег и не дает уснуть, и все осталось, и плачет, и зовет, а человек 
отсутствует — вот в этот самый миг попалась мне одна из фотографий. (Курносый 
ракурс, лживый напрямик, парад намеков, конкурс эпитафий...)
    Прости! — Не вызывал, не колдовал, но некий бес был чересчур нахрапист и — 
(телефон) — малютку разорвал крест  накрест.
    —  Алло.
    —  Алло.
    310
    Отбой.
    Возврат —
    разврат, его легко себе позволить,
    но как лишиться роскоши утрат.
    В разломе рук, в развале средостения сгорела ты на газовой плите. В час 
петухов — бумаги шелестение и соль на высыхающей культе.
    И каждый вечер так: в холодную постель с продрогшею душой, в надежде не 
проснуться, и снова легион непрошенных гостей устраивает бал_ Чтоб им в аду 
споткнуться!
    Нет, лучше уж в петлю. Нет, лучше уж любой, какой-нибудь  кретин, мерзавец, 
алкоголик, о лишь бы, лишь бы Тень он заслонил собой и болью излечил — от той, 
последней боли...
    О, как безжалостно поют колокола, как медленно зовут к последнему исходу, 
но будешь жить и жить, и выплачешь дотла и страсть, и никому не нужную свободу..
.
    Дедушкин романс
    Подойдем к нему, подойдем. Старый, битый, корявый дуб. Мы записки в разлом 
кладем, в жерло черных горелых губ.
    Их нельзя оттуда достать, разве только влететь шмелю. Их нельзя, нельзя 
прочитать. Там одно лишь слово люблю.
    Кто же так бесконечно глуп? Вот уж сколько веков подряд Лупят молнии в 
старый дуб, И записки наши горят.
    311
    Он вел меня.
    Пошли как раньше — к ней.
    За двориком пустырь.
    Остановились.
    —  Вот тут,— он показал,— тут свалка дней,
    ночей
    и снов, которые вам снились, когда я был тобой. А это боль —
    вот этот камень, на который можно... Греха в том нет, оставим свой пароль, 
да, вивлямур, расшифровать  несложно.
    —  Ах ты негодник. Ногу задирать на этом самом месте, и не стыдно?
    —  Отнюдь, отнюдь. Не расположен врать, собачья нравственность  не 
инвалидна.
    И землю лапами — назад, назад-
    мокрый снег, несостоявшаяся зима, мокрый снег, хлопья хлипкие с талым 
коротким дыханием плачут, с талым коротким периодом   полураспада,   образующим
    коленопреклонную   слякоть, ничего не успев, еще ничего не успев ощутить, 
опять плачут, наощупь ища друг друга, как рифмы, слепливаясь, мокрый снег, 
мокрый снег, век обвисших не подымая, обреченно не
    подымая век,
    опять слепнет, слепнет опять от узнаваемости всего
    и вся,
    опять знает, знает опять, что так жить нельзя, жить нельзя но что делать.
    312
    Золото из воздуха на деревья выпало, засветилось выпукло,   позументы 
выткало. Нет, не осень это, а рассада звездная — именины золота, день рожденья 
воздуха.
    25 апреля
    Я с нежностью дружил, я знал ее лицо...
    Брели через дворы к Сверчкову переулку
    на Чистопрудный круг, бульваром, на Кольцо
    ломали  пополам студенческую булку.
    Остался на губах искусанный изюм,-
    и горький поцелуй в неприбранном подъезде.
    Пора бы сдать зачет и взяться бы за ум,
    но не было на то веления созвездий,
    и солнечный удар постиг нас в темноте...
    О, не ропщи, не зря над нами дождь трудился,
    и нам ли угадать, мы те или не те,
    когда и сам Господь не вовремя родился?
    Март
    В случае снега
    сними с неба
    ватное одеяло, не бойся,
    умойся
    и встань небоскребом.
    Снежинку номер один посели под нёбом,
    а все остальные по рангу и чину.
    Снег сновидению дарит причину,
    состав совпадает у снега и сна,
    но есть еще слезы, и смерть, и весна,
    одно естество у весны и у смерти,
    но есть еще случай и черти в конверте,
    и капель там-там, и сосулек квинтет,
    сливающий слезы и сны тет-а-тет.
    И капли уже не там-там, а капелла,
    пока просыпались, она закипела,
    тут-тут поцелуй и там-там, отвернись,
    откинь одеяло, не бойся, проснись
    313
    Ночная Нежная Другая назвал цветок предполагая неназванными все цветы 
Ночная Нежная Другая спросила взглядом не мигая зачем на свете я и ты Бог знает 
для какого дела одной душе нужны два тела и что должны они посметь ты все 
смогла ты все сумела и у последнего предела прощенья попросила смерть
    Резво, лазорево, розово резали зеркало озера весла, плескаясь в блеске. 
Руны, буруны,  бурлески... Следом за ними ныряло солнца   изображение, в борт 
не волна ударяла — волноопровержение   — розово, резво, лазорево мчались удары 
обратно, разорванными   узорами расходясь   безвозвратно.
    Лодка — двухместка,
    ласты и леска.
    Лето
    и лес впереди.
    Песня и пляска
    блеска и'плеска —
    Господи,   погляди!
    314
    Тебе В Забожье,
    недалеком уголке, где мудрость магазинная забыта, живет костер,
    и в каждом угольке встречаются глаза и строчки чьи-то, в Забожье,
    где наивная трава, еще не огорошенная взглядом, и ландыши, как первые слова 
ребенка, очутившиеся рядом, о правилах спряжений не скорбя, беседуют негромко, 
но не робко, а в двух шагах,
    во сне,
    сама в себя
    перетекает речка Неторопка и простодушно смотрит на кресты неведомая 
древняя деревня,
    в Забожье, где забвение и ты слились в одно, и дальние деревья тем ближе, 
чем заметнее закат... О чем я?.. Задремал.
    Вернусь назад, в Забожье...
    IV. ДЕТСКАЯ  ПЛОЩАДКА
    Куколка в коконе
    крылья растит многоцветные.
    Близок полет.
    Проснется душа — и опять себя не узнает.
    315
    —  А бывает знаешь как? Кошки кушают собак, квасом  запивают.
    —  А в районе потолка мухи съели паука.
    —  Ничего, бывает.
    —  А бывает знаешь что? Одинокое  пальто шляпу  надевает.
    —  А разорванный башмак прибежал в универмаг.
    —  Ничего, бывает.
    —  А бывает знаешь как? Щука едет в зоопарк, жабры  разевает.
    —  А бандиты караси бомбу бросили в такси.
    —  Ничего, бывает.
    —  А бывает знаешь что? Все не так и все не то, хуже не бывает.
    —  Так бывает, если черт, отправляясь на курорт, зонтик  забывает.
    Слоняга
    По городу слонялся Слон,
    бродяга-Слон,   слоняга-Слон.
    Он не хотел стесняться.
    Слонялся он. Хотел бы он
    за кем-нибудь гоняться.
    Хоть чем-нибудь, хоть чем-нибудь
    хотел бы он заняться:
    хотя бы дом перевернуть,
    хотя бы лишний раз чихнуть
    и больше не стесняться.
    316
    По пустырям слонялся Слон, бродяга-Слон, слоняга-Слон — и захотел смеяться. 
Вдруг видит: перед ним заслон. Написано:  НЕ  ПРИ-СЛОНЯТЬСЯ
    Подумал Слон: зачем заслон? И с кем тут объясняться? А может быть, такой 
закон, что здесь нельзя смеяться? А может быть, все это сон, и мыши мне 
приснятся.
    И затрубил в свой хобот Слон, бродяга-Слон,   слоняга-Слон, чтобы не так 
бояться. Упал заслон. И начал Слон, как Крокодил, смеяться, ну точно так, как 
Крокодил, когда в колодец угодил и там тарелку проглотил и перестал стесняться.
    Кважды ква
    Лягушонок  молодой как-то за обедом подружился с Головой, пожилым   соседом.

    —  Сколько будет кважды ква? он спросил однажды.
    —   Ква,— ответил Голова,— ква, но только дважды.
    —  Ну, а если трижды ква, как заговоришь ты?
    —   Ква,— ответил Голова,— ква, и даже трижды:
    ква.
    —  А четыре раза ква, это будет сколько?
    317
    —  Ква,— ответил Голова,— Ква-ква-ква, и только.
    —  Пятью ква? Шестью ква, кважды семью восемь?
    —   Ква,— ответил Голова.— Ква, но под вопросом.
    Я уже дышу едва,
    так что, может быть, и хва...
    Происшествие
    Мистер Хрюк и мистер Хряк
    загорали в луже.
    К ним подходит мистер Кряк.
    «Чем же я же хуже?
    Ну и что ж, что мистер Хрюк
    кандидат свиных наук?
    Что же из того же?
    Я же, может, тоже?
    Ну и что ж, что мистер Хряк
    недожаренный   остряк?
    Бултыхаться в луже —
    это ж я ж могу же!»
    Так подумав, мистер
    свой жилет почистил
    и воскликнув «кряк!»
    в ту же лужу — бряк.
    Но в ответ на этот звук,
    словно   сговорились,
    мистер Хряк и мистер Хрюк
    не  пошевелились.
    И тогда раздался кряк двадцатиэтажный: мистер Кряк ругался так, чтобы было 
страшно. Тут подходит мистер Вздрюк, он же мистер Гав. «Джентльмены, вы без 
брюк. Заплатите   штраф». «Никогда,— ответил  Хряк,— даже если что не так,
    318
    брюк мы не носили». «Никогда,— отметил Хрюк,— даже если снег вокруг, штраф 
мы не платили». «Дело дрянь,— подумал Кряк,-не спастись от передряг, пропадает 
ужин. Зря-зря-зря,— подумал Кряк,-я болтаюсь, как червяк, в гря-гря-грязной 
луже». Вслед за этим мистер Гав, проворчав  «кр-р-ругом!» удалился, хвост 
задрав и загнув крюком.
    И на этом, получается, происшествие   кончается.
    Про табачный дым
    Шел веселый турок. Выкинул окурок.
    Увидала курица, что окурок курится.
    Подбежала,  клюнула и со злости плюнула:
    — Тьфу! Подальше от греха! — Угодила в петуха.
    А петух прищурился, хлоп — и окочурился.
    Врач пришел на консультацию и увез в реанимацию.
    Ну а курица цела. Вот такие-то дела. Не курите, детки, бяки-сигаретки.
    319
    Январский  черт
    Кто еще там верит в Дед-Мороза?
    Пенсия по случаю склероза,
    слышали? Не велено трещать,
    велено тащить и не пущать.
    Взрослым — шиш под нос, а для детишек
    елки-палки без затей и шишек.
    Я же, братцы, неуничтожим, потому что у меня режим.
    Изо всех чертей я один альбинос,
    без копыт, без когтей,
    а где хвост, там нос.
    Но зато уж рога — как рога!
    Кому хошь проткну потроха!
    Эй! Сынки и дочки, берегите  почки! Прячьте глотки! Я колдую. Из углов в 
колготки дую. Слышь? — На крыше завываю: я бываю!
    Ну а кто во мне сомневается, пусть  по-черному одевается и с утра костыляет 
в лес. Выставляйте любые кончики — превращу в ледяные пончики, чтобы змей вам 
под душу влез!
    Подставляй,   кавалер,   бородку, будешь драить мне сковородку, ну, а вам, 
мадам, для красы окроплю серебром усы. Что моргаешь? Стряхни ресницы. Эта 
сказка тебе не снится, это мой снеговой народ переходит овраги вброд.
    Вот пилигримы и паломники, вот крестоносцы, вот купцы, а это 
гномы-уголовники
    320
    ведут жирафа под уздцы.
    А посмотри, какая курица,
    какое важное лицо!
    И сыч глядит, и щука щурится
    на бегемотово яйцо.
    Вот барана балерины приглашают на перины. А подальше от греха поразвесили  
меха, декольте, колье и бусы, малахаи и бурнусы, шубки, юбки, кружева — надевай,
  пока жива!
    Что смеешься? Одеваю
    щеки в пламень, реки в лед!
    Я бываю, я бываю,
    в январе зима не врет!
    Эй, тип
    в пальто!
    Спрячь  нос,
    а то
    за хвост
    схвачу!
    Гип-ноз!
    Шу-чу!
    Так-то, братцы! Рад стараться и, как всякий честный черт, после крупных 
операций закрываюсь на учет.
    Просто так
    (Песенка для Макса)
    Шли однажды по дороге Чебурек и Чебурак. Не спешили по тревоге, а гуляли 
просто так. Не грустили, не скучали, не болтали, не молчали, ни за что не 
отвечали,
    321
    11 В. Леви, кн. 3
    ничего не означали, а гуляли просто так.
    Шли, ни на кого не глядя, Чебурак и Чебурек. Им навстречу строгий дядя, 
очень важный человек. Всеми пальцами грозя, он сказал им, что нельзя не 
грустить и не скучать, не болтать и не молчать, ни за что не отвечать, ничего 
не означать, что нельзя быть Чебураком, что нельзя быть Чебуреком, можно только 
человеком, да и то не просто так, потому что нарушают. Никому не разрешают на 
прогулки выходить без  намордников! Побежали по дороге Чебурек и Чебурак, как 
медведи из берлоги, без защиты, без подмоги, ой-ёй-ёй, давай бог ноги!
    Дальше дело было так. Очутились в Ленинграде, а навстречу строгий дядя, 
искупались в водопаде, а навстречу строгий дядя, всюду, спереди и сзади, в 
магазине, в зоосаде, в винограде, в шоколаде, на торжественном параде им 
навстречу — строгий дядя в наморднике.
    И тогда Чебурек чебурахнулся, и тогда Чебурак чебурехнулся, и опять 'пошли 
гулять просто так.
    322
    Три считалки
    Слыхал звон? Пропал слон, в вагон сел, лимон  съел, романс спел, опоздать  
успел.
    Шла Маша есть кашу. Шел сзади злой дядя. Взгляд кинул нож вынул, снял  
шляпу, дал драпу.
    Жил да был
    дед Иван.
    Он любил
    свой диван.
    Ел да спал
    целый век.
    Вдруг сказал:  «Кукарек!»
    Тихо дышит над бумагой голос детства. Не спеши, не развеивай тумана, если 
можешь,  не пиши.
    А когда созреют строки -семь бутонов у строки — и в назначенные сроки сон 
разбудит лепестки,
    и когда по шевеленью ты узнаешь о плоде — по руке,  по сожаленью, по 
мерцающей звезде —
    323
    на закрытые ресницы, на  седьмую  их печать сядут  маленькие  птицы, сядут  
 просто   помолчать
    V. ИЗ КНИГИ ЖИВОТНЫХ
    Я ощущал зеленую упругость, самобегущих лап я принимал подачи и видел замки 
запахов и слышал хоралы.
    Я забыл, что я им был —
    способным псом с играющим загривком,
    стремительным хвостом и точным лаем -
    нет, я не знал, не знал, что я им был,
    я был, я просто был, и я бежал
    и видел замки запахов и слышал
    хоралы.
    Отара
    Мы овцы, бараны, бараны мы, овцы, ведомы, влекомы — такие таковцы, такая 
судьба — пастухи нас пасут, из каждой травинки растет страшный суд.
    Да здравствует стрижка, и слава стригущим, и мясо, и шкуру твою стерегущим, 
пусть знает собака, твой череп грызя, что быть одиноким привыкнуть нельзя.
    Бараны мы, овцы мы, овцы, бараны, равнины и горы, проекты и планы, а завтра 
зарежут, не все ли равно, когда впереди золотое руно.
    324
    О вреде самосознания
    —   Нии-как! Нии-как
    не смирится душа! Ал-лах! Ал-лах!
    Почему я ишак! Ии-збавь! Ии-збавь
    меня — от меня! И-и дай! И-и дай
    ячменя! Ячменя!
    —  О мой бедный, мой вьючный, как тебя я люблю. Придорожной   колючкой
    я тебя накормлю. Поработай — а после угощу и овсом, лишь бы только мой 
ослик оставался ослом.
    Но вот как предпринять столь решительный шаг, чтобы смог ты понять, почему 
ты ишак?
    Хорошо,   предположим, разобраться мы сможем, почему ты животное, в чем 
твоя подноготная.
    Не пройдет и минуты,
    злой шайтан постарается,
    и тебе почему-то
    быть ослом не понравится,
    забрыкаешьдя ногами и ушами заколышешь,
    и объявишь забастовку, заявление напишешь:
    «Упираюсь. Не, желаю за других зверей ишачить».
    И придется мне, Аллаху, ишаком —
    себя назначить!
    Нет, нельзя предпринять столь решительный шаг, чтобы смог ты понять, почему 
— ты ишак!
    325
    Поучение  птенцу
    Бытность  птицей требует   репетиций.
    Каждый день начинай усильями,
    не ленись махать крыльями
    аккуратно,
    а не то есть риск превратиться в кающееся
    пресмыкающееся.
    Неприятно.
    Философическая    интоксикация
    Жизни смысл угадав, удавился удав.
    Сыч сидит на ветке, кушает  таблетки. Из-за   мракобесия у него депрессия.
    Подлетела   совушка:
    —  Я, бедняжка, вдовушка не возьмешь ли замуж? Я тебе воздам уж!
    Сыч разинул оба глаза:
    —  Убирайся вон, зараза! Прочь, летучая змея
    с лупоглазой рожей! Мне депрессия моя в тыщу раз дороже.
    326
    Бред собачий
    (Опыт  рекламы)
    Колбаса! О божественный дух! За тобою на лапах на двух побежали бы, если б 
могли, мы до самого края земли!
    Если можно бы было в лесу каждый день находить Колбасу, мы бы все убежали в 
леса, и с людьми б не осталось ни псаГ
    Если б мир, как у кошек усы, состоял из одной Колбасы, мы бы кошками 
сделались все, чтобы вечно служить Колбасе!
    Но мечтаньям не сбыться вовек. Властелин Колбасы — человек. И не знает ни 
волк, ни лиса, что такое твой дух,
    что такое твой дух,
    что такое твой дух,
    Колбаса!
    VI. ПОЗЫ
    Дождь вышел в должности вождя,
    дошел до жил, до лужи дожил,
    нежданно помер, не щадя
    воскрес, афише плюнул в рожу,
    одумался,   отождествился
    с  прекраснодушным божеством,
    от земноводья отчуждился,
    восстал  воздушным дождеством,
    пошел, приподнимая юбки,
    по дальним крышам, возроптал
    и в виде дружеской уступки
    себя в гражданственность втоптал:
    327
    — Глядите, бог ваш под ногами. Законом сим  приободрясь, мелите чушь, 
месите грязь, и пусть ведет вас вождь с рогами!
    Картинка для узнавания
    Глянь-ка:
    уже обросла метастазами давка
    за импортными унитазами. Мятые,
    жадные,
    подслеповатые лица висят, как белье неотжатое. Пенится пот. Перед каждым — 
стена богооставленной вражеской крепости брызжет кипящей смолою — спина
    мир насыщает гормоном свирепости. Это секретное свойство спины мы познаем с 
хвостовой стороны:
    — Кто последний?
    ...Первый кейфует как шуба в передней.
    — Сынок, а вот это очередь
    самая длинная,
    самая тихая.
    Это, сынок, встали в очередь
    книги.
    Они ждут, сынок, когда же их
    прочитают.
    Их, сынок, обязательно прочитают,
    но, яонимаешь, в. чем. дело, их
    не читают.
    Их, сынок, прочитают,
    когда очередь подойдет.
    328
    Будем жить и работать
    Пока не сомнут.
    А до вечности
    Пять с половиной минут.
    Будем думать и ждать.
    Под бесстыжим дождем
    Ничего не видать,
    Ничего,   подождем.
    Кто обманут однажды,
    Нельзя  обмануть.
    А до вечности
    Пять с половиной минут.
    Мой  редактор
    Цу Кин Цын,
    китайский божок из мыльного камня, стоит на одной ноге, другую поджал. 
Рукой свиток держит,
    другая рука мне
    знак подает: мол, отваливаешь, а жаль, мог бы еще взбрыкнуть. Впрочем, 
ладно, не жадничай, хватит жить, сколько можно. И, наконец, накладно. Дозволь 
добрым демонам физию твою освежить, да-да-да, видишь ли, грядет контроль, 
ревизия, а у тебя неучтенная непобитая физия, так нельзя. Цу Кин Цыц,
    демоненок из мыльного камня, опираясь спиной о железную жердь, редактирует 
жизнь мою, и еще забавней, адаптирует   смерть. Что там в свитке завернуто? 
Песенка,  которая спета. Может, просто котлета^ но это не суть. Я под мышку ему 
вплюхал пулю из детского
    пистолета, я еще поиграю, еще  чуть-чуть.
    329
    Поэзм
    Компьютер Гсишматьяго посвящает пишущей машинке Ядрянь-4
    Офонарелая   Венера сияла в небе как фанера. Осатанелый   соловей швырял 
форшлаги из ветвей. В фонтане плакали лягушки. Корабль надежды шел ко дну. Я 
целовал твои веснушки, как дирижер, через одну. А над заливистым пожаром 
огнетушитель — Млечный путь — в восторге вечно моложавом кого-то вел  
куда-нибудь.
    Перепись   населения
    В моем доме живут восемнадцать чертей.
    Пьют-едят. Медитируют.  Принимают  гостей.
    Черт по имени Охломон проживает в бутылке.
    Два Крючка и Стукач — у меня на затылке,
    Бзик — в цветочном горшке,
    Пшик — в зубном порошке,
    восемь Гнусиков — на плите, в горелке,
    Шарлатан — не в своей тарелке.
    Ну-с, кто еще?..
    Небельмес — не в своем уме, а напротив,
    Ноль Целых Пятнадцать Суток сочиняет наркотик,
    Обалдуй — в самой красивой вазе,
    а именно в унитазе.
    Да, забыл еще мой любимый водопровод.
    Там   живет   Растудыпыртырдыроксидийодмотоцикл,
    но без прописки.
    Об остальных сведений не имею.
    330
    Смерч,
    самый малый,
    даже просто вихрь —
    смерч,
    могущий послать ведро сметаны
    в Австралию,
    допустим, из Мытищ,
    смерч, всмятку самолет размолотить способный,
    и,
    как рваную цепочку,
    закинуть в облака товарный поезд
    и наголо обрив
    лесной массив,
    смять самого себя —
    смерч, говорю я,— это очевидно
    и словом явлено, и разрывает ухо —
    смерч —
    это смерть,
    ее не рассмотреть:
    она смеется,
    сметая сметы и смывая смрад
    косметики — смерч, собственно, и есть
    смех смерти,
    из другого измерения винтом
    сквозящая
    пробоина —
    урок прощения.
    331
    Распиналище
    (Клинико-биографический   случай)
    Сидит за столом малоизвестный писатель В.
    Пишет рассказ «Муки творчества». То и дело вздрагивает, кричит: гениально!..
 И правда, даже стихи маленько поперли.
    В напряженке,  в мандражовине Раскрутил свою подспудину, и в большой 
нетерпежовине хвать за хвост ее, паску дину!.. Навалил   невпроворотину, 
задымил,   заистережился, блинарем на сковородине перенедоискорежился...
    Ни к чему такая выкладка, знаю сам, кругом Халтурина, но такая уж 
привыкладка, такова моя натурина.
    Пообедамши без ужину, медитнул на всю катушину, ковырякал   подноготину до 
седьмого до компотину, заастралился в экстазину — исподвыдавил   рассказину: 
Шукшинягу!   Левтолстовину! Мопассахемингуевину! Шедеврюгу!   Гениалину! И 
понес ее в журналину...
    Меж тем, с писком по рукописи туда-сюда бегает мышонок, хвостиком трясет. В.
 внимания не обращает — знает уже хорошо этих мышат, мешающих писать на 
пятый-шестой день запоя.
    Но это был день седьмой.
    Отзыв   слестницыбросательный: вторсырье.    Исподражательство. Современной 
  запросятины недоперевыражательство. Выкидон. Заруб.  Отказница.
    332
    Непройдоха.   Невструевина. Всеравновина,   безразница, гонорарина    
плюевина...
    С рожками был мышонок, с копытцами.
    —  Уй! — ф-ф-ц! Бр-р-р-бэ-э!! — вскрикивает, швыряя со строки на строку 
некую фиговинку.
    —  Эй,— попросил писатель,— слышь, галлюцинация. Пошел вон. Я тебя осознал.
    —  Сам ты галлюцинация. Не мешай работать,— проверещал  чертик.—   
Тьфу-бр-а-а-чххи!
    —  А это что у тебя? — поинтересовался В.— Беломор?
    —   Что, не видишь? Дерьмометр. Прибор. Измеряет. Количество... На печатную 
строку (чертик не отрывался от дела)... У тебя, дяденька, показатели выдающиеся,
 из ряда вонь. Аи, зашкалило! Бр-р-р-вай-вау!..
    Цап! Ухватил В. чертика за хвост и как сдавит.
    —  Ах ты змий, тунеядь, гад зеленый. А ну дай сюда, вша поганая.
    —  Я не зеленый,— обиделся чертик.— А раз ты так — на.
    Бросил прибор на метафору, цок копытцами, сгинул. Кончик хвостика сгорел 
синим пламенем.
    Воспользовавшись трофеем, В. измерил и оценил качество своих рукописей.
    Не поверил. Еще раз оценил, упал в обморок.
    Ночью, легши на матрасину, голосильник мне почудился: захренятину   
внапрасину ты писатиной подспудился? Мух давил с редакторятиной, претерпячил   
рецензилище, интуикал всей фибрятиной, расхристячивал   фибрилище? Не побрить 
тебя небритвою, не обмыть неумывалище. За какие за грехитьтвою распинался в 
распиналище?
    В общем,  братцы, я спузырился. Психоёкнулся.   Завралился. Вглупаря   
перефуфырился и зазряйно  обастралился...
    333
    «Ну все, можно вешаться»,— решил В., еще раз измерив и оценив свои творения 
утром.
    Опохмелился и передумал. «Прибор-то на что?.. А ну-ка, еще разик...»
    Его вырвало с корнем. Проблемы остались.
    Подался в критики. И пошел в гору — настолько неудержимо, что уже через год 
завоевал ведущую позицию в самом толстом журнале. О тайне его успеха не ведал 
никто. Но известно бьшо, что, читая очередной шедевр, подлежащий аннигиляции, 
он неизменно снимал с безымянного пальца золотой перстень с печаткой и 
прикладывал к страницам рукописи там и сям. После чего внимательно нюхал.
    И не бьшо ему равных по глубине и точности литературной   оценки.
    Современники его называли: Неистовый В.
    Сон во время стриптиза
    Позвольте  маленький  сюрприз: в Париже видел я стриптиз. (Париж — 
латиницей: Paris, но «s» французы не произносили с той поры, как изменили 
древний свой прононс и звук пошел не в рот, а в нос.)
    Я спал. В партере было тесно. На сцене раздевалась стерва. Седые чресла в 
жирных креслах дрожали,  вытрясая  сперму, меж тем, как жертвенная кошка, 
изображая злую течку, струилась  как сороконожка, переползающая   свечку. Итак, 
я спал. Гремел стриптиз. (Припомнил кстати: грек Парис прекрасен был как 
кипарис, морально слаб, как человек, и был троянец, а не грек, неважно, стало 
быть, стриптиз, и он решал, которой из троих богинь вручить свой приз.
    334
    Тот древний конкурс красоты
    мы обойдем за три версты,
    дабы не рухнуть носом вниз:
    а вдруг нас вызовут на «бис»?
    А если вдруг случится криз
    гипертонический? А вдруг
    бумажник выпадет из рук,
    а в нем паспорт, записная книжка
    с телефонами и адресами,
    гостиничные счета и мало ли еще что).
    Уже истерзанное платье в неистовом змеилось твисте; уже замученный  
бюстгальтер покончил жизнь  самоубийством, и с агонирующих ляжек как ручейки 
текли колготки, и в срамоте крючков и пряжек дымился прах последней шмотки,
    как вдруг у кого-то выпал пельмень, но я спал и не мог оказать врачебную  
помощь.
    Выбор  варианта
    Каратистская   притча
    Тем, кто путь свой знает, помогают боги.
    Встретились однажды на большой дороге молодой разбойник, с саблей 
востроносой, и тщедушный, старый, сморщенный философ.
    И сказал разбойник: — Знаешь ли, премудрый, как получше встретить 
завтрашнее утро? Жалко мне глядеть на стоптанное тело. Жить тебе давно уж, 
видно, надоело? — Всех казнит Природа,— произнес философ,— но в делах священных 
важен срок и способ, как в хорошей песне правильная нота. Выбор варианта — 
тонкая работа.
    335
    —   Всех казнит Природа,— возразил разбойник,— но какая тонкость, если ты 
покойник?
    Парень я ленивый, но тебе, как другу, окажу, пожалуй, грубую yaiyiy. Хочешь 
ли повиснуть, поболтав мозгами, или в воду рыбкой, а на шею камень? Прикажи — 
прирежу. Разреши — пристукну. Придушу, как мышку, а потом мяукну?
    —   Всех казнит Природа,— повторил философ,— но в незрелых мыслях много 
перекосов. Делай, что умеешь. Делай, не смущайся,
    но сперва с ногой моею попрощайся.
    Так сказав, премудрый вдруг подпрыгнул ловко -
    Кхек! — и отлетела темная головка.
    В ад пошел разбойник, в рай — учитель строгий.
    Тем, кто путь свой знает, помогают боги.
    Позы
    (К руководству по аутотренингу)
    Итак, уважаемые,  запомните  навсегда: отнюдь  не предосудительно
    вспоминать прошлые жизни
    во внутриутробной позе плода, подобрав  калачиком ноги,
    или думать о вечности, стоя на голове, как йоги, если даже пятки при этом 
выделывают антраша — уметь придавать себе разные очертания
    вовсе не глупо. До чрезвычайности хороша поза трупа,
    но и она не единственная из пригодных для   самоусовершенствования. Зависит 
кой-что и от условий погодных. Для обретения вида женственного, к примеру, ночь 
заполярная не то чтобы очень: шубы из шкур беломедвежьих, как ни крутись,
    стесняют движения,
    а сбросишь, враз схватишь воспаление почек. Эскимосы, однако, читал я, 
находят выход из
    положения
    336
    и в любой градус мороза достигают апофеоза.
    Вообще, было бы чем заняться, найдется и поза.
    А еще вот (ежели наоборот):
    руки наугад, ноги назад,
    уши вниз, глаза вместе —
    точно в том фокусе, где находится
    чувство чести,
    макушка при этом закидывается до предела
    (сзади шелковая тесемка, чтобы не отлетела),
    живот по диагонали,
    спина по спирали,
    грудь сикось-накось  —
    в такой позе сама собой вытанцовывается
    всевозможная   пакость, и можно пролезть без очереди,
    не боясь быть утопленным в бочке дегтя (очередь, правда, слыхал я, 
воспитывает чувство
    локтя),
    можно читать стихи, воя недужно, под  бурные  раздражительные аплодисменты 
и можно пить, даже нужно, и не платить алименты, короче, это — поза поэта.
    VII. В ЭТОЙ ВЕЧНОЗЕЛЕНОЙ
    Памяти художника Владимира Казьмина
    ...и этот дождь закончится как жизнь и наших лиц истоптанная местность 
усталый мир изломов и кривизн вернется в изначальную безвестность
    все та же там предвечная река все тот же гул рождений и агоний и взмахами 
невидимых ладоней сбиваются в отары облака и дождь слепой неумолимый дождь
    ЪЪ1
    свергаясь в переполненную сушу пророчеством становится и дрожь как 
торжество охватывает душу
    и наши голоса уносит ночь.
    Крик памяти сливается с пространством, с молчанием — со всем, что 
превозмочь нельзя ни мятежом, ни постоянством. Не отнимая руки ото лба, 
забудешься в оцепененьи смутном, и сквозь ладони протечет судьба, как этот 
дождь,
    закончившийся утром.
    Мой ангел-хранитель ведет себя тихо, неслышно парит над толпой. «Спеши, 
торопись утолить свою прихоть, безумец, ребенок слепой-»
    Он видит все — как вертится земля
    и небо обручается с рекой,
    и будущего минные поля,
    и вещий сон с потерянной строкой.
    За сумраком сумрак, за звездами — звезды, за жизнью наверное смерть, а 
сбиться с дороги тек просто, так просто, как в зеркало посмотреть...
    В этой вечнозеленой жизни, сказал мне седой
    Садовник,
    нельзя ничему научиться, кроме учебы, не нужной ни для чего, кроме учебы,
    а ты думаешь о плодах,
    что ж, бери,
    ты возьмешь только то, что возьмешь, и оставишь все то, что оставишь, ты 
живешь только так, как живешь, и с собой не слукавишь.
    338
    В этой вечнозеленой смерти, сказал Садовник,
    нет никакого смысла, кроме поиска смысла,
    который нельзя найти,
    это не кошелек с деньгами, они истратятся,
    не очки, они не прибавят зрения, если ты слеп,
    не учебник с вырванными страницами.
    Смысл нигде не находится,
    смысл рождается и цветет, а уходит с тобою
    вместе — иди,
    ты возьмешь только то, что Поймешь, а поймешь только то, что исправишь, ты 
оставишь все, что возьмешь, и возьмешь, что оставишь.
    Черновик
    Я умирал.
    В последний миг
    вверху, над сердцем
    прозвучало:
    «Ты не готов. Ты черновик.
    Все вычеркнуть. Начать с начала».
    Проснулся в холоде. Река. (Та самая). И ночь. И лодка. И чей-то зов 
издалека. И неба жаждущая глотка.
    Я вспомнил все. И я не смел
    пошевелиться.
    Я не успел. Я не сумел
    осуществиться.
    Был замысел: Была гора. Была попытка. Шумели ливни и ветра. Ползла улитка.
    Я жертвы приносил богам натурой  мертвой,
    339
    но я не знал, не знал, что сам назначен  жертвой.
    Я целый мир в себе носил и жить пытался, но благодати не вкусил, не 
догадался.
    Я не сумел. Я не достиг.
    Я отработан.
    А мой убийца — беловик —
    смотрите: вот он.
    Его лепила та же боль,
    но отличала
    способность снова стать собой,
    начать с начала.
    Встаньте,
    встаньте с колен.
    Умолкните,
    предоставьте себя молчанию.
    Что просить вам,
    если дарится океан,
    а взять можете каплю,
    и ту — извергая?
    О чем молите бездну,
    вас измеряющую?
    Что вам делать с Моим огнем?
    Чтобы сжечь ваши души,
    довольно искры.
    Оглушенные  песнопениями, голос Мой вы не слышите, ядовит дым ваших 
жертвенников, и не видите жертв и даров Моих.
    340
    Вот сумерки легли, и слабый свет, когда вопрос яснее, чем ответ, и отзвуки 
отчетливей звучанья. Приходит час Учителя Молчанья, закат заката... Тише, он 
пришел...
    Мир гасится. Еще один укол, и замолчит Поющий Фехтовальщик и грядет ночь. 
Ты догадался, мальчик, любовь проста и встретиться легко, но меркнет свет и 
звезды далеко
    Листопад
    ПРОЩАЙТЕ
    ПРОЩАЙТЕ
    ГРУЩУ
    ГРУЩУ ВЕЩАЙТЕ
    ВЕЩАЙТЕ
    РОПЩУ
    РОПЩУ
    Итак,
    ступай и засыпай, смотри и слушай, как начинают ворожить и сны вокруг оси 
кружить и саван предзабвенный шить лесные души.
    В избытке сил
    ты не спросил,
    чей голос лето сотворил,
    построил плоть твою и воздух венценосный,
    и к жизни смерть приговорил,
    и сам себя похоронил
    и на поминки пригласил траву и сосны.
    341
    И не зазорно ли стопам гулять по высохшим губам, топтать и превращать в 
труху тех, что шумели наверху, казалось,   вечно, и утешенье ли рыдать, когда 
не в силах угадать, зачем земная благодать так  быстротечна.
    Теперь пора — октябрь идет, зиме поклон земной кладет, несет   предвестье, 
какая жизнь за жизнью ждет, какой из листьев упадет с тобою вместе.
    СТЕЛИТЕСЬ
    СТЕЛИТЕСЬ
    ТЕЧЕМ
    ТЕЧЕМ МОЛИТЕСЬ
    МОЛИТЕСЬ
    О ЧЕМ
    О ЧЕМ
    Закат — остановись...
    Опять пожар,
    и мчится зверь,
    на  миг,  смертельно-сладкий,
    артерию сопернику зажать
    в последней схватке.
    Вот вспыхнул шерсти обагренный клок...
    Узнай же, инок:
    себе подобных вызывает Бог
    на поединок.
    342
    Не может ножик перочинный создать перо — к перу прижатый лишь отточить или 
сломать. Родитель детям не причина. Не программист, а провожатый в невидимость. 
Отец и мать, как я терзал вас, как терзали и вы меня, судьбу рожая... О, если б 
мы не забывали, что мы друг друга провожаем. Не вечность делим, а купе с 
вагонным хламом. Сутки, двое, не дольше. Удержать живое — цветок в линяющей 
толпе — и затеряться на вокзале... о, если б мы не забывали»
    Вы уходили налегке. Я провожал вас в невесомость и понял, что такое 
совесть: цветок, зажатый в кулаке.
    Я ждал тебя, не веря, я думал, ты потерян, а ты как день недели явился, 
мальчик мой. Как долго ты скитался как странно ты удался, и чудом жив остался, 
и прибежал домой.
    А я искал берлогу и не пришел к итогу, и вышел на дорогу, небритый и хромой.
 Как много истин темных, как много душ бездомных в путях головоломных хотят 
попасть домой.
    343
    Вот этот дом — не сытый, ничем не знаменитый, со всех сторон открытый и 
летом и зимой — приют последних истин по нраву бескорыстен, но этот дом не 
пристань, а море, мальчик мой.
    Песнь уходящих
    Прощайте, мы говорим вам, прощайте, последнее
    слово, мы встретились и уходим, прощайте — снова
    и снова,
    разбитые чаши не клейте, подарков не возвращайте, живых врагов не жалейте, 
мертвых не возмущайте.
    Младенцы играют в звезды, а звезды играют в годы, не стройте дворцов, не 
спорьте, когда умирают горы, пускай облака воскресают и плачут весенним снегом, 
пусть все, кто уходит в землю, идут на свиданье
    с небом.
    Шагайте, не оборачиваясь, не трогайте звезд руками, мы память не потеряли, 
но это другая память, по образу и подобию вам грезится возвращение, но нас 
облака позвали за всех попросить прощения.
    Прощайте же, мы уходим, как дождь
    сквозь песок пустыни,
    прощайте во имя Неба, прощайте, как вас простили, прощайте, живите и 
радуйтесь, помнить не обещайте, пусть солнце вас опьяняет и греет любовь, 
прощайте
    И взойдешь однажды на гору и увидишь огонь.
    Встанет прямо перед тобою высокое пламя, нога потеряет опору,
    344
    вскрикнет  ладонь
    и другая ответит ей —
    птицей с запрокинутыми крылами
    полетишь не дыша...
    Так родится твоя душа.
    Всеведение, знаю, ты во всех —
    ты переулок мой и дом соседний,
    и первая слеза, и первый смех,
    и первая любовь, и взгляд последний...
    Расколото сызмальства на куски,
    по одному на единицу крика,
    ты плачешь и спешишь, как земляника,
    засеивать пожарище тоски,
    разбрызгано,  как праздничный огонь,
    по искорке на каждую ладонь —
    Всеведение — да —
    твои осколки
    я нахожу впотьмах на книжной полке,
    в морской волне,
    в заброшенном саду,
    в зрачках звериных, в розах озаренных,
    в узорах сна,
    в предутреннем бреду,
    в оставленных кострищах, в женских стонах,
    в видениях на мраморной стене, ты догораешь — там, в последнем сне — ты 
улетаешь...
    345
    VIII. РИМСКИЕ ПЛИТЫ
    я был на грани
    там и здесь
    я помню
    звук
    сквозь точку
    нес меня
    и время было
    отменено
    осталось только
    удалить   пространство
    но
    забыл
    зачем  вернулся
    заснуть опять заснуть опять
    лететь
    и крыльями задеть за ветвь оливы
    и приземлиться медленно светло
    на берег Тибра бритый наголо
    Пройтись и вспомнить...
    Там, в роще буколической осоки желтел какой-то холмик невысокий, и цинии 
кудрявые цвели, и кто-то бормотал из-под земли...
    Вот, вот... Замшелая плита, влитая в оскаленную почву... Вот ограда, седой 
фонтан, ступени, часть фасада, молчащий торс,  кричащая рука, плющом обвитый 
жертвенник Фортуны, знакомый с детства профиль старика... Проснулась память. 
Первая строка открыла веки
    346
    Имя мое, прохожий, не скажет тебе ничего.
    Был я Теренций флейтист. Но что толку
    буквы пустые пустым подставлять глазам?
    Жил иль не жил, для тебя разницы в том не вижу.
    Ты ж для меня, признаюсь, и вовсе ничто,
    будь ты и богом богов, не убедишь меня,
    что прочитал эту надпись.
    Чем докажешь, что жив?
    Криком своим, сотрясением воздуха?
    Кто не дышит,
    в чужое дыханье не верит.
    Если ты жив,
    объясни, чего ради
    жизнь   продолжается,
    сдунув меня как пылинку и не заметив
    Приказ о вскрытии вен исполняя,
    не позабыв завещать имущество Приказавшему,
    вспомнил, уже отходя,
    о клетке со львом, оставленной без присмотра.
    Там мой голодный приятель сидит, ожидая трапезы,
    дверь не заперта,
    Каска, будь добр, наведайся,
    то-то   обрадуется.
    Я о тебе забочусь,
    славный доносчик мой,
    не мешало бы поразмяться.
    Кроме любви, путник, ничто
    жажду не утоляет.
    Женщина я. Чашу свою допила.
    Выпей и ты
    свою.
    347
    Стой!
    Здесь похоронен Фрозий Левша, легионер. С Цезарем брал Британию.
    Правой колол. Левой рубил.
    Пылью кровь останавливал. Меч, пустая мошна, плащ и пробитый шлем.
    Это я, Хлоя.
    Шлюхой звалась за резвость,
    ведьмой за мудрость.
    Мрамор — последний любовник.
    Лежать под ним вечно.
    Тит Виночерпий приветствует вас, граждане. Мимо пройдя, не забудьте: бочка 
не бесконечна. Есть, однако, в подвале другая.
    Надпись на этой стеле да будет краткой, как жизнь
    Сильвии   непорочной.
    Марк, твой вдовец, с тобою отныне,
    и дни не торопит.
    348
    Не убеждай меня, Главк, нет, и луна не вечна. Выйдет положенный срок, и 
пропадет вместе с небом. Время сотрет следы, надпись,  как рану, залижет, но 
восстановится все в миг, когда время умрет.
    Здравствуй, Гнезия, супруга, как дела,
    удобно ль спать?
    Слышал я, актер Будила приходил к тебе опять. Евнух ныне он достойный с 
пустотою между ног, а со мной кинжал, которым я обоим вам помог.
    Не гонись за правдой, путник, правда слишком
    дорога. Из-под камня рядом, видишь, пробиваются рога.
    Положил, узнавши правду, Курций Фалл меня сюда. Лег и сам, дела закончив. 
Это правда навсегда.
    Я не упорствовал. Все мне сразу стало понятно,
    младенцу:
    гонят туда же, откуда пришел. Для чего же, за землю цепляясь, путь удлинять 
и небеса оскорблять криком неблагодарным? Вы, в корчах слепого страха ползающие,
 узнайте: это ошибка, дальше своей колыбели никто не уйдет. Нежным рукам себя 
укачать позвольте и спите тихо
    349
    Друг мой Валерий,
    душа моя,
    в теле твоем обитавшая,
    осталась   бездомной.
    Твоя
    в ребрах моих
    еще поживет немного.
    Сразимся,
    а после встретимся.
    Снов  продавец
    вольноотпущенник Павий   приветствует  вас,
    живые.
    Первый в Риме дурак,
    ничего не знал, не умел, не делал.
    Вещие сны мои кормили меня.
    Шли ко мне бедный патриций, богатый плебей
    и раб,
    вызывали   сенаторы, принимал   Император. Я продавал свои сны сперва за 
вино, потом подороже, стало хватать
    на хлеб.
    В самом последнем увидел: конец. Всем и всему. Никто не купил. Пришлось 
заснуть  навсегда.
    Кем бы ты ни был здесь,
    там
    станешь иным.
    Верящий в исчезновение слепому подобен червю, знающему лишь темноту.
    350
    Слеп был и я. Исцелил меня мой Учитель,
    и отворились глаза.
    Я увидел
    обитель,  где собираются
    освобожденные,  плен  земной  претерпевшие,
    и над страхом своим
    засмеялся.
    Путник!
    Присядь,    отдохни.
    Если вздумаешь
    могилу разрыть,
    кучку костей откопаешь.
    Это остатки цепей моих.
    Я улетел туда, где с тобою встречусь.
    * * *
    ..-А дальше?
    Опусти мои ресницы
    и Книгу Бытия
    закрой.
    Начни свою
    с нечитанной
    страницы.
    Бон ломтик солнца, за горой бежит ручей...
    
    Не уходи. Дарящий, не уходи, продлись, приникни ещё, припиши.
    Озаривший, не уходи, сеет твой пронзает, а тьма обнимает.
    Не уходи, приникни, приникни,-
    
    
    
??

??

??

??

www.koob.ru