Что произошло тогда, мне до сих пор непонятно: набежала туча, заволокло. 
Наверное, в моих словах или тоне ты в тот момент почуял что-то пошлое, 
ординарное; со мною так вполне могло быть, а ты этого никогда не допустишь, ты 
за версту обходишь границы суверенитета   чужой   личности.    Зеркальная   
проекция
    15
    собственной   чрезмерной   чувствительности.   Ни   тени фамильярности,   
тонкая  стеклянная  перегородка...
    Общаясь с тобой, попадаешь в высокогорный климат, и наступает миг, когда 
приходится спуститься, побродить по болоту, растянуться на траве, отдышаться, 
отвести душу, побыть невоспитанным, без запросов. Ты вежливо страдаешь. Почему 
так трудно тебя с кем-нибудь совместить? Вот приходит еще кто-то, и все 
заклинивается. Кому-то надо уходить подобру-поздорову. Циклотимик через одного 
друга-приятеля попадает в целую компанию, мы же с тобой в тесной клетке, к нам 
нельзя впускать никого. Правда, «третий лишний» этот не исключителен, это, 
пожалуй, закон: даже в равносторонних треугольниках дружбы каждая сторона 
чуть-чуть лишняя по отношению к двум другим; может быть, это напряжение и 
поддерживает. С «третьего лишнего» начинается океанская одинокость толпы.
    «В одаренных шизотимических семьях,— писал Крен-мер,— мы иногда встречаем 
прекрасных людей, которые по своей искренности и объективности, по 
непоколебимой стойкости убеждений, чистоте воззрений и твердой настойчивости 
превосходят самых полноценных циклотимиков; между тем, они уступают им в 
естественной теплой сердечности в отношении к отдельному человеку, в терпеливом 
понимании его свойств».
    Но ведь ты добр, ты доверчив, ты можешь простить невероятное, ты нежно 
внимателен, ты, как японец, неистощим в изобретении утонченных радостей. Никто, 
как ты, не умеет быть благодарным, боготворить. Но горячего проникновения от 
тебя ждать не приходится, это не твое; когда ты себя к этому понуждаешь, 
получается что-то неблагоутробное. В отношении к женщине первозданно чист 
(отнюдь не будучи ни моралистом, ни импотентом), звереешь в присутствии пошляка.
 Но вжиться в женские джунгли...
    «Я отличаюсь постоянством чувств»,— сказал ты о себе однажды — и был 
слишком прав. В какие-то моменты вдруг объявляешь этому постоянству войну.
    Панически боишься быть скучным; чтобы не быть скучным, невзначай можешь и 
морду набить какому-нибудь тяжелоатлету (ох, уж эти астеники-неврастеники) и 
надраться разочек в месяц «до положения риз».
    76
    Посреди   блестящих   сухих   рассуждений   такой   вдруг первозданный,  
такой музыкальный мат... Мне нравится, как ты скучен, очень ты интересно скучен,
 неповторимо, ужасно весело. Не сердись же!.. Прости!..
    16. Обоюдоострое жало
    Палитру шизотимических типов создатель оси набросал широко и смело, с 
очаровательной циклотимичес-кой   небрежностью:
    необщителен, тих, сдержан, серьезен (лишен юмора), чудак;
    застенчивый, боязливый, тонко чувствующий, сентиментальный, нервный, 
возбужденный, друг книги и природы;
    послушен, добродушен, честен, равнодушен, туп, глуп — таковы регистры и 
гаммы, образуемые пропорцией чувствительности  и холодности.
    Сдержанные, утонченные, ледяные аристократы, изысканные джентльмены с 
высокими запросзми и низкими инстинктами, патетические, чуждые миру идеалисты, 
холодные, властные натуры, с неукротимой энергией и последовательностью 
преследующие свои цели, а рядом, в ощутимой, но трудноопределимой генетической 
близости,— никчемные бездельники, сухо-безвольные, гневно-тупые. Очень часто 
они группируются в одном семействе, на одном генеалогическом древе, но 
установить закономерность не удается, тем более что все это в многомерном 
наложении совместимо в одной личности.
    Здесь педантичный и скрытный делец-домосед, прижимистый и подозрительный. 
Тут и Плюшкин и Соба-кевич. Рядом неукротимый спорщик, самоуверенный резонер: 
цепкая, односторонняя углубленность, своеобразная мелочность мысли. Меланхолик 
прокрался сюда в виде мимозной, ипохондричной, сверхвпечатлительной личности, 
для которой каждое прикосновение жизни — удар.
    Работоспособный инженер, скромный и добровест-ный работник, прекрасный 
семьянин в моменты, когда жизненное напряжение достигает какого-то предела, 
объявляет домашним: «Я поработал, хватит, больше не
    77
    могу»,— ложится в постель, приткнувшись к стене, и ничто его уже не 
поднимет, пока ситуация не разрядится: типичная реакция меланхолического 
шизоида.
    Но здесь же и холеричность: странный, крутой, суровый, деловой, настойчивый,
 хороший служака, раздражительный, драчун, скандалист, «скверный характер» — 
так описывали русские психиатры Юдин и Детенгоф шизоида экспансивного. Среди 
этих последних попадаются и шизотимические гипоманьяки. На низких 
интеллектуально-нравственных уровнях это вихреподобные странные личности, 
всегда взвинченные, нигде не уживающиеся, носимые по свету как перекати-поле. 
Графоманы, отчаянные склочники и сутяги, могущие покрыть своими письмами и 
заявлениями всю поверхность земного шара. Они воюют за принципы, совпадающие 
или не совпадающие с их личными интересами, но всегда принципы. В патологии это 
агрессивные параноики, бичи политических систем и кресты психиатрических 
больниц.
    (Паранойя (буквально: «околоумие») — психопатологическое состояние, главная