—  А что?
    —  Да не знаю сам. Повеситься охота.
    —  Я те дам.
    —   Серьезно.
    —  Я тебя сам повешу, давно собираюсь.
    Вижу, что серьезно. Не настолько, чтобы класть в клинику, но лечить надо. 
Переменился, голос стал надтреснутым. И весь он притушенный какой-то или 
придушенный. И я знаю, на этот раз у него ни дома, ни на работе, ни в сердечных 
делах ничего не переменилось к худшему, все в полном порядке. Эта штука, 
депрессия, в нем самом, и это меня не удивляет.
    (Что-то подобное было две или три весны назад, когда он тоже сник, скис на 
некоторое время без всяких видимых причин, но все незаметно само собой обошлось.
)
    —  Ясно, доктор.
    Он покладист. Он всегда был покладист, за исключением эпизодических вспышек 
взбалмошного упрямства. С ним всегда легко поладить и договориться. Вот и 
сейчас, я уверен, он не обидится, если узнает себя в этом портрете под другим 
именем, он поймет, что мне это надо, и этого довольно. Я не должен ему 
объяснять, что и себя при случае использую, что нельзя упускать экземпляры. А 
он экземпляр: классический кречмеров-ский синтонный пикник. (Сейчас расскажу, 
что это такое.) И притом он чертовски нормальный человек, настолько нормальный, 
что это иной раз меня раздражает, и я, причисляющий себя к средним по 
кречме-ровской шкале, рядом с ним иногда чувствую себя почти   шизофреником.
    55
    — При этом ты недалек от истины,— острит он, или что-нибудь в этом духе.— 
Так что я там, говоришь, пикник?
    Когда он садится в кресло, это целая поэма, это непередаваемо, это 
очаровательно, это вкусно. Как он себя размещает, водружает и погружает! Но 
сейчас, квелый, он и садится не так.
    «Пикник» — это «плотный», «синтонный» — «созвучный». Плотный и созвучный.
    Конечно же, он толстяк, добродушный толстяк особой породы. Особенность 
породы состоит в чрезвычайной органичности, естественности полноты. 
Женщина-пикник — это пышка или пампушка. Такие толстяки толсты как-то не грубо, 
они толстые, но не жирные, тонкой фактуры. Даже при очень большой тучности 
пикник сохраняет своеобразное изящество, может быть, потому, что руки и ноги 
остаются сравнительно худощавыми — впрочем, не всегда, но у Мишки именно так. 
Голова объемиста, кругла, с наклонностью к лысине, шея коротка и массивна, 
широкое мягкое лицо с закругленными чертами. У пикников не бывает длинных, 
тонких, хрящевато-острых носов! А если нос такой — это уже не совсем пикник.
    Когда я увидел портрет Кречмера, умершего несколько лет назад, я понял, кто 
был первым изученным экземпляром.
    Комплекция пикника крайне изменчива, он может быть даже худощав и все же 
оставаться пикником. Мой Мишка сбросил в армии двадцать три килограмма, то ли 
от напряжения, то ли от прибалтийского климата: ел он там раза в три больше, 
чем дома. Вернувшись, потерял аппетит, но за пару месяцев восстановил свой 
центнер.
    Главная же причина столь странного изящества, несомненно, заключается в 
особого рода двигательной одаренности. Движения синтонного пикника округлы, 
плавны и согласованны, хотя в них нет мелкой точности. Он действительно легко 
несет свой вес: позы целесообразны, непринужденно меняются, осанка естественна, 
хотя, может быть, и недостаточно подобрана; речь хорошо модулирована, с 
разнообразными, выразительными интонациями (среди них немало превосходных  
артистов).
    Соответственный вид имеет и почерк (это показал в
    56
    специальном исследовании наш психиатр Жислин) — плавный, равномерный, 
слитный, с волнистыми линиями и закругленными буквами, с сильными колебаниями 
нажима: видно, что мышечный тонус меняется быстро и своевременно, и вместе с 
тем чувствуется поток, единое, связное течение. Такой «циклоидный» почерк был у 
Баха, Гёте, Пушкина, Дгома-отца, Куприна... Ну и Мишка попал в эту компанию. 
Правда, у него в буквах чересчур много зазубрин и каких-то неоконченных хвостов,
 но этому легко найти объяснение: он учится на заочном, и у него вечно 
что-нибудь не сдано. А может быть, виноват и комплекс неполноценности, который 
у него, безусловно, есть.
    Но что же такое в конце концов синтонность?
    Это сложное понятие и весьма важное. В общем-то никто толком не знает, что 
это такое, хотя синтонного человека определить легко. Кречмер, как и в другом, 
поступил тут сообразно собственному темпераменту: бросил отличный термин, чуть 
копнул и помчался дальше, а вы додумывайте.
    Психиатры обычно называют синтонными тех, с кем легко общаться. Такой 
человек легко настраивается на вашу волну или вы на его. Трудно понять, от чего 
это зависит, но в присутствии синтонного человека вы чувствуете себя легко и 
естественно, точно так же, как и он в вашем. Контакт будто на подшипниках, 
никакой напряженности, и даже вроде настроение улучшается. Вы только что 
познакомились, но он вас давно знает, а вы его, у вас понимание с полуслова и 
без всякой фамильярности, хоть за гладкостью этой может не стоять ровнехонько 
ничего.
    Может быть, это просто антитеза занудства. Предельная синтонность — это, 
кажется, и есть обаятельность. Впрочем, нет, обаяние — свойство иного порядка. 
Но это и не простая легкость, не быстрота реакции, а именно что-то лично