броуновском движении.
    Но на любой точке линии жизни можно остановиться и провести 
исследовательский разрез. И тут перед нами встает реальная личность как факт на 
сегодня.
    Можно прокрутить кинопленку с бешеной скоростью, сжав ее до одномоментной 
фотографии. Можно ставить человека в бесчисленные ряды сопоставлений с
    52
    себе подобными и не подобными. Ребенок — в сравнении с другим ребенком, с 
обезьяной, с машиной, со стариком. Это будет человек поперек, человек насквозь. 
Когда говорят о типах, то обычно берут человека в таком вот поперечном 
измерении.
    В жизни же мы видим людей и продольно и поперечно, но никогда ни в одном 
измерении — до конца, никогда — исчерпывающе. Всегда — провалы, пробелы. Всегда 
меньше, чем есть, и больше, чем можем осмыслить. И дефицит информации и избыток.

    Возможно, нам следует заранее примириться с тем, что любое суждение о 
человеке в той или иной мере и ошибочно и верно.
    «Величайшая трудность для тех, кто занимается изучением человеческих 
поступков, состоит в том, чтобы примирить их между собой и дать им единое 
объяснение, ибо обычно наши действия так резко противоречат друг другу, что 
кажется невероятным, чтобы они исходили из одного и того же источника. Мне 
часто казалось, что даже лучшие авторы напрасно упорствуют, стараясь 
представить нас постоянными и устойчивыми. Они создает некий обобщенный образ и,
 исходя затем из него, подгоняют под него и истолковывают все поступки данного 
лица, а когда его поступки не укладываются в эту рамку, они отметают все 
отступления от нее...
    Мы обычно следуем за нашими склонностями направо и налево, вверх и вниз, 
туда, куда влечет нас вихрь случайностей. Мы думаем о том, чего мы хотим, лишь 
в тот момент, когда мы этого хотим, и меняемся, как то животное, которое 
принимает окраску тех мест, где оно обитает. Мы меняем то, что только что 
решили, потом опять возвращаемся к оставленному пути; это какое-то непрерывное 
колебание и непостоянство... Мы не идем, а нас несет, подобно предметам, 
которые уносятся течением реки то плавно, то стремительно, в зависимости от 
того, спокойна она или бурлива...
    ...Не только случайности заставляют меня изменяться по своей прихоти, но и 
я сам, помимо того, меняюсь по присущей мне внутренней неустойчивости, и кто 
присмотрится к себе внимательно, может сразу же убедиться, что он не бывает 
дважды в одном и том же состоянии.... В зависимости от того, как я смотрю на 
себя, я  нахожу в  себе и  стыдливость,  и наглость;  и
    53
    целомудрие, и распутство; и болтливость, и молчаливость; и трудолюбие, и 
изнеженность; и изобретательность, и тупость; и лживость, и правдивость; и 
ученость, и невежество; и щедрость, и скупость, и расточительность...
    Мы все лишены цельности и состоим из отдельных клочков, каждый из которых в 
каждый момент играет свою роль. Настолько пестро и многообразно наше внутреннее 
строение, что в разные моменты мы не меньше отличаемся от себя самих, чем от 
других...»
    Я бы подписался под этим — но это написал Мон-тень четыреста с лишним лет 
назад. За это время схематические типологии людей — характеров, личностей, 
темпераментов — плодились не переставая, и конца им не видно. Кречмеровские 
шизотимики и циклотимики — тоже «большие абстракции», которыми психология, 
кажется, уже сыта по горло. Все эти подразделения слишком широки, потому что 
под одну рубрику подпадает великое множество совершенно различных людей, и 
слишком узки, потому что ни один человек никогда ни в одну рубрику целиком не 
укладывается, тип всегда прокрустово ложе.
    И тем не менее... Тем не менее без типологий не обойтись. Они нужны, потому 
что все-таки помогают как-то прогнозировать человека, помогают мыслить, пока мы 
помним об их искусственности и условности. При взгляде на человека «поперек» 
это просто необходимо.
    Человек — как дом; с высоты полета можно определить обший тип строения; на 
земле, в непосредственной близости, видны архитектурный стиль и черты 
индивидуального решения, если они есть. Для тех же, кто живет в этом доме, он 
всегда уникален и не сравним ни с какими другими...
    Короче, что же мы все-таки скажем насчет того, что у черта и у добродетели 
нос острый, а при юморе толстый?
    11. Удивительное изящество
    Ко мне пришел старый товарищ,  навещающий  меня довольно   регулярно. На 
сей раз я ему понадобился профессионально.
    54
    В чем дело?
    А вот в чем: на данный момент он  превратился в зануду с толстым носом. Так 
по крайней мере он сам себя воспринимает.
    —  Сам себе противен. Жуткая лень.
    —  Но ты всегда был ленив, сколько я тебя помню.
    —   Не  то.  Приходишь   домой,   валишься   на  диван. Лежал бы целый день.

    —  Устаешь.
    —  Раньше работы было больше, приходил как огурчик.
    —   Переутомился,  накопилась усталость.
    —  Уставать не с чего.