обычного душевного равновесия, с тревогой ждала, что будет дальше. Боясь, как 
бы между мужем и Каупервудом не разыгралась какая-нибудь безобразная сцена, она 
поспешила заявить, что чувствует себя уже значительно лучше и скоро совсем 
оправится. Она никуда не хочет уезжать, но сейчас предпочитает остаться одна.

— Все это очень странно, — угрюмо произнес Сольберг, нарушив, наконец, молчание.
 — Я не понимаю, я решительно ничего не понимаю. Почему ваша жена позволила 
себе такую выходку? Почему позволила она себе говорить такие слова? Мы были 
лучшими друзьями, и вдруг она набрасывается на мою жену и кричит бог весть что!

— Уверяю вас, дорогой мистер Сольберг, что моя жена просто была невменяема в ту 
минуту. У нее и раньше случались подобные припадки — правда, не в такой резкой 
форме. Сейчас она уже пришла в себя и абсолютно ничего не помнит. Но, может 
быть, мы перейдем в приемную, если у вас есть желание продолжить этот разговор? 
Вашей супруге нужен сейчас полный покой.

Притворив за собою дверь, Каупервуд продолжал с поразительным присутствием 
духа:

— Так вот, дорогой мой Сольберг, что, собственно, могу я вам еще сказать? Моя 
жена, без всяких к тому оснований, позволила себе оскорбить вашу жену и даже, 
стыдно признаться, — нанесла ей серьезные увечья. Повторяю: я глубоко об этом 
сожалею и заверяю вас, что миссис Каупервуд — жертва какого-то чудовищного 
заблуждения. Что ж тут можно поделать? Мне кажется, нам теперь ничего другого 
не остается, как предать все это забвению. Согласны вы со мной?

Ну и положение! Гарольд терял голову, не зная, на что решиться. Он и сам был не 
без греха. Рита не раз упрекала его в неверности. От злости он надулся, как 
индейский петух, и, наконец, его прорвало.

— Вам легко так говорить, мистер Каупервуд! — вызывающе начал он. — А каково 
мне? Каково мое положение? Я до сих пор не знаю, что мне об этом думать. Все 
это в высшей степени странно. А предположим, что ваша жена сказала правду? 
Предположим, что моя жена и в самом деле путалась с кем-то? Вот что я хочу 
выяснить прежде всего. А если это так? Если она действительно… тогда… тогда я… 
Я даже не знаю, что я тогда сделаю. Я человек отчаянный…

Каупервуд едва сдержал улыбку, хотя, в сущности, ему было не до смеха. Сольберг 
был ему не страшен, но он боялся огласки.

— Вот что, дорогой мой, — сказал он, бросая пронзительный взгляд на музыканта: 
он решил взять быка за рога. — Мне кажется, что вы сами находитесь в довольно 
щекотливом положении, и, если только вся эта история выйдет наружу, ваша личная 
жизнь станет предметом толков и обсуждений ничуть не менее, чем моя или миссис 
Каупервуд, а ведь, насколько мне известно, она далеко не безупречна. Вы не 
можете очернить вашу жену, не очернив вместе с тем и самого себя, — одно 
неизбежно повлечет за собой другое. Все мы не безгрешны. Я в таком случае, 
разумеется, вынужден буду доказать невменяемость миссис Каупервуд, — мне ничего 
не стоит это сделать. А вот если у вас в прошлом не все ладно, это мгновенно 
станет достоянием молвы, имейте в виду. Если вы согласитесь предать дело 
забвению, я не останусь в долгу перед вами и вашей супругой. Если же, наоборот, 
вы найдете нужным поднять шум и эта злосчастная история получит огласку, я не 
остановлюсь ни перед чем, чтобы защитить свое имя.

— Как! — воскликнул Сольберг. — Вы же мне еще и угрожаете! Хотите меня запугать,
 когда ваша собственная жена говорит, что вы путаетесь с моей женой? И вы 
смеете рассуждать о моем прошлом! Вот это мне нравится! Ну, мы еще посмотрим! 
Что же такое вам обо мне известно?

— А вот что, мистер Сольберг, — спокойно отвечал Каупервуд. — Я знаю, например, 
что ваша жена уже давно не любит вас, что вы жили на ее средства, что у вас 
было шесть или семь любовниц за последние шесть или семь лет. Миссис Сольберг 
доверила мне, как банкиру, вести ее денежные дела, и я с помощью сыщиков уже 
давно получил сведения о ваших связях — об Энн Стелмак, Джесси Ласка, Берте Риз,
 Джорджи дю Койн… стоит ли продолжать? Кроме того, у меня имеются кое-какие 
ваши письма.

— Так вот оно что! — воскликнул Сольберг, избегая устремленного на него 
пристального взгляда Каупервуда. — Так вы, значит, все-таки путались с моей 
женой? Значит, это правда? И вы же теперь грозите мне, клевещете на меня! 
Хотите меня запугать? Вот это ловко! Ну, нет! Вы еще увидите, на что я способен.
 Погодите, я поговорю с моим адвокатом. Тогда мы посмотрим!

Каупервуд взирал на него с холодной злобой. «Какой осел!» — думал он.

— Извольте меня выслушать, — и, подтолкнув Сольберга к лестнице, Каупервуд 
заставил его спуститься в вестибюль и затем выйти на улицу, тускло освещенную 
мерцающим светом двух газовых фонарей, которые раскачивались на ветру перед 
зданием лечебницы. Тут разговор мог происходить без свидетелей. — Я вижу, что 
вы во что бы то ни стало хотите устроить скандал. Хоть я и заверил вас честным