— Что это на тебя нашло, черт тебя возьми, безмозглая дура! — грубо сказал он, 
когда Риту унесли. — Чего ты добиваешься? Что тебе надо? Убить ее? Ты что же, 
хочешь, чтобы сюда пожаловала полиция? Перестань вопить и веди себя прилично, а 
не то я заткну тебе рот платком! Перестань, тебе говорят! Перестань, слышишь? 
Довольно, сумасшедшая! — Он зажал ей рот ладонью, а другой рукой, перехватив ее 
поудобнее, резко, со злостью встряхнул. Каупервуд был очень силен. — Ну, 
замолчишь ты, наконец, или хочешь, чтобы я тебя придушил? И придушу, если ты не 
прекратишь это безобразие, — пригрозил он. — Совсем рехнулась! Замолчи сейчас 
же! Так вот ты как, когда что-нибудь не по тебе?

Но Эйлин в исступлении рыдала, вырывалась, стонала, пытаясь все же выкрикивать 
угрозы и ругательства.

— Дура! Сумасшедшая! — Каупервуд опрокинул ее на спину, с трудом вытащил платок 
из кармана и запихал ей в рот. — Ну вот, — произнес он с облегчением, — теперь 
ты будешь у меня молчать! — Она продолжала вырываться, колотила ногами об пол, 
но он держал ее железной хваткой; в эту минуту ему ничего не стоило ее 
придушить.

Мало-помалу она затихла. Каупервуд, стоя возле нее на одном колене, крепко 
держал ее руки, прислушивался к тому, что делается в доме, и размышлял. Какая 
все-таки бешеная злоба! Конечно, ее особенно и винить нельзя. Она слишком его 
любит, слишком глубоко оскорблена. Он достаточно хорошо знал характер Эйлин и 
должен был предвидеть такой взрыв. Но дикая сцена, которую он застал, была 
настолько безобразна, грозила такими неприятностями, позором и скандалом, что 
ему трудно было сохранять обычное хладнокровие. Как можно дойти до такого 
неистовства? Да, Эйлин показала себя! А Рита? Страшно подумать, как Эйлин 
избивала ее. Может быть, она тяжело ранена, изувечена или даже убита? Какой 
ужас! Это вызовет бурю негодования! Будет скандальный процесс! Ревность Эйлин 
погубит всю его карьеру. Боже мой, все его будущее может рухнуть из-за этой 
сумасшедшей вспышки отчаяния и ярости!

Когда вернулся дворецкий, Каупервуд кивком головы подозвал его к себе.

— Как миссис Сольберг? — спросил он, втайне опасаясь самого худшего. — 
Что-нибудь серьезное?

— Нет, сэр, не думаю. По-моему, только в обмороке. И, надо полагать, сэр, скоро 
придет в себя. Не прикажете ли вам помочь, сэр?

Увидев подобную сцену со стороны, Каупервуд не удержался бы от смеха, но сейчас 
он остался холоден и строг.

— Нет, пока не надо, — отвечал он со вздохом облегчения, продолжая крепко 
держать Эйлин. — Идите и закройте дверь поплотнее. Пошлите за доктором и ждите 
его в вестибюле. Как только он придет, позовите меня.

Когда Эйлин поняла, что Рите собираются оказывать помощь, что о ней заботятся, 
делают что-то для нее, она попыталась приподняться, хотела закричать, но ее 
господин и повелитель держал ее крепко.

— Может быть, ты теперь успокоишься, Эйлин, — сказал он, когда затворилась 
дверь, — и мы будем разговаривать по-человечески, или мне держать тебя так до 
утра? Ты, видно, хочешь, чтоб я навсегда расстался с тобой, и притом немедленно.
 Я все прекрасно понимаю, но тебе со мной не справиться, так и знай. Или ты 
образумишься, или, даю тебе слово, я завтра же уйду от тебя. — Голос его звучал 
угрожающе. — Так что же? Будем разговаривать серьезно или ты и дальше 
собираешься валять дурака — позорить меня, позорить наш дом, выставлять нас на 
посмешище прислуге, соседям, всему городу? Хорошее представление устроила ты 
сегодня. Господи боже мой! Вот уж действительно показала себя во всей красе. 
Скандал, драка! И где — у нас в доме! Я думал, у тебя больше здравого смысла, 
больше уважения к себе. Ты знаешь, что ты мне очень навредила! Всей моей 
будущности в Чикаго! Ты тяжело поранила, а может быть, даже убила эту женщину. 
Тебя могут повесить. Слышишь ты меня?

— И пусть вешают. Я хочу умереть, — простонала Эйлин.

Он вытащил платок у нее из рта и отпустил ее руки, чтобы она могла встать. Все 
в ней еще кипело и клокотало от ярости, но, поднявшись на ноги, она увидела 
перед собой лицо Каупервуда, его пристальный, холодный, властный взгляд. Что-то 
жесткое, ледяное, беспощадное сквозило в его чертах; Эйлин не знала у него 
этого выражения, таким Каупервуда видели только его конкуренты, да и то в 
редких случаях.

— Довольно! — крикнул он. — Ни слова больше! Слышишь, ни слова!

Она смешалась, вздрогнула, покорилась. Бушевавший в душе ее гнев стих, как 
стихает море, когда унимается ветер. «Подлец! Мерзавец!» и сотни других не 
менее страшных и бесполезных слов рвались из груди Эйлин, но под ледяным 
взглядом Каупервуда замерли у нее на губах. Мгновенье она смотрела на него в