шелковом цилиндре, который он все еще держал в руках.

— О, мистер Каупервуд, как вы поживаете? — приветствовал он хозяина дома, 
дружески кивая кудрявой головой. — Я так рад вас видеть… — Но тут… Можно ли 
описать вопль ужаса? У нас нет слов, нет даже обозначений, чтобы передать эти 
животные, нечленораздельные звуки, которыми выражают страдание и страх. Они 
достигли вестибюля, библиотеки, гостиной, долетели даже до кухни и погреба, 
наполнив весь дом трепетом ужаса.

Каупервуд, человек действия, не ведающий раздумья и нерешительности 
впечатлительных натур, весь напрягся, как пружина. Что это? Что за страшный 
крик? Сольберг — артист, как хамелеон реагирующий на всякое неожиданное 
происшествие и волнение, — побледнел, тяжело задышал, растерялся.

— Господи! — воскликнул он, ломая руки. — Да ведь это Рита. Она наверху у вашей 
жены! Там что-то случилось. Боже мой! Боже мой!.. — Перепуганный, дрожащий, он 
сразу размяк и обессилел.

Каупервуд же, без единой секунды колебаний, сбросил на пол свое пальто и 
ринулся наверх. Сольберг побежал за ним. Что случилось? Где Эйлин? — спрашивал 
себя Каупервуд, перескакивая через три ступеньки и сознавая, что стряслась 
какая-то непоправимая, ужасная беда. Эти вопли выворачивали всю душу, от них 
мороз продирал по коже. Опять вопль, еще и еще. Потом истошные крики.

— Боже! Убивают! Помогите! Спасите! — И снова вопль, вернее какой-то дикий, 
протяжный, зловещий вой.

Сольберг был близок к обмороку, так он перепугался. Лицо его стало 
землисто-серым. Каупервуд толкнул дверь и, убедившись, что она заперта, стал ее 
дергать, стучать, колотить в нее ногами.

— Эйлин! Что там такое? — властно закричал он. — Сейчас же отвори!

— Помогите! Помогите! Сжальтесь… О-о-о-о-о! — Это был слабеющий голос Риты.

— Я тебе покажу, чертовка! — послышался голос Эйлин. — Я тебя, гадина, проучу! 
Лживая, продажная тварь! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

— Эйлин! — хрипло позвал Каупервуд. — Эйлин! — Но она не отвечала, и вопли не 
прекращались.

— Отойдите! Что вы стоите, как столб? — злобно крикнул он беспомощно охающему 
Сольбергу. — Дайте мне стул, стол, что-нибудь! — Дворецкий бросился выполнять 
приказание, но прежде чем он вернулся, Каупервуд нашел подходящее орудие. На 
площадке лестницы стоял дубовый резной стул с высокой узкой спинкой. — Вот! — 
воскликнул он, схватил его и занес над головой. Раз! Удар в дверь на мгновенье 
заглушил доносившиеся изнутри крики.

Раз! Стул затрещал и чуть не рассыпался, но дверь не поддавалась.

Ррраз! Стул разлетелся в щепы, и дверь распахнулась. Каупервуду удалось 
вышибить замок. Одним прыжком он очутился возле Эйлин, которая, придавив 
коленом распростертую посреди комнаты Риту, душила ее и колотила головой об пол.
 Как зверь кинулся он на нее.

— Эйлин! Дура! Идиотка! Отпусти! — прорычал он хриплым, странно изменившимся 
голосом. — Что с тобой, черт тебя возьми! Что ты делаешь? Ты что, с ума сошла? 
Безмозглая идиотка! — Он, словно клещами, схватил Эйлин за руки и, оторвав от 
Риты, силком оттащил ее; перегнув через колено, он повалил ее на пол, но она, 
не помня себя от бешенства, продолжала вырываться и кричать:

— Пусти меня! Пусти меня! Я ее проучу! Не смей держать, негодяй! Я и тебе 
покажу, собака… О!..

— Подымите эту женщину, — указывая на распростертую Риту, крикнул Каупервуд 
появившимся в дверях дворецкому и Сольбергу. — Унесите ее скорей отсюда. У 
миссис Каупервуд припадок. Унесите же, говорят вам. Жена сейчас сама не 
понимает, что делает. Унесите скорей и немедленно пошлите за доктором. Чтобы 
так драться!..

— О! — простонала Рита. Она была вся истерзана и от страха почти потеряла 
сознание.

— Я убью ее! — взвизгнула Эйлин. — Изуродую! И тебя убью, собака! О!..

— Она порывалась его ударить. — Я тебе покажу, как путаться со всякой дрянью. 
Негодяй! Подлец!

Но Каупервуд еще крепче стиснул руки Эйлин и несколько раз сильно ее встряхнул.