— Не знаю даже, почему это так, — продолжала Антуанета очень серьезно.

— И брат у меня тоже настоящий американец. Мы с ним совсем не похожи на отца и 
мать.

— А что делает ваш брат? — спросил Каупервуд, чтобы что-нибудь сказать.

— Он работает весовщиком у Арнила и Кь. Надеется когда-нибудь стать управляющим.
 — Она улыбнулась.

Каупервуд испытующе посмотрел на нее, и она, не выдержав его взгляда, опустила 
глаза. Помимо воли предательский румянец запылал на ее смуглых щеках. Она 
всегда мучительно краснела, когда Каупервуд смотрел на нее.

— Итак, что же мы писали генералу Ван-Сайклу? — пришел ей на помощь Каупервуд, 
и через несколько минут она уже овладела собой. Всякий раз, когда ей случалось 
оставаться наедине с Каупервудом, она испытывала странное волнение, с которым 
не могла справиться. Сердце ее начинало отчаянно колотиться, и вся она горела 
как в огне. Порой Антуанета спрашивала себя, может ли такой замечательный 
человек обратить внимание на простую стенографистку.

Естественно, что, постоянно думая о Каупервуде, Антуанета в конце концов без 
памяти в него влюбилась. Можно было бы, конечно, рассказать, как она день за 
днем писала под его диктовку, выслушивала приказания, спокойно и деловито, как 
полагается образцовой секретарше, выполняла свои обязанности. Но мысли 
Антуанеты, хотя это и не отражалось на точности и аккуратности ее работы, были 
целиком поглощены необыкновенным человеком, сидевшим рядом в кабинете, — ее 
хозяином, к которому непрерывно приходили важные, солидные дельцы; они совали 
ей свою карточку и иной раз часами задерживались у него. Правда, она заметила, 
что шеф редко снисходил до продолжительной беседы с кем-либо, и это очень 
интриговало ее. Распоряжения, которые он отдавал, всегда отличались краткостью: 
он полагался на ее природную сметливость, мгновенно дополнявшую то, на что он 
только намекал.

— Вы поняли? — обычно спрашивал он.

— Да, — отвечала Антуанета.

Никогда еще не чувствовала она себя столь значительным лицом, как теперь, — с 
тех пор как стала работать у Каупервуда.

В просторной конторе с до блеска натертыми полами все было светлым, холодным и 
жестким, как сам Каупервуд. Утреннее солнце заглядывало в большое выходившее на 
восток окно с толстым зеркальным стеклом и, проникая сквозь приспущенные шторы 
салатного цвета, создавало в комнате зеленоватый, романтический, как казалось 
Антуанете, полумрак. Кабинет Каупервуда, отделанный, как и в Филадельфии, 
вишневым деревом, был устроен так, чтобы нельзя было ни подсмотреть, ни 
подслушать, что там делается. Когда дверь была закрыта, никто не смел туда 
входить, точно в святая святых. Правда, Каупервуд по большей части благоразумно 
оставлял дверь отворенной, даже когда диктовал деловые письма. И вот во время 
этих диктовок, происходивших обыкновенно при открытой двери, — Каупервуд не 
считал удобным оставаться с секретаршей слишком долго наедине, — и создалась 
обстановка, способствовавшая их сближению.

Шли месяцы, Каупервуд был увлечен другой женщиной, о существовании которой и не 
подозревала Антуанета, а она, входя к нему в кабинет, то с трудом переводила 
дух от волнения, то сгорала от девичьего стыда. Она даже самой себе не решалась 
признаться, что мечтает о нем. Ей было страшно подумать, как легко она может 
ему уступить. А между тем не было такой черточки в облике Каупервуда, которая 
не врезалась бы ей в сердце. Его густые каштановые волосы, всегда аккуратно 
разделенные пробором, его большие, ясные, невозмутимые глаза, холеные руки, 
такие сильные и мужественные, даже его костюм всегда изящного и простого покроя,
 — все восхищало ее! Каупервуд обычно казался очень замкнутым и далеким, и 
только когда они работали вместе, становился как-то ближе и доступней.

Однажды, когда он диктовал Антуанете деловое письмо и взгляды их несколько раз 
встречались — при этом она неизменно опускала глаза на бумагу, — он, продолжая 
диктовать, подошел к полуотворенной двери и прикрыл ее. Антуанета не обратила 
бы на это внимания — ему случалось и раньше закрывать дверь, — но сегодня у 
него был какой-то особенный взгляд, пристальный, без улыбки, и она 
почувствовала, что сейчас, сию минуту что-то произойдет. Она похолодела, потом 
кровь прихлынула к ее лицу и по спине пробежала дрожь. Антуанета и сама не 
знала, как она хороша; руки и ноги у нее были словно точеные, тело стройное и 
гибкое. Тонкий профиль чеканностью рисунка напоминал изображения на старинных 
греческих монетах, а обвивавшие голову туго заплетенные косы казались 
высеченными из камня. Все это внезапно бросилось Каупервуду в глаза. Вернувшись 
к столу, он не сел на свое место, а наклонился к девушке, взял ее за руку и 
нежно, но настойчиво потянул к себе.