поглощала в огромных дозах, оказывал на нее свое разрушительное действие. 
Пылкая и смелая при всей своей кажущейся апатичности, Рита была из тех женщин, 
в которых чувство пробуждает решительность. Каупервуду удалось поразить ее 
воображение; она понимала, что он гораздо значительнее всех, кто ее окружал. 
Разве не счастье быть любимой таким человеком! Какая у них могла бы быть яркая, 
интересная жизнь! Мысль о связи с Каупервудом и привлекала и страшила ее, 
словно яркий огонек в темноте. Чтобы побороть свое волнение, она заговорила об 
искусстве, об общих знакомых, о Париже, Италии; Каупервуд поддерживал этот 
разговор и все время тихонько гладил ее руку, а раз, когда экипаж въехал в тень 
деревьев, притянул к себе ее голову и коснулся губами ее щеки. Рита вспыхнула, 
затрепетала, побледнела, захваченная врасплох бурей новых ощущений, но все же 
справилась с собой. Вот оно, счастье! Она понимала, что прежней жизни наступил 
конец.

— Будьте завтра в три за мостом на Рош-стрит, — сказал Каупервуд, понижая голос.
 — Я приеду за вами. Вам не придется ждать ни минуты.

Она медлила с ответом, раздумывая, грезя наяву, завороженная ослепительным 
будущим, которое он открывал перед ней, готовая покориться чужой, непреклонной 
воле.

— Вы придете? — настойчиво спросил он.

— Постойте, — проговорила она еле слышно. — Дайте подумать… Могу ли я?

Она все еще медлила.

— Да, — сказала она немного погодя и глубоко, всей грудью вдохнула воздух. — 
Да! — снова повторила она, словно что-то решив про себя.

— Любимая, — прошептал он, сжимая локоть Риты и вглядываясь в ее освещенный 
луною профиль.

— Что я делаю? — прошептала она, бледнея и задыхаясь от волнения.



16. РОКОВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Каупервуд ликовал. Он едва дождался часа свидания, и действительность превзошла 
все самые смелые его мечты. Рита была милее, своеобразнее, обольстительнее всех 
женщин, которых ему когда-либо доводилось встречать. Он тотчас снял прелестную 
квартирку на Северной стороне и проводил там с Ритой немало часов и утром, и 
днем, и вечером — смотря по обстоятельствам. Здесь, на свободе, Каупервуд мог 
не торопясь изучить свою новую возлюбленную, но сколь придирчив он ни был, ему 
не удалось обнаружить в ней никаких или почти никаких недостатков. Молодость и 
беспечность — бесценные дары, а у нее в избытке былой то и другое. Натура, 
чуждая всякой меланхолии, обладавшая счастливой способностью наслаждаться 
минутой, Рита не пыталась заглядывать в будущее, не выискивала причин для 
тревог и волнений, не вспоминала о прошлых неудачах и неприятностях. Она любила 
красивые вещи, но не была мотовкой. Как ни старался Каупервуд уговорить ее 
больше расходовать на себя, как ни хитрил, все было напрасно, и это не могло не 
внушать ему уважения. Она всегда знала, чего хочет, тратила деньги экономно, 
покупала с разбором и скромностью своих нарядов напоминала ему полевой цветок. 
По временам чувство к Рите захватывало Каупервуда с такою силой, что 
становилось мучительным для него и он рад был бы избавиться от этого наваждения,
 но не мог ничего с собой поделать. Очарование не проходило. Когда после самых 
исступленных ласк Рита поправляла растрепавшиеся волосы, строя очаровательные 
гримаски перед зеркалом и думая сразу о множестве приятных вещей, она казалась 
ему только еще более свежей, красивой, обворожительной.

— Ты помнишь, Алджернон, ту картину, что мы с тобой видели у антиквара третьего 
дня? — говорила она, растягивая слова и называя его этим вторым именем, которое 
считала более благозвучным и более подходящим для их романтических встреч. 
Каупервуд сначала возражал против этого, но она настояла на своем. — Помнишь 
плащ старика, какой великолепный синий тон? (Картина называлась «Поклонение 
волхвов».) Ну, просто вос-хи-ти-тельный!

Она так мило растягивала слова и так забавно при этом выпячивала губки, что 
немыслимо было не поцеловать ее.

— Маргаритка моя, — говорил он, привлекая ее к себе. — Саксонская статуэтка!

— Ну вот, я только что причесалась, а ты опять растреплешь мне волосы.

Голос и глаза ее были невинны и простодушны.

— Непременно растреплю, кокетка ты этакая.

— Ты меня совсем задушишь. Мне всегда больно от твоих поцелуев. Неужели тебе не