|
делал, что докучал замужним дамам, в которых постоянно влюблялся. В Чикаго
Сольбергу пришлось жить на сорок долларов в месяц, которые высылала ему мать, и
на скудный заработок от уроков музыки. Денег было маловато, но, расходуя их на
свой лад «экономно» — то есть одеваясь шикарно и питаясь впроголодь, — он
как-то выворачивался и даже сумел окружить свою персону неким романтическим
ореолом. Ему было всего двадцать восемь лет, когда он встретил Риту Гринаф из
Уичиты, штат Канзас; к тому времени, когда Сольберги познакомились с
Каупервудом, Гарольду было тридцать четыре года, а его жене — двадцать семь.
Она училась в чикагской школе живописи и ваяния и встречалась с Сольбергом на
студенческих вечерах; в ту пору ей казалось, что он играет божественно и что
жизнь — это только искусство и любовь. Весна, сверкающее на солнце озеро, белые
паруса яхт, несколько прогулок и бесед в тихие, задумчивые вечера, когда город
утопает в золотистой дымке, завершили дело. Затем последовало внезапное
венчанье в субботний вечер, свадебная поездка в Милуоки на один день,
возвращение в студию, которую нужно было теперь переоборудовать для двоих, и
поцелуи, поцелуи без числа, пока не был утолен любовный голод.
Но одними поцелуями сыт не будешь, и вскоре начались семейные неурядицы.
Счастье еще, что молодым не пришлось столкнуться с подлинной нуждой. Рита была
сравнительно обеспечена. У отца ее был в Уичите свой небольшой элеватор,
приносивший ему неплохой доход, и, когда она внезапно вышла замуж, старик решил
по-прежнему высылать ей деньги, хотя служение искусству, которому посвятили
себя дочь и зять, было для него чем-то совершенно чуждым и непонятным.
Тщедушный, робкий, мягкий человек, предпочитавший лучше наживать поменьше, лишь
бы ничем не рисковать, и словно созданный для жизни в провинциальной глуши, он
смотрел на Гарольда примерно так, как мы стали бы смотреть на адскую машину, —
с любопытством, однако держась на почтительном расстоянии. Но со временем — ибо
даже людям простодушным не чужды человеческие слабости — он стал гордиться
своим зятем, хвастался по всей округе Ритой и ее супругом-музыкантом, пригласил
их на все лето к себе в гости, желая поразить соседей, а осенью привез жену в
Чикаго навестить молодых, и мать Риты, мало чем отличавшаяся от любой фермерши,
ездила с ними кататься, участвовала в пикниках, бывала на артистических
вечеринках в студиях. Это было забавно, наивно, нелепо и типично для Америки
того времени.
Рита Сольберг была по натуре женщина довольно флегматическая. Ее округлые,
мягкие формы говорили о том, что годам к сорока ей предстоит растолстеть, и все
же она была на редкость привлекательна. Шелковистые пепельные волосы, влажные
серо-голубые глаза, нежная кожа и ровные белые зубы давали ей право гордиться
своей внешностью, и она прекрасно сознавала силу своих чар. Разыгрывая детскую
наивность и беспечность, она притворялась, будто не замечает, какой трепет
вызывает ее красота у иных влюбчивых мужчин, а между тем всегда прекрасно
отдавала себе отчет в том, что делает, и зачем, — ей нравилось испытывать свою
власть. Она знала, что у нее великолепные плечи и шея, пышные соблазнительные
формы, что одевается она изящно, и хотя много тратить на туалеты не может, во
всяком случае каждая ее вещь носит на себе отпечаток ее индивидуальности. Любая
модистка позавидовала бы искусству, с каким она из старой соломенной шляпы,
лент и какого-нибудь перышка мастерила себе новую, которая удивительно шла к
ней. Она любила наряжаться в белое с голубым или с розовым, в коричневое с
палевым — наивные, девичьи сочетания, в которых как бы отражалась ее душа;
вокруг талии она обычно повязывала широкую коричневую или красную ленту, а
шляпы носила большие с мягкими полями, красиво обрамлявшими ее лицо. Рита
грациозно танцевала, недурно пела, с чувством, а иногда и с блеском играла на
рояле, рисовала. Но все это ничего общего не имело с настоящим искусством, —
Рита не была подлинным художником и если чем-либо и выделялась из окружавшей ее
среды, то скорее своими настроениями и мыслями — изменчивыми, сумасбродными,
своевольными. С точки зрения общепринятой морали Рита Сольберг в ту пору была
особа опасная, хотя сама она считала себя просто милой фантазеркой.
Изменчивость ее настроений объяснялась отчасти тем, что она стала
разочаровываться в Сольберге. Он страдал одной из самых страшных болезней
— неуверенностью в себе и неспособностью найти свое призвание. По временам он
никак не мог решить, рожден ли он быть великим скрипачом, или великим
композитором, или, на худой конец, великим педагогом, — впрочем, с последней
возможностью ему никак не хотелось примириться. «Я артист, — любил он говорить.
— О, как я страдаю от своего темперамента!» И заключал: «Чурбаны!
Бесчувственные скоты! Свиньи!» — это уже относилось к окружающим. Играл он
очень неровно, хотя порой в его исполнении было немало изящества, лиричности и
мягкости, снискавших ему некоторое внимание публики. Но, как правило,
исполнение Сольберга отражало хаос, царивший в его мыслях. Он играл так
лихорадочно, так нервно, водил смычком с такой самозабвенной страстностью, что
не мог уже уследить за техникой игры и много от этого терял.
— Дивно, Гарольд! — восторженно восклицала Рита в первые годы их брака. Потом
она уже не была в этом уверена.
Чтобы стать предметом восхищения, нужно чего-то достигнуть в жизни. А Гарольд
ничего не достиг — поневоле должна была признать Рита — и вряд ли когда-нибудь
|
|