растрепавшиеся волосы, внимательно оглядела себя в зеркало, села и углубилась в 
роман. «Опять надулась!» — подумал Каупервуд.

— Ну, Эйлин, в чем дело? — спросил он. — Ты не рада, что я пришел домой? Я знаю,
 последнее время тебе было нелегко, но пора уже забыть прошлое. Право же, лучше 
подумать о будущем.

— О будущем? Не смей говорить мне о будущем, — злобно воскликнула Эйлин. — Не 
очень-то много радости оно мне сулит.

Каупервуд видел, что все в ней кипит, но, полагаясь на ее привязанность к нему 
и на свое умение убеждать и уговаривать, надеялся, что сумеет ее успокоить.

— Напрасно ты так горюешь, детка, — сказал он. — Ты же знаешь, что я никогда не 
переставал тебя любить. И никогда не перестану. Правда, сейчас у меня куча 
всяких хлопот, которые часто разлучают нас с тобой против моей воли, но чувство 
мое к тебе неизменно. Мне кажется, ты сама это понимаешь.

— Чувство? Твое чувство? — с горечью вскричала Эйлин. — О каком чувстве ты 
толкуешь? Ты даришь другим женщинам нефритовые драгоценности и волочишься за 
каждой юбкой, какая только попадется тебе на глаза! И у тебя еще хватает духу 
говорить мне о своих чувствах! Ведь ты и домой-то явился только потому, что 
тебе не удалось повеселиться где-то на стороне. Да, да, я знаю цену твоим 
чувствам. Знаю!

Эйлин в сердцах откинулась на спинку кресла и снова схватила свой роман. 
Каупервуд пристально посмотрел на нее — этот намек на Стефани был для него 
полной неожиданностью. Да, иметь дело с женщинами становится по временам 
невыносимо утомительным.

— Что ты, собственно, хочешь сказать? — спросил он осторожно, самым, казалось 
бы, искренним и невинным тоном. — Никаких нефритов я никому не дарил и ни за 
какими юбками, как ты изволишь выражаться, не волочился. Я просто не понимаю, о 
чем ты говоришь, Эйлин.

— О Фрэнк! — воскликнула Эйлин устало, в голосе ее прозвучал упрек. — Как ты 
можешь так лгать! Ну, к чему ты лжешь мне в глаза? Мне тошно от твоей лжи, от 
твоего притворства. Даже слуги — и те уже судачат о твоих похождениях, а ты 
хочешь, чтобы я тебе верила. Разве я виновата, что миссис Плейто является сюда 
и спрашивает меня — с какой стати ты даришь драгоценности ее дочери! Я понимаю, 
почему ты лжешь, тебе нужно заткнуть мне рот, заставить меня молчать. Ты 
боишься, что я побегу к мистеру Хейгенину, или к мистеру Кокрейну, или к 
мистеру Плейто, или ко всем трем зараз. Можешь не беспокоиться, не побегу, не 
бойся. Ты опостылел мне своей ложью. И подумать только, на кого он польстился! 
Стефани Плейто — эта сухая жердь! Сесили Хейгенин — квашня с тестом! А Флоренс 
Кокрейн — ни дать ни взять, сонная рыба! (Эйлин иной раз давала довольно меткие 
характеристики.) Если бы не мои близкие, которым я и так уж принесла немало 
огорчений, да не разные толки и сплетни, которые могут повредить твоим делам, я 
бы не стала ждать ни минуты, я бы ушла от тебя! И как только я могла поверить, 
что ты меня любишь, что ты вообще способен кого-нибудь любить по-настоящему! 
Какая чушь! Но мне теперь все равно! Можешь продолжать в том же духе. Только 
запомни: не воображай, что я и дальше буду терпеть все, как терпела до сих пор. 
Нет, не буду. Больше тебе не удастся меня обмануть. Я не хочу так жить. Я еще 
не старуха. Найдутся мужчины, которые рады будут подарить меня своим вниманием, 
раз я тебе не нужна. Я уже сказала тебе однажды и повторяю снова: если ты 
будешь мне изменять, я в долгу не останусь, так и знай! Вот посмотришь, я тоже 
заведу себе любовников. Да, да! Клянусь!

— Эйлин! — сказал Каупервуд мягко, с мольбой, сознавая бесполезность новой лжи.
 — Неужели ты не простишь мне еще один, последний раз? Будь снисходительна, 
пожалей меня. Я сам не понимаю себя порой. Должно быть, я как-то иначе устроен 
— не так, как другие. Мы с тобой уже прожили вместе такую долгую жизнь. Подожди 
еще немного. Дай мне время. Увидишь, я стану другим. Я докажу тебе.

— О да, конечно, я должна ждать! Он, видите ли, станет другим! А разве я мало 
ждала? Разве мало провела бессонных ночей, слоняясь здесь из угла в угол, пока 
ты пропадал невесть где? Пожалеть тебя? Конечно, конечно! А кто пожалеет меня, 
когда сердце мое рвется на части! О боже мой, боже мой! — в безмерном отчаянии 
воскликнула вдруг Эйлин. — Я так несчастна! Так несчастна! В сердце такая боль! 
Такая невыносимая боль!

Она судорожно прижала руки к груди и бросилась вон из комнаты. Ее легкий, 
стремительный, упругий шаг, всегда пленявший Каупервуда, даже и сейчас произвел 
на него впечатление. Но, увы, это было лишь мгновенное сожаление о том, что 
жизнь так жестока и все в ней так преходяще! Каупервуд поспешил за Эйлин и 
(совсем как после стычки с Ритой Сольберг) попытался заключить ее в объятия, но 
она раздраженно оттолкнула его.

— Нет, нет! — крикнула она. — Оставь меня! Мне все это надоело.