Железнодорожной компании Западной стороны, — мало чем отличались от описанного 
выше, а финал в обоих случаях был совершенно одинаков. Чтобы представить вам 
Флоренс Кокрейн, скажем, что она тоже была блондинка, как и Сесили, но 
совершенно иного типа — тоненькая, хрупкая, мечтательная. Она запоем читала 
романы, увлекалась Марло и Джонсоном, и Каупервуд, этот крупный делец, занятый 
какими-то таинственными финансовыми операциями и часто приходивший совещаться с 
ее отцом, пленил воображение девушки, словно какой-нибудь герой елизаветинской 
эпохи. Тоскливо-размеренный уклад жизни, мещанское благополучие ее домашнего 
очага претили Флоренс Кокрейн, и в душе ее зрел протест. Каупервуд разгадал, 
что творится с девушкой, провел с ней несколько вечеров в 
отвлеченно-возвышенных беседах, проникновенным взором смотрел ей в глаза и 
вскоре прочел в них желанный ответ. Ни Эймар Кокрейн, ни его 
чопорно-добродетельная супруга ни о чем не догадывались.


И все же Эйлин, раздумывая над последними любовными приключениями Каупервуда, 
почувствовала вдруг, несмотря на всю свою досаду и горе, некоторое успокоение. 
Что ни говори, а такие мимолетные измены менее опасны для нее, чем одна 
устойчивая привязанность. Если Каупервуд и впредь будет так гоняться за 
женщинами, он едва ли полюбит кого-нибудь всерьез, а в таком случае зачем ему 
покидать ее?

Но какой это все-таки удар для ее женского самолюбия, невольно думалось ей. 
Какой позорный конец идеального супружеского союза, который, казалось, будет 
длиться всю жизнь! Подумать только, что она, Эйлин Батлер, не знавшая себе 
равных, затмевавшая всех своей красотой и очарованием, должна так рано — ведь 
ей едва минуло сорок лет — уступить дорогу более молодым соперницам! И кому? 
Каким-то жалким, невзрачным подросткам! Стефани Плейто! Сесили Хейгенин! Или 
этой, как ее… Флоренс Кокрейн — сухой, как щепка, и бледной, как мертвец! И вот 
она, блистательная красавица, в расцвете сил и всех своих женских чар, 
отодвинута на задний план. Гладкая ослепительная, кожа, ясные, лучистые глаза, 
на лбу, на шее, на подбородке

— ни единой морщинки; золотое руно волос, упругая походка, прекрасный рост и 
безукоризненное сложение, роскошные туалеты, драгоценности, уменье одеваться… А 
Фрэнк предпочитает ей каких-то желторотых выскочек! Это казалось Эйлин 
невероятным и глубоко несправедливым. Как жестока жизнь! Как непостоянен Фрэнк 
в своих вкусах и привязанностях! Боже мой, боже мой, неужели это правда? Почему 
Фрэнк разлюбил ее? Эйлин снова и снова рассматривала себя в зеркале и все 
больше растравляла свои раны. Почему он отверг ее красоту? Почему другие 
женщины кажутся ему лучше? Сколько раз уверял он ее в своей любви — зачем он 
лгал? Почему другие мужчины сохраняют верность своим женам? Ее отец всегда был 
верен ее матери. При мысли об отце у Эйлин екнуло сердце — ведь она опозорила 
себя в его глазах… Но все равно, что было — то прошло, а теперь только она 
имела права на Фрэнка. Эйлин разглядывала свои глаза, волосы, руки, плечи… 
Почему Фрэнк разлюбил ее? Почему, почему?

Однажды вечером, вскоре после этого приступа горя, Эйлин читала у себя в 
будуаре какой-то роман, поджидая возвращения мужа, как вдруг зазвонил телефон. 
Каупервуд хотел предупредить ее, что задержится в конторе, а потом, быть может, 
ему придется поехать в Питсбург. Дня на полтора, не больше. Послезавтра он уж 
во всяком случае будет дома. Эйлин огорчилась, и Каупервуд понял это по ее 
голосу. Они собирались в этот день обедать у Хоксема, а потом поехать в театр. 
Он предложил ей отправиться к Хоксема без него, но Эйлин что-то резко возразила 
в ответ и повесила трубку не попрощавшись. В десять часов Каупервуд позвонил 
снова и сказал, что он передумал. Может быть, Эйлин хочет поужинать с ним в 
ресторане? Тогда пусть она переодевается, он заедет за ней. А нет — так они 
проведут вечер дома.

Эйлин тотчас решила, что Фрэнк собирался развлекаться на стороне, но что-то ему 
помешало. Он испортил ей вечер, а теперь, за неимением лучшего, решил явиться 
домой, чтобы осчастливить ее своим присутствием. Это взбесило Эйлин. 
Двусмысленность ее положения, постоянная неуверенность в Каупервуде начинали 
сказываться на ее нервах. В воздухе запахло грозой, и вскоре гроза разразилась. 
Каупервуд приехал чуть позже, чем обещал, стремительно вошел в комнату, 
заключил Эйлин в объятия и, поцеловав, нежно и шутливо погладил по руке, потом 
потрепал по плечу. Эйлин нахмурилась, и он спросил:

— Что случилось? Малютка не в духе?

— Ничего особенного, — отвечала Эйлин с раздражением. — То же, что всегда, не 
стоит об этом говорить. Ты обедал?

— Да, нам приносили обед в контору. — Каупервуд не лгал. Он действительно 
обедал у себя в конторе вместе с Мак-Кенти и Эддисоном. Не чувствуя на сей раз 
за собой вины, Каупервуд захотел оправдаться перед Эйлин. — Я не мог вырваться 
сегодня, — сказал он, — мне самому жаль, что дела отнимают у меня так много 
времени, но скоро будет легче. Все идет теперь на лад.

Эйлин высвободилась из его объятий и подошла к туалетному столику. Пригладила