Они вместе отправились к Ришару, потом к Краусмейеру, потом к знаменитому 
парфюмеру Люти и оттуда зашли выпить чаю в кафе «Жермей». В девять вечера он 
заехал за ней и повез ее обедать в кафе де Пари; на обед были приглашены 
известная американская опереточная дива Рода Тэйер и ее сезонный покровитель 
бразилец Мелло Барриос, один из секретарей бразильского посольства, затем некая 
Мария Резштадт, родом не то из Венгрии, не то из Чехии. Толлифер познакомился с 
ней в одну из своих прежних поездок в Париж. Она была тогда женой представителя 
австрийской секретной военной миссии во Франции. Как-то на днях Толлифер зашел 
в кафе «Маргери» и там неожиданно столкнулся с ней; она была с знаменитым 
Сантосом Кастро, баритоном французской оперы, который выступал сейчас с новой 
оперной звездой, американкой Мэри Гарден. Тут Толлифер узнал, что Мария 
Резштадт давно овдовела, и по всему видно было, что и Кастро ей порядком надоел.
 Если Толлифер свободен, она рада будет встретиться с ним. И так как она была 
неглупая женщина и по складу своего характера и по летам больше подходила Эйлин,
 чем его молодые приятельницы, Толлифер решил познакомить их.

Мария Резштадт сразу обворожила Эйлин. Внешность ее невольно приковывала к себе 
внимание. Высокая стройная фигура, гладко причесанные черные волосы, 
насмешливые серые глаза и ослепительный вечерний туалет, похожий на тунику из 
красного бархата, ниспадающую живописными складками. Полная противоположность 
Эйлин — никаких украшений, гладкие волосы, стянутые узлом на затылке, открытый 
лоб. В ее обращении с Кастро сквозило полнейшее равнодушие; казалось, она 
держит его около себя только потому, что он пользуется громкой известностью и 
все оборачиваются на них, где бы они ни появлялись. Она сразу начала 
рассказывать Эйлин и Толлиферу, что они с Кастро только что вернулись из 
путешествия по Балканам, и Эйлин была даже несколько потрясена такой 
откровенностью, — Толлифер говорил ей, что Мария Резштадт и Кастро просто 
давнишние знакомые. Конечно, и за Эйлин водились грешки, но это было ее личное 
дело, это не мешало ей относится с благоговением к прописным правилам светской 
морали. А вот эта женщина, такая спокойная, самоуверенная, по-видимому вовсе не 
считается с этими правилами. Эйлин смотрела на нее зачарованная.

— Вы знаете, — рассказывала мадам Резштадт, — на Востоке женщины настоящие 
рабыни. Правда, правда! У них там только цыганки свободны, но у цыганок, 
конечно, нет никакого положения в обществе. А вот жены всяких сановников и 
титулованных людей настоящие рабыни, живут в страхе и трепете перед своими 
мужьями.

Эйлин грустно улыбнулась.

— Пожалуй, это не только на Востоке… — сказала она.

Мария Резштадт внимательно посмотрела на Эйлин, и губы ее дрогнули в улыбке.

— О нет, — отвечала она, — не только! У нас и здесь есть рабыни. А в Америке 
тоже?

И она блеснула своими ослепительно-белыми зубами. Эйлин, не зная, что ответить, 
расхохоталась. Она подумала о своей рабской привязанности к Каупервуду. Но как 
же так? Почему эта женщина чувствует себя так независимо, живет как хочет, ни к 
кому не привязана, а если даже у нее и есть какая-нибудь привязанность, это не 
доставляет ей никаких мучений… А она, Эйлин… И ей очень захотелось 
познакомиться поближе с этой Марией Резштадт, чтобы научиться у нее этому 
спокойствию, равнодушию и пренебрежению ко всяким условностям.

Мадам Резштадт со своей стороны тоже, по-видимому, заинтересовалась Эйлин. Она 
расспрашивала ее о жизни в Америке, осведомилась, долго ли она пробудет в 
Париже, где она остановилась, и предложила встретиться на другой день и пойти 
куда-нибудь вместе позавтракать. Эйлин с радостью ухватилась за это предложение.


Однако мысли ее беспрестанно возвращались к утренней прогулке с Толлифером, ко 
всем их бесчисленным походам по разным ателье и магазинам. Советы и 
рекомендации, которых она наслушалась во всех этих модных заведениях, открыли 
ей глаза: оказывается, она недостаточно следит за своей внешностью, она 
выглядит совсем не так, как ей подобает. Разумеется, ей постарались внушить, 
что это отнюдь не поздно исправить, и тут же рекомендовали доктора и 
массажистку. И теперь ей прописана диета и какой-то совершенно чудодейственный 
массаж. Говорят, она сделается неузнаваемой, преобразится. И все это придумал 
Толлифер. А с какой целью? Зачем ему это нужно? Она до сих пор не замечала, 
чтобы он позволял себе с нею какие-нибудь вольности. У них просто очень хорошие 
дружеские отношения. Эйлин никак не могла объяснить себе, что это значит? Ах, 
не все ли равно! Каупервуд живет своей жизнью и не обращает на нее ни малейшего 
внимания. Надо же и ей как-нибудь заполнить свою жизнь.

Вернувшись к себе в отель, Эйлин внезапно почувствовала приступ тоски — ах, 
если бы у нее был хоть один близкий человек на свете, с которым она могла бы 
поделиться всеми своими горестями, друг, которому она могла бы довериться, не 
опасаясь насмешек. Эта Мария Резштадт, как крепко она пожала ей руку, когда они 
прощались, — может быть, она могла бы стать ее другом…