своим долгом и от души желаю, не становясь ни на ту, ни на другую сторону, 
тщательно разобраться в этом деле и постараться как-нибудь объединить 
английские и американские интересы. Полагаю, что меня, как юрисконсульта, не 
может скомпрометировать то, что мистер Каупервуд обратился ко мне, желая 
выяснить отношение к нему здешних кругов. Ну а в качестве пайщика компаний, я 
думаю, мне не возбраняется решать самому, какой проект лучше, и на правах 
частного лица поступить соответственно. Надеюсь, у вас нет никаких этических 
возражений по этому поводу?

— Решительно никаких! — засмеялся Стэйн. — На мой взгляд, это вполне честная и 
правильная позиция для нас обоих. А если они будут возражать, — их дело. Нас 
это не должно беспокоить. Ну а мистер Каупервуд, конечно, сам может 
позаботиться о себе.

— Очень рад, что вы так думаете, — сказал Джонсон. — Меня, признаться, это 
несколько смущало, но теперь, я полагаю, все устроится. И во всяком случае от 
этой моей беседы с Каупервудом никому вреда не будет. А потом, если это 
покажется вам интересным, мы можем с вами предпринять в этом направлении 
кое-какие шаги — уже втроем, — осторожно добавил он.

— Ну да, разумеется втроем, — подтвердил Стэйн. — И как только у вас будет 
что-нибудь конкретное, вы сейчас же дайте мне знать. Во всяком случае, — 
прибавил он, потягиваясь и снимая со стола свои длинные ноги, — кое-чего мы с 
вами добились — подняли медведей от спячки. Вернее, Каупервуд сделал это за нас.
 Теперь нам надо притаиться и выждать, посмотрим, куда они ринуться.

— Вот и я так думаю! — сказал Джонсон. — А после разговора с Каупервудом во 
вторник я тотчас же к вам наведаюсь.



32

Обед в отеле «Браун» оказался чреват серьезнейшими последствиями не только для 
Джонсона и тех лиц, чьи интересы он представлял, но также и для Каупервуда и 
всего, чего он стремился достигнуть, хотя ни Джонсон, ни Каупервуд в то время 
отнюдь не сознавали этого.

Каупервуду, разумеется, очень скоро стало известно, что Джонсон сильно озабочен 
недовольством директоров и пайщиков акционерных компаний лондонского подземного 
транспорта и что если он сначала воодушевился широкими замыслами американского 
финансиста, то сейчас он предпочитает выждать и не становиться ни на чью 
сторону до тех пор, пока не будет знать определенно, что, собственно, 
намеревается предложить им Каупервуд. Однако Каупервуд с удовлетворением 
обнаружил, что Джонсона чрезвычайно прельщает перспектива крупных доходов от 
будущей переоборудованной и усовершенствованной подземной сети, и он, в 
сущности, очень не прочь стать его компаньоном, если это окажется возможным. А 
так как Каупервуд стремился восстановить свою репутацию в глазах общества и 
реабилитировать себя в финансовых кругах, он склонен был предоставить Джонсону 
эту возможность. Он начал разговор с того, что попросил Джонсона сказать ему 
прямо, не скрывая, какие затруднения и препятствия неизбежно возникают перед 
иностранцем, задумавшим взяться за подобного рода предприятие.

Такая откровенная постановка вопроса сразу обезоружила Джонсона, и он честно, 
без обиняков рассказал Каупервуду, как обстоит дело. Он, в сущности, повторил 
примерно то же, что говорил Стэйну о своем двойственном положении, и не счел 
нужным скрывать, что нежеланье его хозяев считаться с крупными социальными и 
экономическими переменами, которые как ни медленно, но с полной очевидностью 
совершаются в Англии, — это ничем не оправданное упрямство, даже, прямо сказать,
 тупоумие. Он сказал, что у них и до сего времени нет сколько-нибудь реального, 
трезвого представления о том, как подойти к этой задаче. А интерес, который у 
них теперь появился к подземке, вызван не серьезным намерением разрешить 
наболевший вопрос, а просто завистью и страхом, как бы чужеземец не выхватил 
это дело из их рук. Печально признаваться в этом, но это факт. И как бы ни 
хотелось ему примкнуть к Каупервуду и поддержать его безусловно разумное 
начинание — у него связаны руки, ибо если его, юрисконсульта Метрополитен и 
Районной, заподозрят в содействии иностранцу, задумавшему захватить лондонскую 
подземную сеть, — никому в голову не придет, что он руководствуется своими 
частными интересами пайщика, — он вызовет всеобщее негодование, лишится всех 
своих связей и возможности что-либо делать; так что его положение в высшей 
степени затруднительно.

Тем не менее Джонсон считал, что со стороны Каупервуда попытка прибрать дело к 
рукам вполне законна и что с чисто практической точки зрения так и следовало 
поступить. По этой причине он готов помогать ему, сколь это окажется возможно. 
Но для этого он должен ознакомиться с планом Каупервуда во всех подробностях, 
чтобы иметь представление, в какой мере он сможет участвовать в этом деле.

Но план Каупервуда, в который не была посвящена ни одна душа, отличался таким 
беззастенчивым цинизмом и коварством, что вряд ли Джонсон мог даже предположить