Эттиндж уже решил про себя, что он просто не будет обращать внимания на этих 
Каупервудов. Но когда они вошли и Хэддонфилд встретил их радостным приветствием,
 все повернулись в их сторону, все заулыбались, и американские гости сразу 
завладели вниманием всего общества. Эттиндж, когда их знакомили, медленно 
поднялся со стула и чопорно поклонился, но при этом не преминул внимательно 
осмотреть Каупервуда. А леди Эттиндж, которая читала все заметки об 
американском миллионере, появлявшиеся в английских газетах, тут же решила про 
себя, что, за исключением ее супруга, Каупервуд несомненно самый выдающийся 
человек в этом обществе. Она даже простила ему Эйлин — наверно, он женился 
очень молодым и потом уж ему волей-неволей пришлось примириться с этим 
неудачным браком.

Что касается Скэрра, он был достаточно проницателен, чтобы почувствовать 
несомненное превосходство этого выдающегося дельца, крупнейшего воротилы в 
финансовом мире.

Эйлин, после долгого вынужденного уединения в Нью-Йорке, попав в такое 
блестящее общество, чувствовала себя несколько неловко; она изо всех сил 
старалась казаться естественной, но это только производило впечатление какой-то 
преувеличенной любезности, почти восторженности, потому что она улыбалась всем 
без разбора. В каждом ее слове чувствовалась неуверенность в себе. Каупервуд 
заметил это, но решил, что в конце концов он как-нибудь управится за двоих, и с 
присущей ему дипломатичностью обратился к леди Эттиндж как к самой почтенной и, 
по-видимому, самой влиятельной из присутствующих дам.

— Я, знаете, впервые в английской усадьбе, — сказал он просто. — Но, должен 
признаться, даже то немногое, что я успел видеть сегодня днем, вполне 
оправдывает восхищение, с каким о ней отзываются.

— В самом деле? — сказала леди Эттиндж, которой было небезынтересно узнать его 
вкусы и склонности. — Вам правда кажется привлекательной наша сельская жизнь?

— Да, и, пожалуй, я даже могу объяснять почему. Это, так сказать, первоисточник 
всего, что есть лучшего в настоящее время в моей стране. — Она заметила, что он 
сделал ударение на словах «в настоящее время». — Ну, взять, например, 
итальянскую культуру, — продолжал он. — Мы ценим ее, как культуру нации, 
совершенно отличной от нас. И то же самое, я полагаю, можно сказать о культуре 
Франции и Германии. Но здесь мы, и даже те из нас, кто не может себя считать 
вполне английского происхождения, совершенно естественно, как нечто свое, 
узнаем источники нашей собственной культуры и развития.

— Вы что-то уж чересчур добры к Англии, — сказала леди Эттиндж. — А вы сами из 
англичан?

— Да. Мои родители были квакеры. Меня воспитывали строго, в суровой простоте, 
как водится у английских квакеров.

— Боюсь, что не все американцы относятся к нам так дружелюбно.

— Мистер Каупервуд может с полной осведомленностью говорить о любой стране, — 
сказал, подвигаясь поближе, лорд Хэддонфилд. — Он потратил немало лет и немалый 
капитал, собирая образцы искусства всех стран.

— У меня очень скромная коллекция, — улыбнулся Каупервуд, — я считаю, что я 
только-только сделал почин.

— И эта замечательная коллекция находится в самом великолепном музее, какой я 
когда-либо видел, — продолжал лорд Хэддонфилд, обращаясь к леди Эттиндж, — в 
доме мистера Каупервуда в Нью-Йорке.

— Я случайно имел удовольствие слышать разговор о вашей коллекции, когда я в 
последний раз был в Нью-Йорке, мистер Каупервуд, — вмешался Стонледж. — Правда 
ли, что вы приехали сюда, чтобы пополнить ее? Я, кажется, что-то читал недавно 
об этом в газетах.

— Нет, это пустые слухи, — отвечал Каупервуд. — Я сейчас не собираю ничего, 
кроме впечатлений. И в Англии я ведь только проездом на континент.

Эйлин, вне себя от восторга, что супруг ее пользуется таким успехом, 
чрезвычайно оживилась за обедом, так что Каупервуд несколько раз кидал в ее 
сторону выразительно вопрошающий взгляд — ему очень важно было произвести 
благоприятное впечатление. Он, конечно, уже заранее разузнал, какого рода 
финансовыми операциями занимаются Хэддонфилд и Эттиндж, а теперь тут еще 
оказался этот Скэрр, который, как он слышал, интересуется постройкой подземной 
линии. Несомненно, лорд Эттиндж мог бы быть весьма полезным человеком, думал 
Каупервуд, беседуя с леди Эттиндж, — не мешало бы узнать, какие у него связи в 
парламенте, какие возможности. И тут леди Эттиндж сама пришла ему на помощь, 
заговорив о политической деятельности своего супруга. Он был тори и довольно 
тесно связан с лидерами этой партии. В ближайшее время ему предстояло получить 
крупное назначение в Индию. Это зависело от некоторых перемен в политической