Ведь тут речь идет не только о Чэринг-Кросс, продолжал Джонсон, но и об 
Электро-транспортной компании, поскольку она-то, в сущности, и является 
хозяином этой линии, или ответственной за нее фирмой. И вот когда они со 
Стэйном прощупают хорошенько Хэддонфилда, Эттинджа и других, тогда только и 
можно будет решить, стоит ли заводить все это. И если они между собой 
сговорятся, разумеется, Каупервуд предпочтет иметь дело со Стэйном, Джонсоном и 
их друзьями, чем со всеми этими Джеркинсами, Клурфейнами, Гривсами и Хэншоу! 
Тоже предприниматели, торгуют вразнос, а вздумали куда соваться!

Стэйн слушал рассуждения Джонсона и во всем соглашался с ним. Так они 
беседовали до темноты. За окном сгустился серый лондонский туман. Стэйн 
вспомнил, что его ждут к вечернему чаю, а Джонсон — что ему пора идти на 
заседание. Они расстались — оба в несколько приподнятом настроении и с вновь 
оживившимися надеждами.


Выждав дня три, что, по мнению Джонсона, было необходимо для поддержания 
престижа, дабы произвести впечатление на этих маклеров, он пригласил к себе 
Джеркинса и Клурфейна и сообщил им, что он беседовал на интересующую их тему 
кой с кем из своих друзей и что они не прочь познакомиться с проектами и 
предложениями Каупервуда. В связи с этим он по получении личного приглашения от 
Каупервуда — не иначе — готов встретиться и потолковать с ним. Однако он ставит 
условием, чтобы Каупервуд до встречи с ним ни в коем случае не вступал ни в 
какие переговоры или какие бы то ни было деловые отношения ни с кем другим, 
потому что люди, которых он, Джонсон, пытается заинтересовать, — это крупные 
пайщики, которые, разумеется, никаких шуток над собой не потерпят!

На этом они и расстались, после чего Джеркинс и Клурфейн бросились сломя голову 
в ближайшее телеграфное отделение. Они вместе сочинили телеграмму, в которой 
уведомляли Каупервуда о блестящих результатах, которых им удалось добиться, 
торопили его как можно скорее ехать в Лондон и в весьма почтительных выражениях 
просили его отложить всякие другие переговоры до приезда сюда, ибо предстоящее 
здесь совещание будет, несомненно, носить всеобъемлющий характер.

Каупервуд прочитал эту телеграмму и невольно усмехнулся, вспомнив, как он тогда 
напугал Джеркинса, Он телеграфировал в ответ, что он сейчас очень занят, 
рассчитывает выехать в середине апреля и тогда охотно повидается с ними и 
поговорит об их предложении. Одновременно он послал шифрованную телеграмму 
Сиппенсу о том, что он скоро будет в Лондоне, что он отклонил предложение 
Гривса и Хэншоу, но пусть Сиппенс постарается сделать так, чтобы они стороной 
услышали о том, что он едет в Лондон в связи с крупным предложением насчет 
подземного транспорта, не имеющим никакого отношения к линии Чэринг-Кросс. 
Каупервуд полагал, что это известие подействует на Гривса и Хэншоу отрезвляюще 
и заставит их прийти к нему с таким предложением, которое он сможет принять, 
прежде чем ему предложат что-либо другое. Таким образом, у него будет в руках 
оружие, с помощью которого он сможет так или иначе управлять своими новыми 
партнерами.

Между тем Каупервуд спешно готовился к отъезду, устраивал дела Беренис и Эйлин 
и обдумывал в своих планах на будущее роль Толлифера.



21

Эйлин при всей своей подозрительности и мрачных сомнениях, одолевавших ее, не 
могла не поразиться внезапной перемене, происшедшей с ее супругом. 
Воодушевленный своими лондонскими проектами, близостью Беренис и предстоящим 
путешествием, Каупервуд и в самом деле стал гораздо мягче относиться к Эйлин. 
Его желание, чтобы она поехала с ним в Лондон, его завещание, в котором он 
поручал ей заботиться о его доме и назначал ее одним из своих душеприказчиков,
 — все это, как-то по-своему преломляясь в сознании Эйлин, казалось ей 
несомненным следствием чикагской катастрофы. Жизнь, рассуждала Эйлин, нанесла 
ему жестокий, но отрезвляющий удар, и в такой момент, когда он лучше всего мог 
почувствовать силу этого удара. И он вернулся к ней или во всяком случае на 
пути к тому, чтобы вернуться. Этого уже было почти достаточно, чтобы воскресить 
в ней веру в любовь и в прочность человеческих привязанностей.

Она с увлечением занялась своими туалетами, готовясь к предстоящему путешествию.
 Накупила великолепных чемоданов; целыми днями разъезжала по магазинам, ателье, 
модным мастерским, обнаруживая, как и прежде, поистине ненасытную страсть к 
бьющей на эффект роскоши и чрезмерному блеску. Но Каупервуд уже не удивлялся и 
смотрел на это с привычным ужасом. За ними были оставлены особые каюты люкс на 
океанском пароходе «Кайзер Вильгельм», отходившем в ближайшую пятницу. Эйлин с 
лихорадочной поспешностью готовила себе гарнитуры белья, подобающие разве что 
невесте, хотя она прекрасно знала, что ни о каких нежных супружеских отношениях 
между нею и Каупервудом и речи быть не может.

Между тем Толлифер, все попытки которого познакомиться с Эйлин пока что не