— Сказать тебе по правде, дорогая, — продолжал он все так же мягко и 
невозмутимо, — я столько раз собирался написать тебе, но просто руки не 
поднимались, до такой степени я был всем этим замучен. Я правду тебе говорю. А 
потом я думал, ты ведь читаешь газеты. Ну а там все это со всеми подробностями 
было расписано. Да! Я получил твою телеграмму. И очень был тронут. Чрезвычайно. 
Мне казалось, что я ответил. Я хорошо помню, что собирался ответить.

Он говорил о сочувственной и ободряющей телеграмме Эйлин, телеграмме, которую 
она послала ему на другой день после его скандального провала с концессией.

— Очень хорошо, — сухо перебила Эйлин. — Допустим, ты собирался, ну что еще ты 
можешь сказать? — Было одиннадцать утра, а она только принималась за свой 
туалет.

Он обратил внимание на ее белоснежный кружевной капот — это был ее излюбленный 
цвет, он так хорошо оттенял ее пышные рыжие волосы, которыми Каупервуд когда-то 
восхищался. Он заметил, что она густо напудрена. И с грустью подумал, что ей 
без этого теперь уж нельзя обойтись и что ей, наверно, это еще более грустно. 
Время! время! Это его безостановочная разрушительная работа. Она стареет, 
стареет, стареет! И она ничего не может сделать, только огорчаться, потому что 
она прекрасно знает, как он ненавидит эти страшные признаки старости у женщин, 
хотя он никогда не говорил ей об этом и даже делал вид, что не замечает их.

Ему было ужасно жаль ее, и он старался говорить с ней поласковей. Глядя на нее, 
он думал, что ведь Беренис, в сущности, относится к ней без всяких 
предрассудков, так почему бы ему не поддержать видимость примирения с Эйлин и 
не повезти ее за границу. Конечно, не обязательно, чтобы она ехала с ним, но 
примерно в это же время, так, чтобы создалось впечатление, что его супружеская 
жизнь течет вполне благополучно. Ну, пусть даже она и поедет с ним, на одном 
пароходе, — может быть, к тому времени удастся заполучить этого Толлифера или 
еще кого-нибудь и в какой-то мере сбыть ее с рук. И, пожалуй, было бы даже 
желательно, чтобы этот человек, который возьмется развлекать ее, был бы при ней 
не только здесь, но и последовал за ней за границу, чтобы она там не мешала ему 
с Беренис.

— А что ты сегодня думаешь делать вечером? — любезно осведомился он.

— Ничего особенного, — холодно ответила она, чувствуя по его вкрадчивому тону, 
что он чего-то от нее домогается, но чего именно, она не могла догадаться. — А 
ты что, думаешь здесь пожить некоторое время?

— Да, поживу немножко. Во всяком случае буду наезжать. У меня тут кое-какие 
планы. Может быть, мне придется съездить за границу ненадолго; я вот и хотел с 
тобой об этом поговорить.

Он замолчал, не зная, как продолжать этот разговор. Все это было так сложно и 
трудно.

— И потом, мне, может быть, придется кой-кого пригласить к себе, пока я здесь, 
и я бы хотел, чтобы ты мне помогла принять гостей. Ты ничего не имеешь против?

— Нет, — коротко отвечала она, чувствуя, что все это не имеет никакого 
отношения к ней лично. Мысли его где-то далеко, он вовсе не думает о ней, — 
даже и сейчас, после того как они столько времени не виделись. И вдруг ее 
охватила страшная, усталость, — что толку говорить с ним, упрекать его.

— Может быть, мы бы пошли сегодня вечером в оперу? — спросил он.

— Ну что ж. Если ты хочешь… — Как бы то ни было, а все-таки это утешение, что 
вот он, хоть и ненадолго, здесь, с нею.

— Конечно, хочу… И именно с тобой! — отвечал он. — В конце концов, ведь ты моя 
жена. И ты здесь хозяйка. И как бы ты ко мне ни относилась, мы все-таки должны 
держать себя так, чтобы люди думали, что у нас все благополучно. Повредить это 
никому из нас не повредит. А помочь может обоим. Видишь ли. Эйлин, — дружески 
продолжал он, — после всех этих историй в Чикаго мне теперь остается одно из 
двух: либо я должен бросить все дела в наших краях и удалиться на покой, что 
мне, по правде сказать, вовсе не улыбается, либо мне надо попробовать заняться 
чем-то совсем в другом роде и где-нибудь подальше отсюда. Мне, знаешь, что-то 
совсем не хочется умирать заживо.

— Это ты-то — умирать заживо? — глядя на него с изумлением, воскликнула Эйлин.
 — Действительно, похоже на тебя! По-моему, ты любого мертвеца на ноги 
поставишь! Вот тоже выдумал!

Каупервуд улыбнулся.

— Ну, так или иначе, — продолжал он, — пока что я не вижу перед собой никаких 
возможностей. Единственное, о чем, может быть, стоило бы подумать, это 
предполагаемая постройка метрополитена в Париже, но это меня что-то не очень