мне большую услугу: потрудитесь больше не звонить мне! Я только сейчас узнала, 
что здесь происходило между моим, с позволения сказать, мужем и мисс Флеминг. Я 
знаю, она жила с ним в Лондоне и живет с ним сейчас у вас на глазах, и, как 
видно, не без вашего благосклонного содействия! И вы еще спрашиваете, довольна 
ли я встречей с ним! А эта женщина прячется здесь же в отеле! Ничего более 
гнусного я в жизни своей не слышала! Я уверена, публике будет очень интересно 
услышать об этой истории. И она услышит — помяните мое слово! — И голосом, 
срывающимся от бешенства. Эйлин добавила: — А еще доктор! Доктор должен 
заботиться о соблюдении приличий, а вы…

Тут Джемсу, почувствовавшему, что Эйлин разъярена и уже не владеет собой, 
удалось прервать ее.

— Миссис Каупервуд, — сказал он спокойно, но веско, — я попросил бы вас не 
бросать огульных обвинений. Я в данном случае выступаю как врач, а не как судья,
 не мое дело разбираться в положении, которое создалось без моего участия. И вы 
не имеете права упрекать меня в том, что я поступил так, а не иначе — для этого 
вы меня слишком мало знаете. Можете мне верить или не верить, но ваш муж 
серьезно болен, очень серьезно, и вы сделаете величайшую ошибку, если дадите 
газетам пищу для скандальной шумихи. Вы повредите этим себе в тысячу раз больше,
 чем ему или кому-либо, кто ему близок. Не забудьте, у вашего мужа есть не 
только могущественные друзья, но и почитатели. Все, что вы скажете или сделаете 
во вред ему, встретит у них резкий отпор, — они встанут на его защиту. Если он 
умрет, а это вполне возможно… что ж, судите сами, как будет оценен тогда 
публичный выпад, который вы задумали.

Эта отповедь напомнила Эйлин о ее собственных грешках, притом совсем недавних, 
и в голосе ее было уже меньше азарта, когда она сказала:

— Я не желаю обсуждать свои личные дела с вами или с кем бы то ни было еще, 
доктор Джемс. Поэтому будьте любезны не звонить мне: я не хочу ничего знать о 
мистере Каупервуде, что бы там ни случилось. У вас есть мисс Флеминг, вот 
пускай она и ухаживает за моим мужем и ублажает его. Пусть она заботится о нем, 
а мне, пожалуйста, не звоните. Я устала, мне надоело — будь оно проклято, мое 
замужество. И это мое последнее слово, доктор Джемс.

В телефоне щелкнуло — Эйлин повесила трубку.

Когда доктор Джемс отошел от аппарата, на лице его была еле заметная усмешка. 
За долгие годы практики ему не раз приходилось иметь дело с истеричками, и он 
знал, что с тех пор как Эйлин столкнулась с Беренис, гнев ее успел улечься. 
Ведь в конце-то концов для нее это все не ново. К тому же, разумеется, 
самолюбие не позволит ей затеять публичный скандал. Она не делала этого в 
прошлом, не станет делать и сейчас. Успокоившись на этот счет, доктор 
отправился к Беренис, чтобы обо всем рассказать ей; она встретила его 
по-прежнему взволнованная, горя нетерпением узнать, что произошло.

Джемс, улыбаясь, уверил Беренис, что Эйлин только грозится и кричит, но 
страшного ничего не сделает. Правда, она угрожала и ему, и Каупервуду, и 
Беренис, но, несомненно, гнев ее уже остыл и каких-либо безрассудных выходок от 
нее вряд ли можно ожидать. А сейчас, поскольку Эйлин заявила, что не намерена 
больше встречаться с мужем, он считает своим долгом просить Беренис взять на 
себя уход за больным, — они попытаются вдвоем вырвать Каупервуда у смерти. Она 
могла бы дежурить возле него вечерами, с четырех до двенадцати.

— Прекрасно! — воскликнула Беренис. — Я буду так рада сделать все, все, чтобы 
помочь ему, — все, что в моих силах! Он должен жить, доктор! Он должен 
поправиться, чтобы осуществить все, что задумал! И мы должны помочь ему.

— Я вам очень признателен, — сказал Джемс. — Я знаю, он горячо любит вас, и ему,
 конечно, станет гораздо лучше, если вы будете при нем.

— Что вы, доктор! Это я глубоко признательна вам! — воскликнула Беренис, в 
порыве благодарности сжимая его руки в своих.



69

Пытаясь внушить Эйлин, какое огромное значение имеет богатство, которое 
перейдет к ней после его смерти, и как необходимо ей уметь практически 
разбираться в проблемах, с которыми она, очевидно, столкнется в качестве его 
душеприказчицы, Каупервуд рассчитывал встретить и нежность и понимание. Однако 
после разговора с ней он почувствовал, что его старанья напрасны. Она даже не 
отдает себе отчета в том, как важно все это и для него, и для нее самой. Ведь 
она совсем не умеет разбираться в характерах и намерениях людей, а раз так, где 
же гарантия, что, когда его не станет, все его желания и замыслы, изложенные в 
завещании, будут осуществлены? И эта мысль, вместо того чтобы укрепить в нем 
жажду жизни, совсем обескуражила его. Он почувствовал усталость, даже скуку и 
мысленно задавал себе вопрос: да стоит ли жить?