Керолайн в то время, когда Каупервуд только что познакомился с ней, была 
совсем юной и мало походила на замужнюю даму. Хэнд развелся с ней из-за 
Каупервуда, но закрепил за Керолайн недурной капитал. Она и сейчас еще была 
очень привязана к Каупервуду. Он купил ей дом в Чикаго. В годы своей 
ожесточенной борьбы за место среди чикагских дельцов он часто бывал у нее; ведь 
он в то время был совершенно убежден, что Беренис никогда его не полюбит.

Теперь Керолайн собиралась переехать в Нью-Йорк, она хотела быть поближе к нему,
 когда он окончательно развяжется с Чикаго. Керолайн была неглупая женщина, не 
ревновала его — во всяком случае никогда не показывала своей ревности. Она была 
очень хороша собой, только одевалась немного чересчур вызывающе. Веселая, 
остроумная, она всегда умела привести его в хорошее настроение. Ей минуло 
тридцать, но на вид ей можно было дать двадцать пять, а по живости характера 
она, пожалуй, могла бы поспорить с двадцатилетней. Вплоть до самого последнего 
времени, когда неожиданно появилась Беренис, и даже и теперь, хотя Беренис 
этого и не знала, Керолайн устраивала у себя приемы и рассылала приглашения 
всем, кого Каупервуду нужно было повидать. Вот об этом-то особнячке на Северной 
стороне и упоминалось в чикагских газетах, когда в прессе поднялась кампания 
против Каупервуда. Керолайн всегда говорила ему, что если он когда-нибудь ее 
разлюбит, он должен честно сказать ей об этом, и она не станет его удерживать.

Раздумывая теперь о своих взаимоотношениях с ней, Каупервуд спрашивал себя, а 
что если поймать ее на слове, поговорить с ней откровенно, начистоту и 
расстаться. Но даже при всей его любви к Беренис такой шаг казался ему чересчур 
крайним. Не лучше ли пока повременить, а потом, может быть, ему как-нибудь 
удастся объясниться и с той и с другой? Но во всяком случае его отношения с 
Беренис надо оградить от всего этого. Он поклялся принадлежать ей одной и, 
насколько в его силах, должен сдержать свою клятву.

Но главным источником беспокойства все-таки оставалась Эйлин. Ему невольно 
вспоминались первые встречи с ней и все те события и случайности, которые 
привели их к такому длительному, прочному союзу. Какая это была бурная, 
неистовая любовь, когда она явилась к нему в Филадельфии, и как это потом 
печально обернулось для него, ибо эта история сыграла тогда немалую роль в его 
первом финансовом крахе. Веселая, безрассудная, влюбленная Эйлин, как пылко она 
отдавала ему всю себя! И жаждала получить взамен — вечную привязанность, 
гарантию верности, которой любовь на всем пути своего сокрушительного шествия 
еще никому не давала. И даже теперь, после стольких лет и всяких любовных 
историй в его, да и в ее жизни, она все такая же, не изменилась. И все так же 
любит его.

— Знаешь, дорогая, — сказал он Беренис, — я эти дни все думаю об Эйлин. Мне 
все-таки очень жаль ее. Подумай только, одна, в этом огромном доме в Нью-Йорке, 
никаких сколько-нибудь интересных знакомых, так, какие-то лоботрясы вертятся 
около нее; тащат ее в рестораны, устраивают кутежи да попойки, выманивают у нее 
деньги, потому что, разумеется, платит за все она. Я это знаю от слуг, они мне 
и сейчас преданы.

— Да. Конечно, это очень грустно, — отозвалась Беренис. — Но я понимаю ее.

— Мне вовсе не хочется быть жестоким по отношению к ней. Ведь, в сущности, 
кругом виноват я. Знаешь, мне пришло в голову — а что если подыскать 
какого-нибудь такого приятного молодого человека из нью-йоркского общества, ну, 
разумеется, не из высших кругов, но вполне приличного молодого человека, 
который за известное вознаграждение взялся бы познакомить ее с интересными 
людьми, ходил бы с ней в театры, словом, развлекал ее. Разумеется, я говорю это 
не в таком смысле…

Он посмотрел на Беренис, и губы его искривились невеселой улыбкой.

Беренис слушала его с самым невозмутимым видом, и по ее лицу нельзя было 
догадаться, что слова Каупервуда очень обрадовали ее, ибо она сама не раз об 
этом думала. У нее только чуть-чуть дрогнули уголки губ и в глазах мелькнуло 
удивленное выражение.

— Не знаю, — осторожно протянула она, — может, на свете и бывают такие молодые 
люди…

— Да ими хоть пруд пруди, — деловито продолжал Каупервуд. — Но, конечно, это 
должен быть американец. Эйлин терпеть не может иностранцев, ухаживателей 
иностранцев, я хочу сказать. Я только одно знаю: если мы хотим, чтобы у нас все 
шло мирно и нам с тобой можно было спокойно отправиться путешествовать, надо 
что-то придумать и как можно скорей.

— Мне как будто припоминается один такой человек, и, пожалуй, он мог бы подойти,
 — задумчиво промолвила Беренис. — Его зовут Брюс Толлифер. Он из виргинских и 
южно-каролинских Толлиферов. Ты, может быть, даже его знаешь.

— Нет, — отвечал он. — Но это действительно такой тип, какого я имею в виду?