показалось-с десяток гренландских китов, и шкипер распорядился так поставить 
паруса, чтобы судну легче было лавировать среди них. И пассажиры и команда в 
волнении не сводили глаз с огромных животных. Но Каупервуда это необычайное 
зрелище интересовало куда меньше, чем то необыкновенное искусство, с каким 
капитан управлял своей яхтой.

— Вот видишь! — сказал он Беренис. — Каждая профессия, каждое ремесло, любой 
вид труда требуют умения и сноровки. Посмотри на шкипера — как он ловко 
подчинил яхту своей воле, а одно это — уже — победа.

Беренис улыбнулась, но ничего не ответила, а он глубоко задумался, размышляя о 
поразительном крае, который лежал перед ним. Как непохожи эти северные места на 
весь остальной мир, как чуждо им все, что связано с крупной промышленностью, с 
банками, — такой характер, такие устремления, как у него, Каупервуда, здесь 
вовсе ни к чему. Необозримый океан — вот кормилец здешних жителей, он дает им 
рыбу — основной источник их существования; поистине рыба их кормит, поит и 
одевает, дает средства возделать клочок земли и безбедно прожить остаток дней, 
вернувшись из морских странствий. И Каупервуд вдруг почувствовал, что эти люди 
получают от жизни больше, чем он, — столько здесь чистой, безыскусственной 
красоты, нехитрого уюта, столько простоты и прелести в нравах и обычаях; а у 
него этого нет, ни у него, ни у тысячи ему подобных, тех, кто посвятил себя 
погоне за деньгами, ненасытному стяжательству. Вот он уже стареет и лучшая пора 
его жизни миновала. А что впереди? Подземные дороги? Картинные галереи? 
Скандалы и ехидные заметки в газетах?

Правда, за время этой поездки он отдохнул. Но она подходит к концу, и теперь 
каждый час приближает его к тому, что никак нельзя назвать спокойным 
существованием: если все пойдет по-старому, ему ждать нечего, кроме новых 
конфликтов, новых совещаний с адвокатами, новых газетных нападок, новых 
домашних неурядиц. Каупервуд иронически усмехнулся собственным мыслям. Не стоит 
задумываться. Надо принимать вещи такими, как они есть, и пользоваться ими с 
наибольшей для себя выгодой. В конце концов жизнь была к нему гораздо щедрее, 
чем ко многим другим, не следует быть неблагодарным! И он благодарен.

Через несколько дней, когда яхта была уже недалеко от Осло, Каупервуд, опасаясь 
огласки, предложил Беренис сойти на берег и вернуться пароходом в Ливерпуль, — 
оттуда до Прайорс-Кова рукой подать. Он обрадовался, когда она спокойно и 
деловито согласилась, — и все же по выражению ее лица видно было, как досадна 
ей необходимость вечно жить с оглядкой, как тяжело, что все мешает им, все 
стремится их разлучить.



58

После поездки в Норвегию Каупервуд почувствовал себя много бодрее, ему не 
терпелось приступить к делам, чтобы к январю 1905 года достичь намеченной цели 
— довести капитал своей компании до восьмидесяти пяти миллионов долларов, 
проложить сто сорок миль подземной дороги и электрифицировать всю сеть. 
Честолюбие, желание побыстрее довести задуманное до конца и доказать всему 
свету его значение не давали Каупервуду покоя, он с головой ушел в дела и почти 
не позволял себе отдыхать ни в Прайорс-Кове, ни где-либо еще.

Так прошло несколько месяцев — он совещался с директорами компаний, обсуждал 
всевозможные вопросы с заинтересованными и влиятельными акционерами, разрешал 
технические проблемы и вел неофициальные переговоры, чаще всего по вечерам, с 
лордом Стэйном и Элверсоном Джонсоном. Потом пришлось поехать в Вену, чтобы 
осмотреть модель нового электромотора, изобретенного неким Ганцем и сулившего 
значительную экономию владельцам метрополитена. Понаблюдав за работой мотора, 
Каупервуд убедился, что это дело выгодное и тотчас телеграммой вызвал в Вену 
своих инженеров, чтобы они проверили его заключение.

На обратном пути в Лондон Каупервуд остановился в Париже, в отеле «Ритц». В 
первый же вечер он встретил в вестибюле старого знакомого, некоего Майкла Шенли,
 который когда-то служил у него в Чикаго. Тот предложил Каупервуду пойти в 
парижскую Оперу, на концерт: там будут играть сочинения какого-то поляка по 
фамилии Шопен, о котором сейчас много говорят. Эту фамилию Каупервуд лишь 
мельком где-то слышал, а Шенли она и вовсе ничего не говорила. Тем не менее они 
отправились на концерт, и музыка так захватила Каупервуда, что, узнав из 
концертной программы, где похоронен Шопен, он предложил своему спутнику 
посетить кладбище Пер-Лашез — это знаменитое место упокоения великих людей.

И вот на следующее утро Каупервуд и Шенли отправились на Пер-Лашез: там они 
взяли гида, и он по-английски рассказал им немало интересного, водя их по 
обсаженным кипарисами дорожкам кладбища. Вон под тем обелиском лежит Сара 
Бернар, чей дивный голос когда-то в Чикаго так глубоко взволновал Каупервуда. 
Немного дальше — могила Бальзака, о произведениях которого Каупервуд знал лишь 
то, что их считают гениальными. Он останавливался то перед одним надгробием, то 
перед другим, рассматривал их — и вдруг снова почувствовал, что дела до сих пор 
занимали слишком большое место в его жизни: они помешали ему узнать творения