очевидно, отпущу тебя, как и ты отпустила бы меня, если бы почувствовала, что я 
не так уж тебе дорог. Но сейчас я хочу знать, — после всего, что случилось, 
любишь ли ты меня, дорогая? Для меня это очень важно, ведь я-то люблю тебя 
по-прежнему.

— Ну, Фрэнк, ты задал мне такой вопрос, на который я сейчас ничего не могу 
ответить, — я и сама не знаю.

— Но ты же видишь, это было просто мимолетное увлечение, — настаивал Каупервуд,
 — иначе меня бы не было здесь. И я говорю это тебе не для того, чтоб 
оправдаться, это на самом деле так.

— Другими словами, — сказала Беренис, — она не приехала с тобой на одном 
пароходе.

— Она всю зиму танцует в Нью-Йорке. Ты можешь прочесть об этом в любой 
американской газете. Пойми, Беви, мое чувство к тебе не только сильнее, но и 
серьезнее, глубже. Ты мне нужна, Беви. Мы одинаково думаем, одинаково чувствуем.
 Вот почему я сейчас снова здесь и хочу здесь остаться. То, другое, было 
неизмеримо мельче, я все время чувствовал это. Когда ты перестала писать, я 
понял, что ты мне неизмеримо дороже Лорны. Ну вот, теперь, кажется, все. Так 
что же ты мне скажешь, Беви?

Сгущались сумерки. Он подошел к ней совсем близко, крепко обнял и поцеловал в 
губы. И она почувствовала, что сдается, слабеет и душой и телом. Но нет, она 
должна сказать ему все, что думает!

— Я люблю тебя, Фрэнк, да, люблю. Но для тебя ведь это только прихоть. И когда 
это у тебя пройдет… когда пройдет…

И они забылись в объятиях друг друга, дав чувству и желанию на время угасить 
слабый огонек, именуемый человеческим разумом, и одолеть вышедшую из 
повиновения, не управляемую рассудком человеческую волю.



49

Позже, ночью, в спальне у Беренис, Каупервуд продолжал доказывать, что самое 
разумное — оставаться на прежних ролях опекуна и подопечной.

— Понимаешь, Беви, — говорил он, — ведь именно так привыкли смотреть на нас и 
Стэйн и все прочие.

— Ты что же, пытаешься выяснить, не уйду ли я от тебя? — спросила она.

— Не скрою, мне приходило в голову, что ты, возможно, подумываешь об этом. Ведь 
этот Стэйн в состоянии дать тебе все, чего бы ты ни пожелала.

Он сидел у нее на постели. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, не 
мог разогнать царивший в комнате сумрак. Беренис полулежала, облокотясь на 
подушки, и курила.

— И все же он не может дать мне то, что мог бы дать ты, если бы ты 
действительно хотел, — сказала она. — Но если уж тебе так нужно знать, то 
изволь: я сейчас ни о чем другом не думаю, кроме той задачи, которую ты сам же 
мне навязал. Между нами был уговор, и ты его нарушил. Чего же ты от меня ждешь 
после этого? Чтобы я предоставила тебе свободу, не требуя ничего взамен?

— Я не жду от тебя ничего, что могло бы быть тебе неприятно или невыгодно, — 
твердо сказал Каупервуд. — Я просто предлагаю — в случае, если ты 
заинтересуешься Стэйном — подумать, как нам остаться для всех опекуном и 
опекаемой до тех пор, пока ты не утвердишься в своем новом положении. С одной 
стороны, — он говорил это вполне искренне, — я был бы рад видеть тебя женой 
такого человека, как Стэйн. С другой стороны, если говорить о планах, которые 
мы с тобой строили, то без тебя, Беви, откровенно говоря, они меня не слишком 
привлекают. Возможно, я доведу это дело до конца, а возможно и брошу. Все 
зависит от настроения. Я знаю, после этой истории с Лорной Мэрис ты думаешь, 
что я в любую минуту могу создать себе приятную жизнь. Но я-то думаю иначе. Я 
ведь тебе уже говорил: это просто случайный эпизод, чувственное увлечение — и 
только. Будь ты со мной в Нью-Йорке, этого никогда бы не случилось. Но уж раз 
так вышло, остается одно — прийти к какому-то наиболее приемлемому соглашению. 
Говори, чего ты хочешь, ставь любые условия. — Он встал и начал шарить на столе,
 отыскивая сигары.

Беренис слушала в смятении. Что ответить на такой прямой вопрос? Каупервуд 
очень дорог ей — его дела, его успех для нее чуть ли не важнее, чем ее 
собственные. А все же надо подумать и о своей жизни, о своем будущем. Вряд ли 
он будет с ней, когда ей стукнет тридцать пять или сорок. Она лежала молча и 
думала, а Каупервуд ждал. И вот она ответила, подавив смутные предчувствия,