пришло письмо. У Батлера сразу же сложилось впечатление, что оно написано 
кем-то живущим по соседству с указанным домом. Старик иногда отличался 
необычайной остротой интуиции. Письмо и в самом деле пришло от девушки, 
прихожанки церкви св.Тимофея, жившей поблизости от указанного в письме дома; 
она знала в лицо Эйлин и ненавидела ее за вызывающий вид и роскошные туалеты. 
Эта девушка — бледное, худосочное, вечно неудовлетворенное создание — была 
одной из тех натур, которые почитают своим долгом следить за чужой 
нравственностью. Живя наискосок от дома, тайно нанятого Каупервудом, она 
наблюдала за подъездом и мало-помалу выяснила, — так ей по крайней мере 
казалось, — что к чему. Ей потребовалось лишь дополнить факты домыслами и 
связать все это вместе при помощи той догадливости, которая нередко близка к 
подлинному знанию. Плодом ее стараний и явилось письмо, очутившееся перед 
глазами Батлера во всей своей неприкрашенной откровенности.

У ирландцев склад ума философский и вместе с тем практический. Первый и 
непосредственный импульс всякого ирландца, попавшего в неприятное положение, — 
это найти выход из него и представить себе все в возможно менее печальном свете.
 Когда Батлер в первый раз прочел письмо, мурашки забегали у него по телу. 
Челюсти его сжались, серые глаза сощурились. Неужели это правда? Но иначе разве 
кто-то осмелился бы так решительно писать: «Ежели не верите, понаблюдайте за 
домом номер 931 по Десятой улице». Разве простая деловитость этих слов не 
является сама по себе неопровержимым доказательством? И речь идет о том самом 
человеке, который лишь накануне обращался к нему за помощью, о человеке, для 
которого он так много сделал? В медлительном, но остром уме Батлера ярче, чем 
когда-либо, возник образ его прелестной дочери, и он вдруг отчетливо понял, что 
такое Фрэнк Алджернон Каупервуд. Чем объяснить, что он, Батлер, не разгадал 
коварства этого негодяя? Как могло случиться, что Каупервуд и Эйлин ни словом, 
ни жестом не выдали себя, если между ними действительно существовали какие-то 
отношения?

Родители обычно уверены, что они отлично знают своих детей, и время только 
укрепляет их в этом заблуждении. Ничего дурного до сих пор не случилось, ничего 
не случится и впредь. Они видят их каждый день, но видят затуманенными любовью 
глазами. Ослепленные этой любовью, они убеждены, что видят своих детей насквозь 
и что те, как бы они ни были привлекательны, безусловно, застрахованы от всяких 
соблазнов. Мэри — хорошая девушка, правда немного взбалмошная, но какая может с 
ней приключиться беда? Джон — прямодушный, целеустремленный юноша, — разве он 
способен поддаться злу? И какие душераздирающие стоны издает большинство 
родителей, когда случайно раскрывается печальная тайна их детей. «Мой Джон! Моя 
Мэри! Это невозможно!» Но это возможно. Весьма возможно. И даже очень вероятно. 
Многие родители, недостаточно опытные, недостаточно понимающие жизнь, 
озлобляются, становятся жестоки. Вспоминая нежность, затраченную на-детей, и 
все принесенные им жертвы, они чувствуют себя оскорбленными. Одни вовсе падают 
духом перед лицом столь явной неустойчивости нашей жизни, перед лицом 
опасностей, которыми она изобилует, и загадочными процессами, совершающимися в 
душе человека. Другие — те, кому жизнь уже преподала суровые уроки, либо те, 
кто от природы одарен интуицией и проницательностью, относятся ко всем таким 
явлениям, как к неисповедимому таинству жизни, и, зная, что борьба здесь почти 
бесцельна, если возможна лишь скрытыми мерами, стараются не видеть худшего или 
примириться с ним на время, чтобы обдумать положение. Всякий мыслящий человек 
знает, что жизнь

— неразрешимая загадка; остальные тешатся вздорными выдумками да еще попусту 
волнуются и выходят из себя.

Итак, Эдвард Батлер, человек умный и многоопытный, стоя на ступеньках своего 
дома, держал в огрубелой жилистой руке клочок дешевой бумаги с начертанным на 
нем страшным обвинением против его дочери. Он мысленно увидел ее перед собой 
совсем еще маленькой (Эйлин была его старшей дочкой). Как заботился он о ней 
все эти годы! Она была прелестным ребенком; ее золотистая головка так часто 
прижималась к его груди, его жесткие, грубые пальцы тысячи раз ласкали ее 
нежные щечки! А теперь Эйлин уже двадцать три года, и она красавица, бедовая и 
своенравная. Мрачные, нелепые, тяжелые думы одолевали Батлера, он не знал, как 
взглянуть на все это, на что решиться, что предпринять. В конце концов 
неизвестно, кто тут прав и кто виноват, мысленно произнес он. Эйлин, Эйлин! Его 
Эйлин! Если жена узнает об этом, ее старое сердце не выдержит. Нет, она ничего 
не должна знать, ничего. А может быть, ей все-таки следует сказать?

Родительское сердце! Любовь в этом мире движется путаными, нехожеными тропами. 
Любовь матери всесильна, первобытна, эгоистична и в то же время бескорыстна. 
Она ни от чего не зависит. Любовь мужа к жене или любовника к любовнице — это 
сладостные узы единодушия и взаимности, соревнование в заботе и нежности. 
Любовь отца к сыну или дочери — когда эта любовь существует — заключается в том,
 чтобы давать щедро, без меры, ничего не ожидая взамен; это благословение и 
напутствие страннику, безопасность которого вам дороже всего, это тщательно 
взвешенное соотношение слабости и силы, заставляющее скорбеть о неудачах 
любимого и испытывать гордость при его успехах. Такое чувство великодушно и 
возвышенно, оно ни о чем не просит и стремится только давать разумно и щедро. 
«Лишь бы мой сын преуспевал! Лишь бы моя дочь была счастлива!» Кто не слыхал 
этих слов, кто не задумывался над этими выражениями родительской мудрости и